Все те же всеопределяющие объективные силы явились причиной бурного развития личностных, индивидуальных качеств людей — в их массе, в их толще, в их всеобщности. Развития индивидуальных свойств — образования, самосознания, самоуважения — прежде всего у женщины. И когда женщина стала экономически независимой от мужчины, когда она стала равной ему по своим правам — естественно начали рушиться прежние неравноправные семейные отношения, основа прежней семьи. Всестороннее развитие каждой личности, стремление к гармонизации и удовлетворению ее сугубо индивидуальных запросов и потребностей — вплоть до многомужества (что раньше было доступно лишь избранным, вроде Екатерины Великой) — это достижение нового времени и одна из основных причин неустойчивости брачного института сейчас. Подхожу к самому главному: внутренний трагизм огромного количества разваливающихся нынче браков (всех их разновидностей — от внешне традиционного до усеченных или, напротив, групповых форм) коренится в том, что, повторяю, каждый из брачующихся ищет гармонии лишь для себя, удовлетворения потребностей лишь своей индивидуальности, реализации своего святого и суверенного права на личную свободу. И если первое могучее течение: осуществление в семье коллективной гармонии, единства ее членов во имя общего выживания и продолжения рода можно назвать, согласно философской терминологии, тезой, то нынешнее господство самодовлеющей свободы, обязательств лишь перед своей развивающейся личностью следует определить как антитезу. Далее воспоследует этап синтеза — коллективной семейной гармонии на основе индивидуальной свободы и развития всех личностных свойств. Разумеется, я вычерчиваю сейчас лишь общий контур, основное русло, ибо как всегда будет одновременно существовать множество отклонений, завихрений, семейных и внесемейных объединений на уровне как тезы, так и антитезы. И однако неизбежность синтеза неотвратима. Его наступление безусловно определяется и гарантируется таким фактором, крупнее которого вообще ничего в живой природе нет и который ни на какой кривой не объедешь. Фактор этот коренное субстанциональное различие мужской и женской природы. И чем больше и дальше, как свойственно ей самой, разовьется индивидуальность каждого человека — мужчины и женщины, тем отчетливее проступит его фундаментальная структурная основа, которая полностью способна реализовать себя только в единстве с фундаментальной структурой противоположного пола. Это универсальный закон мироздания, который в восточной философии определяется как вечное единство начал Инь и Ян, в физике — как единство противоположных полюсов, в математике — как обязательное существование противоположных действий и знаков, в космогонии — как света и тьмы, частиц и античастиц. И если на уровне тезы объединяющим началом двух миров, мужского и женского, является могущественная и непреодолимая потребность и необходимость в продолжении рода (о, какие волшебные средства, заманки и наслаждения приготовила всемудрая природа для того, чтобы нелегкое и непростое самое главное в жизни дело это являлось бы для брачующихся постижением высшего восторга!), то на уровне синтеза человек выделяется, вырывается вверх из животного мира. Да, по-прежнему безмерна радость плотского счастья, но на тот же уровень поднимается и дает счастье не меньшее радость душевная, духовная. Гармония чувств людей, развивших свое миропонимание, свой эмоциональный мир, любовь к человеку противоположного пола, которая только и дает человеку новое качество самоосуществления, ибо предоставляет ему как свои собственные такие свойства, которых ему от природы не дано — вот что обещает нам синтез. Да, в целом, в массе подобный этап где-то далеко впереди, ибо он требует высокой личностной реализации огромного числа мужчин и женщин, но если мы знаем, куда катит свои буйные воды течение мировых событий, то почему бы нам туда уже сейчас не направить мощными гребками свою утлую семейную ладью? Авось да не утонем и выберемся на ту сияющую гладь, где давно уже ждут-поджидают нас, покачиваясь на волнах бессмертия, Петр и Феврония, Лейли и Меджнун, Ромео и Джульетта, Григорий Мелехов и Аксинья Астахова? А, впрочем, не точна моя метафора, ибо поток любви истинно человеческой выносит человечество не в успокоительную заводь, но подобно могучему ускорителю разгоняет нас, и мы тогда живем уже по-иному: не только своей собственной силой, нет, она уже не сложена, нет, она умножена на силу любимого существа, любимого человека и создает нам, счастливцам, могущество божественное. Да разве ради обретения подобной возможности, уникальной для человека, нет смысла трудиться замозабвенно?
И пускай свободные женщины являют миру свои богатырские возможности: то ли (норвежки) пересекут втроем на лыжах Гренландию, то ли (француженки) втроем бегут 6700 км через Сахару, и пускай какие-то озабоченные мужчины делают себе операции, чтобы обратиться в женщин, а какие-то женщины, обращаются в мужчин — это ровно ничего не меняет в сердцевине того огромного специфического материка «М-Ж», который определен самим мирозданием. ИВАН-ДА-МАРЬЯ МЫСЛИ ВСЛУХ (Окончание) Эпиграфы к главе О мой любимейший! И в самом деле, любовные наслаждения, которым мы оба с наслаждением предавались, были тогда для меня настолько приятны, что они не могут ни утратить для меня прелесть, ни хоть сколько изгладиться из памяти. Куда бы ни обратилась я, они повсюду являются моим очам и возбуждают мои желания… Бог свидетель, что я всю мою жизнь больше опасалась оскорбить тебя, нежели Бога, и больше стремилась угодить тебе, чем ему. Из письма французской монахини Элоизы ваганту, поэту, философу, теологу, монаху Абеляру после прочтения его книги «История моих бедствий», через пятнадцать лет после своего пострига (XII в.) Когда-то я прямо так и сказала Жасмин, что мужчина должен состоять из секса, денег и таланта, если у него есть эти три компонента, можно считать, что он совершенен. Жасмин ответила мне, что более циничных людей она не встречала… Из романа «Ничего кроме хорошего» графини Елены Шаповой де Карли, бывшей жены двух советских эмигрантов — художника Шапова и писателя Лимонова Приятель Хемингуэя писатель Скотт Фицджеральд попросил откровенно ответить: права ли его жена Зельда, что у него имеется великий анатомический недостаток, из-за которого он никогда не сможет удовлетворить никакую женщину, размер, де, не тот… «Ну что ж, — сказал Хемингуэй, после того как друзья ненадолго вышли, — у тебя все в полном порядке. Пойди в Лувр, посмотри статуи, ты сам в этом убедишься. Только учти, что себя ты видишь сверху, а статуи — снизу и сбоку, потому их размеры увеличиваются», — «А может быть, статуи неточны?» — сказал Скотт. «Нет, они совершенно правдивы, многие люди были бы рады иметь такие пропорции». — «Почему же Зельда?..» «Очень просто — она избавилась от конкуренции, вывела тебя из игры, чтобы ты даже не пробовал иметь дело с другими женщинами. Вот и все. Я сказал тебе всю правду. Ты мне веришь?» — «Не знаю», — ответил Скотт. Свободное переложение одного из эпизодов книги Э. Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой» На свадьбе старого адмирала и молодой девушки его друзья намекнули ему, что она все-таки очень молода, здорова, ей много требуется, сам понимаешь, в общем, лучше завести дублера… — Хорошо, — сказал адмирал, — заведем. Через полгода друзья спросили его, как жена. — Беременна. — А дублер как поживает? — Тоже беременна, — ответил адмирал. В некотором царстве, в некотором государстве дочка царская все плакала, ревела да ревела, слезы день и ночь проливала. И до того своего отца тем допекла, что он повсеместно велел объявить: кто царевну рассмешит, тот в жены ее возьмет и полцарства в придачу получит, а нет — так голова с плеч. Ну, поначалу охотников вызвалось немало, а царевна все ревела да ревела, еще и оттого, что жалостно ей было, как у женихов головы-то отрубали, да что поделаешь, сами вызвались. И вот совсем уже их не стало. А она все время ревет, совсем папаню до расстройства довела. И тут через их царство солдат домой со службы возвращается. Прослышал он про такое дело, да и говорит: — Я знаю, царь-батюшка, как ее рассмешить, за одну ночь берусь дело исправить! А царь отвечает: — Жаль мне тебя, служивый, но своего царского слова отменить не могу! — За меня не боись, твое царское величество, — отвечает солдат, — женихи-те не с того конца починали. Ну, ладно. Приходит он к вечеру к царевне, а та водопадом слезы льет, сушить их платков-полотенец не хватает. Увидела солдата и пуще того залилась. — Да постой ты реветь, — говорит солдат, — я ведь знаю, в чем твоя беда, и горю твоему пособить берусь. — А в чем моя беда? — удивилась Царевна-Несмеяна. — Я и сама-то не знаю. — А в том, что снизу у тебя дырка прорублена да не зашита. Непорядок! А у меня игла такая есть, что прошивку ей устроит, наведет порядок, и кончишь ты плакать, а начнешь смеяться. — Ой, врешь? — удивилась царевна, но реветь перестала. — Ну, пойдем, сама убедишься. Ладно. Легли они и принялся он ее дырку штопать. Царевна и впрямь плакать перестала, говорит: — До чего же справная у тебя игла! Давай, старайся получше, чтобы порядок был! Штопал солдат дыру, штопал, почитай всю ночь трудился, царевна уже давно и плакать забыла, а он устал и говорит: — В следующий раз закончим, а то нитки у меня кончились. — Не ври, не ври! — закричала царевна. — Вон там у тебя еще какой клубок остался! Давай штопай дальше, а то я опять реветь примусь! Ну, его дело солдатское, приказано — исполняй. Ладно исполнил. И посулил царевне, что будет теперь порядок у нее все время поддерживать. И больше никогда не плакала она слезами горючими, и пришлось царю слово свое сдержать, и отправились они честным пирком да за свадебку. И я там был, медпиво пил, по усам текло, да в рот не попало. Царевна-Несмеяна и солдат. Из беломорских сказок — Я понимаю только одно, — глухо сказал Рощин и отвернулся, чтобы она не видела его исказившегося лица, — ослепительно живая точка в этом хаосе это ваше сердце. Катя… Нам с вами разлучаться нельзя… Катя тихо ответила: — Я не смела сказать вам… Ну, где же нам расставаться, друг мой милый… — Екатерина Дмитриевна, — проговорил Рощин, беря в руки ее худенькую руку и продолжая медленно идти по затихшему в сумерках широкому проспекту, в конце которого все еще не могла догореть вечерняя заря, пройдут годы, утихнут войны, отшумят революции, и нетленным останется только одно — кроткое, нежное, любимое сердце ваше. Алексей Толстой. Хождение по мукам. Из романа «Сестры» (август 1921 г.) …Уж вечер, и закат погас. Пора домой и поскорее. Я никогда не постарею От счастья, что увижу вас. Татьяна Жирмунская И где-то в начале мая я вдруг вспомнила про вашу «таблетку» (как утопающий за соломинку!..), достала ее, попыталась наполнить, зарядить ее энергией, как вы учили (до рези в висках и колик в пальцах), завернула в платочек и стала носить. И вот в начале июля я заподозрила, пошла в поликлинику, и когда мне сказали, что это правда, у меня случилась истерика. Через месяц я легла в больницу и почти всю беременность пролежала на сохранении, последние три месяца в роддоме. Ни токсикоза, никаких побочных явлений не было. Сидел головкой вверх, сама напросилась на кесарево (он так и не развернулся правильно). Было много тревоги — все-таки возраст, не дай Бог даун или какие- то дефекты. Но врачи рядом были очень умные и чуткие, успокаивали как могли, отвечали подробно на все вопросы, многое объясняли, и ко дню родов я была спокойна и счастлива — была уверена, что все обойдется, все будет хорошо… …После своего первого письма как-то постеснялась написать снова, и вот теперь представился случай поделиться с вами невероятной радостью — я до сих пор не верю, что это произошло, и по ночам тихо подхожу к кроватке, заглядываю в нее, касаюсь губами маленьких ручек, шелкового лобика, и мое кудрявое солнышко сопит мне в щеку, чмокает во сне… В Год Змеи, под созвездием Рыб, в 10 часов 10 минут московского времени в городе, где когдато родилась и я и где сейчас живу, из моего чрева опытным хирургом был извлечен на свет Божий, «живой плод мужского пола ростом 51 см и весом 3 кг 700 граммов». Придя в себя после кесарева, я через каждые десять минут спрашивала, родила ли я Севочку, какой рост, вес, целы ли руки-ноги, тут же засыпала, забывая, просыпалась и выпытывала снова, врач смеялся и говорил: «Сейчас опять забудешь, спи», — но я все спрашивала и спрашивала до тех пор, пока на следующие сутки мне не принесли крохотный комочек, который я узнала бы из охапки таких же драгоценных личинок, которых разносят добрые феи по палатам. Это было МОЕ! Это была точная копия моего мужа Саши — овал лица, глаза, подбородок, губки. Дрожа задыхаясь от волнения, взяла невесомый сверточек а руки и сказав: «Здравствуй, сын мой», омыла лицо его слезами, которые градом покатились из моих глаз, и осыпала поцелуями. А он спал и просыпаться не хотел, а я все мечтала увидеть его глаза, пришла сестра, потрепала его за нос и подбородок, он завозился, зачмокал и открыл их голубые, а я все хотела, чтоб на меня был похож!.. Приложила его к груди, да как-то неловко, неумело, медсестра подивилась этому — ведь тридцать семь, я уже в годах — подсунула мне его под мышку, и я почувствовала, как опадает напряжение в мышцах и живительная влага орошает крохотный ротик, захвативший грудь, и такое умиротворение и нега разлилась по всему телу, такое блаженство переполнило все мое существо, что силы покинули меня, кроме силы в руках, прижавших к сердцу сокровище, и слезы текли непрерывно, и не было сил отвести взгляда от личика — Господи, Боже мой, кровь моя, плоть моя, счастье мое, любовь моя, цветочек мой, ангел светозарный… С самого первого дня он не был похож на остальных младенцев — ни красным, ни сморщенным его личико не было, все удивлялись и бегали на него смотреть, когда их собирали на каталку, — сытеньких и спящих, красненьких и сморщенных, курносеньких — мой сын лежал среди них с лицом серьезного человека, глядел сытыми глазами в окошко, не морщил лобика и носика, а думал о том, как все-таки прекрасна эта неведомая штука под названием Жизнь… В четыре месяца мы с ним дуэтом запели «После дождичка небеса просторны», служившей ему колыбельной, к шести месяцам он дул на «паука» на потолке, играл на дудочке и просто свистел, в семь-восемь месяцев узнавал лампочку, торшер, шкаф, кроватку, все игрушки, к десяти месяцам различал на открытках кенгуру, собачек, белочек и прочую живность, а когда ровно в десять месяцев мы пришли на прием к невропатологу и он с порога показал пальцем на портрет за спиной врача и сказал: «О! о!» — она прошептала: «Он что, его узнает?!» — и чуть не потеряла дар речи… И многое, многое знает и все понимает. А в первый свой день рождения 2 марта 1990 года он проснулся в кроватке, я услышала, но делала вид, что сплю, а он все заглядывал мне в лицо, а когда я открыла глаза, поднялся, заулыбался, я подошла, он протянул ручки, взяла его на руки, сердце мое забилось, он начал гладить меня по лицу, тихонечко повторять — мама, мама, обнимет за шею, прильнет к щеке, целует, отстранится, заглянет в глаза — мама, мама, — опять прильнет, опять поцелует. Боже, я чуть с ума не сошла, такого сроду не бывало, невольно подумалось: неужели благодарит за подаренную ему жизнь? (Ведь ровно год назад в это время у меня отошли воды и меня готовили к операции…) И мы с ним лежали в обнимку на диване, и он все ластился, шептал, а я, конечно, заливалась слезами и смеялась и целовала, целовала эти крохотные пальчики, лобик, глазки, щечки, подбородочек, носик, животик, попочку, ножки, и все молилась и молилась Богу: Господи, спаси и сохрани!.. И за двадцать минут до 10.10 он сладко уснул, раскинувшись на моей руке, и все улыбался во сне, а я думала — а как бы он повел себя в 10.10, в то время, когда год назад родился? Господи, мистика или не мистика, но я верю, что он неспроста так вел себя, он что-то чувствовал!!! Господи, мой Боже, спаси и сохрани — ведь я нередко молилась глядя на Рафаэлевскую Мадонну… Из письма, присланного Автору через год после того, как сыграл свою жизненную роль восковой биоэнергетический аккумулятор, прописанный женщине тридцати семи лет, безмерно страдавшей от выкидышей Расчет случаен и неверен, — что обо мне мой предок знал, когда почти подобен зверю, в неолитической пещере мою праматерь покрывал? И я сама, что знаю дальше о том, кто снова в свой черед из недр моих, как семя в пашне, в тысячелетье прорастет? *** Бесплотная невидимая стая, — свиваясь облаком вокруг любовных пар, колдуют легкие, умело вызывая и в теле трепеты и на ланитах жар. А после сторожат в ночи зачатный час, чтобы войти и воплотиться в нас. Из женских стихов Марии Шкапской. (20-е гг. XX в.) Если рождение детей есть свет, идущий от любви, то этот свет идет от большого огня. И в этом непрестанном огне, в котором горит все человечество и весь мир, вырабатываются, утончаются все силы человеческого духа и гения. Из книги «Искусство и любовь», принадлежащей перу теософа Петра Успенского, ученика Георгия Гурджиева У одной женщины было двенадцать сыновей и всех она назвала Викторами. Когда ее спросили, как она их различает, она ответила: «По отчеству». Ты моих помыслах такая: Небесная голубизна — светла, ясна. В прозрачности глубоких красок неизъяснимой чистоты, с глазами голубых мечтаний остановилась ты, подняв дитя, чтобы оно могло взглянуть на уходящий к роще путь в лучащемся тумане. А на лице твоем Покой и Благодать — две спутницы твои и каждой женщины, которая готова страдать и ждать, когда дитя — ей, первой ей, произнесет свое вот-вот родившееся слово. Как не гордиться ей, одной из матерей, начальным зернышком огромной жизни, которому она дала родиться — как каждая на свете мать, что миру дарит детство, пренебрегая мукою своей. Так солнце дарит миру на рассвете свой первый луч, младенца нового земного дня. И тот, кто может взвесить на руке песчинку, незаметную в песке, способен ощутить весь вес планеты. Так и мать, свое дитя подьемля, — всю Землю держит. И только потому ее святой позволено назвать. Так, в красках Рафаэля возникая, равно держа и Землю и зерно, ты в помыслах моих такая. Эдуардас Межелайтис. Женщина (отрывок) |
