— Вот этого я не понял. Объясни.

— Две рюмки виски по две унции в каждой, выпитые с промежутком примерно в полчаса, — сказал Горовиц, — это то количество крепкого спиртного, которое способно довести уровень алкоголя в крови у крупного мужчины, каким был мистер Шоу, до примерно ноль, точка, ноль четырех и частично ослабить его. Пьяным он с точки зрения закона не будет, но соображать станет хуже и рефлексы у него замедлятся. Возможно, этого хватит и для того, чтобы набраться храбрости перед самоубийством. Две унции в желудке, еще не переваренные, были приняты за минуту-другую до того, как он спустил курок. Понимаешь? Он выпивает рюмку, ждет, пока спиртное подействует на него, расслабляется, может быть, стреляет в потолок, а после выпивает вторую рюмку и убивает себя.

Я покачал головой.

— Что? — нахмурился Горовиц.

— Только то, что Гас бросил пить, — ответил я.

— Ну, думаю, когда человек собирается пустить себе пулю в голову, его такая ерунда уже не волнует. А может, он тебе просто соврал.

— Еще какую-нибудь выпивку в его квартире нашли?

— Нет. Только бутылку «Эрли Таймс». Скорее всего, для этого случая и купленную.

Горовиц снова порылся в бумагах.

— Ладно, — сказал он. — Идем дальше. На рюмке только отпечатки пальцев мистера Шоу. С бумажного пакета, в котором находилась бутылка, отпечатки снять не удалось. На самой бутылке лишь несколько смазанных фрагментов — использовать их нельзя. На оружии тоже только его отпечатки. Время наступления смерти — пятница, между пятью тридцатью пятью и одиннадцатью десятью.

— Странноватая оценка, — сказал я.

— Письмо жене он отправил по электронной почте чуть позже пяти тридцати пяти. Значит, он был еще жив. А ты позвонил мне в одиннадцать пятнадцать и сообщил, что он мертв. Что и требовалось доказать.

— Для получения такой оценки на врача учиться не обязательно. Есть же еще температура тела, синюшность кожи, трупное окоченение, процессы пищеварения — ими кто-нибудь занимался?

— Разумеется. На самом-то деле оценка медэксперта такова: между шестью и девятью вечера.

— Электронная почта была отправлена с компьютера Гаса?

Горовиц кивнул.

— Что-нибудь еще на компьютере или в его содержимом найдено? — спросил я.

— На компьютере — отпечатки пальцев Шоу, — ответил Горовиц. — Только его. Насчет компьютерных файлов в отчете ничего нет, указано только, что письмо к жене стоит в самом верху списка посланных сообщений.

Он сложил документы в стопку, взглянул на них еще раз, уложил в папку и закрыл ее.

— Это все? — спросил я.

— Тут есть еще отчеты криминалистов, — ответил он. — Подробные. Но все их данные указывают на то, что Гас Шоу покончил с собой.

— А как насчет его настроения?

— Все, с кем разговаривали наши ребята, показали примерно одно и то же. Этот человек страдал посттравматическим стрессовым расстройством. Господи, да ему же кисть руки оторвало. Скорее всего, он насмотрелся там слишком много ужасов и не смог их переварить.

— Могу я спросить, с кем именно они разговаривали?

— Не дави на меня, Койн. Я рассказал тебе все это по дружбе, а вовсе не для того, чтобы ты начал оспаривать выводы медэксперта и наших копов. Просто я решил, что Алекс имеет право узнать все прежде, чем это попадет в газеты или еще куда.

— Ты хочешь, чтобы я пересказал все Алекс? — спросил я.

— Могу и я, — ответил он, — если тебе неохота.

— Да нет, — сказал я. — Перескажу. Но ваше заключение ей не понравится.

Горовиц покачал головой:

— Бедняге просто стало невмоготу. Все очень просто. Близким всегда трудно это понять. Они об этом и слышать не желают. — Он запихал папку в конверт, сунул ее под мышку, отодвинул стул от стола и встал: — Ладно, спасибо за кофе.

— Что насчет его квартиры? — спросил я. — Мы можем туда заглянуть?

— Полицейскую ленту с квартиры сняли, — ответил Горовиц. — Расследование оказалось быстрым и простым, Койн. Гас Шоу покончил с собой, и всем придется с этим смириться.

Я кивнул:

— Похоже, я в нем ошибся.

Горовиц усмехнулся:

— Тебе это впервой, что ли?

— Да, ты прав. Я не очень хорошо разбираюсь в людях.

— Это точно, — согласился он. — Взять хотя бы твою личную жизнь.

— И тут ты прав, — сказал я, — не жизнь, а сплошной бедлам.

В пятницу около половины седьмого появилась Алекс с двумя большими бумажными пакетами. Принявшись за работу, она прогнала меня из кухни в кабинет. Сказала, что нервничает, когда кто-нибудь наблюдает за тем, как она готовит.

А приготовила она запеканку из выловленных на острове Мартас-Винъярд гребешков и шампиньонов в жирном соусе, сдобренном портвейном и рисом, печеную тыкву и овощной салат — ко всему этому прилагались еще французский багет и бутылка «Пино».

Я так и не рассказал Алекс о моем разговоре с Роджером Горовицем и о заключении медэксперта относительно Гаса. Собственно, о Гасе я вообще не упоминал и Алекс тоже. Прошла уже неделя с того дня, когда мы обнаружили Гаса мертвым в его квартире, а случившееся все еще воспринималось нами как открытая, кровоточащая рана.

Когда с едой было покончено, а бутылка вина опустела, мы загрузили посуду в посудомоечную машину и перешли с кофе в гостиную. Я вставил в плеер компакт-диск Оскара Питерсона. Алекс, сбросив с ног кроссовки, устроилась в углу дивана. Она была в черных джинсах и светло-синей рубашке-джерси с длинными рукавами. С мочек ее ушей свисали бирюзовые сережки. Я сел рядом с ней.

— Скажи, а где ты этому научилась? — спросил я.

— Чему?

— Стряпне. Она великолепна. Превосходна. Если бы я знал, что ты такой искусный кулинар, я бы никогда в жизни тебя не отпустил.

— Ха-ха, — отозвалась она. — Он меня отпустил. Не смешно.

— Да, ты права, — признал я. — Прости.

— Ты так и собираешься ни разу за этот вечер не упомянуть о Гасси? — поинтересовалась она.

— Я думал подождать, пока мы не поедим.

— Мы уже поели.

Я кивнул.

— Вчера я разговаривал с Роджером Горовицем. Медэксперт представил свое заключение.

— В котором сказано, что Гас покончил с собой, так?

— Так. На это указывает все.

— Ну что же, — сказала Алекс. — Они ошиблись.

— Послушай, милая…

— Давай-ка без «милой», Брейди Койн. Просто скажи, будешь ты помогать мне или не будешь?

— Буду, — ответил я. — Да.

— И докажешь, что они ошиблись?

— Практически все, что я могу, это поговорить с людьми, — сказал я. — И я это сделаю.

— Ты хочешь сказать — мы это сделаем.

Я покачал головой:

— Нет. Если я буду заниматься этим, то только я — по-своему и в одиночку.

— А я? — спросила Алекс. — Что должна буду делать я?

— Ты должна будешь просто доверять мне, — ответил я. — Потому что я справляюсь с такими вещами лучше, чем ты, занимался ими гораздо чаще, а кроме того, я объективнее, чем ты, так что, если я привлеку тебя к этому, ты будешь делать только то, что я скажу.

Несколько секунд она гневно взирала на меня. Потом улыбнулась.

— Честно говоря, я не надеялась, что ты согласишься, — сказала она.

— Я, видишь ли, большой поклонник истины, — сообщил я.

— Я думала, что мне придется уговаривать тебя, улещивать.

Я похлопал себя по животу:

— Ты совратила меня вкусной едой.

Алекс насмешливо закатила глаза.

— Плюс к этому, — продолжил я, — мне неприятна мысль о существовании убийцы, достаточно умного для того, чтобы обмануть медэкспертов, полицию и уйти от наказания. — Я улыбнулся ей: — А плюс к этому ты очень мила и мне не хочется подвести тебя.

— Мила, — повторила она.

— Что, неправильное слово? Оскорбительное для свободной и равноправной женщины?

— Нет, — ответила Алекс. — Мне оно нравится. Последний раз я слышала его, когда была восьмилетней кубышкой.

Она взяла меня за руку, притянула к себе, потом сжала мое лицо ладонями и поцеловала меня в губы.