— Он на кого-то работал?

Алекс покачала головой:

— Только не Гас. Он был независимым журналистом и гордился этим. Считал, что работать на кого-то — значит находиться под контролем. Терпеть цензуру. Он поехал в Ирак сам по себе и за свой счет. Всегда так делал. Всегда отправлялся куда-нибудь в поисках истории, о которой можно снять репортаж. Такую карьеру он себе выбрал. Искать истории, о которых никто еще не рассказывал, секреты и факты, которые, как он полагал, следует обнародовать. Гас считал, что это важно.

— А что он искал в Ираке?

— Этого я не знаю, — пожала плечами Алекс. — Он провел там больше года, а потом вернулся без правой кисти и никому ничего рассказывать не стал.

— Лечение он проходил? — спросил я. — От ПСР?

— Он состоит в какой-то группе взаимной поддержки. Или состоял. Посещает ли он ее сейчас, я не знаю. Зато знаю, что он принимает лекарства. — Алекс снова покачала головой. — Мне известно лишь немногое. Клодия позвонила мне, сказала, что разводится с моим братом, что брать адвоката он не желает, что она не может больше с ним жить, не хочет, чтобы он находился рядом с детьми, но беспокоится за него и думает, что адвокат ему все же понадобится. А я позвонила Гасу, сказала, что еду к нему. Думала провести у него несколько дней, попытаться настроить его нужным образом.

— И подрядить для него адвоката, — добавил я.

— Да, — сказала Алекс. — В идеале — тебя. Вообще выяснить, как он живет, могу ли я чем-то помочь ему.

Она вздохнула.

— В детстве Гас был моим героем. Я называла его Гасси. Его все любили, во всяком случае, так мне казалось. Он был очень хорошим спортсменом, сильным, красивым, и все время смеялся. И меня смешил. Был очень добр со мной. Я была его своевольной четырехглазой сестричкой. Но он не дразнил меня, не выводил из себя, не игнорировал, хоть и был на восемь лет старше. Он читал мне на ночь, учил играть в шашки…

В глазах у Алекс блеснули слезы.

— Ну вот, несколько дней назад я приехала к нему из Мэна, и он, по сути дела, дал мне понять, что остановиться у него я не могу, что ему необходимо одиночество. Было совершенно очевидно, что мое присутствие его раздражает. Ну, я сняла номер в «Бест-Вестерне», отеле, который стоит у кольцевой развязки Конкорда. Мы пару раз поужинали вдвоем, он делал вид, будто у него все в порядке. Но я же понимаю, что он просто пытается, как и всегда, избавить меня от лишних забот.

— И все же тебе было тревожно за него, — сказал я.

— Вся его жизнь пошла прахом, Брейди. Я понимаю, ему хочется самому во всем разобраться, но я могу хотя бы постараться, чтобы при разводе с ним обошлись по-честному. Сейчас он говорит, что ему на все наплевать. Однако может настать день, когда он пожалеет об этом.

— Ты совершенно права, — сказал я. — Я видел такое множество раз. Одна из сторон — как правило, муж — считает себя кругом виноватым или просто происходящее настолько угнетает его, что ему хочется махнуть на все рукой. Он думает, что если его облапошат, то так ему и надо.

— Точный портрет Гасси, — сказала Алекс.

— Он говорил тебе, что работает над чем-то? — спросил я.

— Да, но, думаю, просто для того, чтобы отвязаться от меня.

— А почему Клодия выгнала его из дома?

Алекс пожала плечами:

— Думаю, жить с ним сейчас очень не просто. Но я ее об этом не расспрашивала, решила не лезть не в свое дело.

— Если я стану адвокатом Гаса, это будет и мое дело. Хотя, пока он не согласился взять меня, все это лишь разговоры в пользу бедных.

— Он согласится, — сказала Алекс. — Я позабочусь об этом. И еще, для полной ясности, я собираюсь заплатить тебе.

— Ну разумеется. А как же.

— Да, вот именно. И нечего задирать передо мной нос, Брейди Койн.

— А я никогда и не задирал его перед тобой, Александрия Шоу, — ответил я и рассмеялся.

— Чтоб ты пропал, — сказала она. — Над чем это ты смеешься?

— У нас снова все как в старые времена?

Тут уж и она рассмеялась:

— Да, злить меня ты не разучился.

— Как ты насчет хорошего сэндвича или еще чего-нибудь в этом роде? — спросил я. — Я могу поджарить что-нибудь на гриле либо позвонить в пиццерию.

— А мне еще удается задевать тебя за живое? — спросила она.

— Значит, договорились: пицца. Ты по-прежнему предпочитаешь с артишоками и баклажанами?

— Вот видишь, тебя ничем не проймешь. И это всегда доводило меня до белого каления. Чего же удивляться тому, что я ушла от тебя. — Она шумно вздохнула, изображая недовольство. — И не забудь, на моей половинке пиццы должен лежать козий сыр.

В мае Дуглас Эппинг и его жена Мэри переехали из двухэтажного челмсфордского дома в купленную на старость квартиру в кооперативном доме в Чарльстоне, на самом берегу реки. Теперь, пять месяцев спустя, на следующий после моего воссоединения с Александрией Шоу день, Дуг расхаживал по моему кабинету, и лицо его становилось все более красным. Дугу уже под семьдесят, мужчина он высокий, лысый и сутуловатый. И выглядел он сейчас так, точно его того и гляди хватит удар.

— Успокойтесь, — сказал я. — Присядьте. Сделайте глубокий вдох.

Дуг ударил кулаком по ладони.

— Мэри тоже говорит, что не стоит так расстраиваться, — сообщил он. — А я вот расстроен, Брейди. И мне очень хочется поубивать этих сукиных детей.

Он плюхнулся на диван.

— Давайте лучше поговорим о том, как мы будем судиться с ними, — сказал я. — И постарайтесь никогда не упоминать при вашем адвокате о том, что вы хотите кого-то убить. Расскажите мне все с самого начала. Не торопясь.

— Хорошо. — Он набрал полную грудь воздуха, с шумом выдохнул его. — Значит, эти деятели из Лоуэлла, «Всеамериканские перевозчики», которых наняла Мэри, потому что они запросили меньше других и выглядели, по ее словам, очень мило, — первое, что они проделывают в день нашего переезда, это пригоняют слишком маленький фургон. А их бригадир — вовсе не тот малый, который показался Мэри таким милым, — говорит, на этот счет не волнуйтесь, сэр, и подразумевает, как вскоре выясняется, что они намерены втиснуть в свой фургон все бесценные вещи Мэри, независимо от того, найдется для них место или не найдется.

Дуг вскочил на ноги и принялся снова расхаживать по кабинету.

— И не успели мы опомниться, как…

— Дуг, — сказал я, — если вы задумали свалиться с инфарктом, сделайте это где-нибудь еще, ладно?

— Извините. Вы правы. — Он сел. — В общем, мне сразу, как только я увидел их паршивый фургончик, следовало сообразить, что дело плохо. Ну а второй их замечательный поступок оказался таким: они собрали все картины Мэри и свалили их на лужайке. Представляете, бесценные, написанные маслом полотна, акварели, все, что она собирала в течение сорока лет, валяется на траве, лицом к солнцу, а грузчики переступают через них с вещами, которые таскают из дома. Третье: я заговариваю с одним из них, молодым латиноамериканцем, спрашиваю у него, где он обучался работе грузчика, а он со смехом отвечает: «Какая еще учеба, друг? Я вообще-то кровельщик. Когда Сони из „Всеамериканских“ требуются грузчики, он просто обзванивает ребят вроде меня».

— То есть все эти грузчики были непрофессионалами из числа временно безработных? — спросил я.

— Насчет всех не знаю, — ответил Дуг, — но меня это не удивило бы. Поденщики на черной зарплате.

— Весьма интересная история, — сказал я.

— Да, особенно для любителя фильмов ужасов.

— И для любителей подсудных дел тоже, — согласился я. — Так, говорите, это была компания из Лоуэлла?

— Совершенно верно. «Всеамериканские перевозчики, Инк.». Так вот, вся эта история дурно запахла уже с той минуты, когда они прикатили к нам на своем игрушечном грузовичке. Я постарался добиться, чтобы хоть на картины никто не наступил. И они таки втиснули в фургон все наши вещи. Остальное прошло хорошо, так нам, во всяком случае, казалось. Мы добрались до Чарльстона, они разгрузили фургон, и, только начав распаковываться, мы обнаружили множество повреждений. Например, туалетный столик Мэри принадлежал ее семье на протяжении пяти поколений. Теперь его столешница вдавлена внутрь. Старинное кресло-качалка, которое стоит больше, чем мой «вольво». Обратилось в обломки. У одной из акварелей разбито стекло, сама акварель ободрана. Старую картину маслом, которая висела у нас над камином, просто-напросто проткнули насквозь. Продолжать — или уже хватит?