Я глянул на будильник: было три часа ночи. Прошло четыре часа! Она повернулась вослед, прижалась на мгновение грудью к моей спине, как бы послав привет, и продолжала каменно спать, а я, скажу прямо, заснул после этого открытия очень даже не сразу…
Как же «дошел я до жизни такой»?
Кто я вообще таков?
Родился пятьдесят четыре года тому назад в Ленинграде на Васильевском, там же окончил десятилетку, там же по суровому конкурсу поступил в Горный институт, откуда уже через год, со второго курса был призван в армию. Так получилось, что прямо из линейной части вскоре отправили меня учиться на Высшие курсы военных картографов, по окончании которых выпустили в свет лейтенантом со всеми возможными и невозможными секретными допусками и припусками. Служить ввиду острой нехватки кадров моей специализации оставили при Ленинградском военном округе, где я (не считая дальних и ближних командировок) и протрубил без малого тридцать лет. Сколько, где и каких карт я составил и под какими открытыми и закрытыми грифами их издал — одному Всевышнему известно. И думалось мне, что эта колея будет длиться до конца дней моих: полное армейское обеспечение, возможность на казенных коштах не заботиться о «прикиде», и что всегда будет выше головы работы — интересной, срочной, крайне необходимой для могущества моей великой державы.
За труды мои шли мне поощрения, зарплата, медали и даже три боевых ордена. Шли также очередные и внеочередные звания.
И вдруг — не буду говорить, хорошо это для всемирного человечества или плохо, потому что не моему уму-разуму понять этот вопрос — началась перестройка, а за ней — массовая демобилизация офицеров, а за ней конверсия и полное отсутствие заказов у моего — ведомства: капут! Опять-таки, не стану распространяться насчет глупости или целесообразности массового разгрома квалифицированнейших, даже уникальных кадров — от моего изложения ничего не изменится. Выдали мне три оклада на обустройство и — живи Егорий Победоносец, как знаешь-можешь: дальнейшее обеспечение — дело твоей собственной поворотливости. То есть после полной беззаботности испытал я переход к полной безработности. А жизнь-то уже, как я полагал, двинулась с горки, с ярмарки, к пенсии.
Теперь насчет других пунктов анкеты: еще в старших классах школы сошлись мы с моей однокласницей Томилой. Яркая была девушка, инициативная, везде хотела быть первой. Одним словом: «И жить торопится, и чувствовать спешит» — это было про нее сказано. Весьма неумело опробывали мы друг друга после бешеных ласк — семнадцати лет отроду. В институт поступили вместе, это еще больше сблизило нас, и когда взяли меня в армию, ни для кого не было секретом, что мы жених и невеста. Свадьбу сыграли, когда я кончал свои Курсы, а в двадцать два года отроду она уже принесла мне сына-первенца, и стали мы жить-поживать вчетвером в небольшой комнатке. Почему вчетвером? Да потому, что решили ни в коем случае окончания ею института не откладывать и взяли к себе молодую няньку-девчонку. Комната была петровской постройки, пять метров высоты, соорудили над входом второй этаж на высоте трех метров собственно говоря, нары. Там Зинка и спала над нами. Ясно, что надо было подрабатывать, и начальство разрешило мне вечерами работать у нас же в части тренером по дзюдо, а потом и карате и рукопашного боя, так как отмечались у меня немалые успехи в этих делах. Да заодно пришлось еще вечерние курсы тренеров при институте физкультуры имени Лесгафта заканчивать, да ведь еще и действующим спортсменом я был — то соревнования на выезде, то сборы окружные или даже всеармейские. Одним словом, плотная жизнь была. И веселая! Частенько в крошечной комнатке нашей на Съездовской линии собирались молодые парни и ребята, и пить почти не пили, но смех тогда взрывался все время.
Потом остепенились мы немного, стали дипломированными специалистами, получили две комнаты в трехкомнатной квартире. Что я могу сказать о Томиле? Сил в ней было много: и институт с отличием закончила, и в полевые экспедиции удачно ездила, и в аспирантуру была своей кафедрой рекомендована, и поступила в нее, и защитилась с успехом в определенное время, и в партию вступила еще в аспирантские годы. И еще хочу об ее активности сказать: она прямо, без обиняков, заявила мне, что обязательно хочет второго ребенка и что лучше всего, с бытовой точки зрения, рожать его летом. Жена хочет, значит, дело святое: в определенный ею для зачатия срок десять ночей подряд мы усердно, я сказал бы, по-деловому, зачинали своего второго и с задачей справились успешно — через девять месяцев Томила родила дочку. Проживали мы тогда уже в отдельной двухкомнатной квартире, держали почтенную няньку Эмилию Иосифовну, жена была преуспевающим кандидатом наук, я молодым перспективным руководителем престижного подразделения, жить бы да радоваться. Но исподволь нечто стало отравлять эту радость. Уже много позже, — размышляя над катастрофой, начало которой проглядел, я вспомнил малозначительный, как тогда показалось мне эпизод: играя на вечеринке с моими друзьями, молодыми капитанами-красавцами в очко по-тюремному (со сниманием какого-либо предмета — одежды или украшения — после проигрыша), она со смехом обронила: «Я-то и рада бы изменить-сгулять, но только чтобы Егорка при этом верным мне оставался…» Все засмеялись и я тоже, потому что принял эти слова за шутку, потому что воспитан был в таком убеждении: люди женятся или замуж выходят один раз и навсегда.
Еще что мне вспомнилось, когда стал свою жизнь раскручивать, как пришел я к ним на кафедру, приглашенный на семейный праздник сотрудников 8 Марта, и сидели мы с нею рядом, и поднимали бокалы, и шутили вместе со всеми, и дурачились. Да вдруг она меня, законного мужа, ударом своего тазобедренного сустава чуть со скамьи не сшибла, чтобы я незамедлительно очистил место рядом с нею: как же, появился сам сиятельный ректор и очень внимательно поглядел в ее сторону!..
И еще что вспомнилось: как встретились мы с нею после очередной ее поездки в поле, и когда легли ночью в постель, вдруг она ноги таким образом кверху задрала, какого в нашей с нею долгой практике не бывало. Я потом понял; научили, хороший семинар она прошла…
И еще вступило в память, как Эмилия Иосифовна неодобрительно сказала мне: «Мое дело, конечно, сторона, но мне очень не нравится, что в ваше отсутствие мадам Томила надевает свое самое лучшее узорное белье, душится самыми дорогими духами и уходит из дома надолго». И опять я отмахнулся от всего: раз я был воспитан на мысли о единобрачии, значит, и она, думал, так же мыслит…
Не буду дальше тянуть эту резину; короче говоря, заняла она важный, пост заведующего кафедрой в свои-то молодые годы и ушла после ряда хитроумных маневров в жены к самому парторгу всего Института. И дочку с собой забрала, и остались мы вдвоем со старшим сыном. Не стану рассказывать, как хитроумно в мое отсутствие устроила она развод, чтобы я узнал о нем лишь месяц спустя, не буду говорить и о том, как вынудила она меня разменять квартиру и оплатить этот обмен (хотя ушла в большое, благоустроенное жилье).
Таким вот оказался итог моих первых пятнадцати семейных лет. Я дал себе слово никогда больше не встречаться с этой женщиной и сдержал его. Правда, недавно я увидел ее случайно, на поминках общего давнего знакомого, и ужаснулся. С трудом узнал я в безмерно толстой обрюзгшей старой даме е клочками ярко крашенных хною волос на голове и с вытаращенными базедовыми глазами ту молодую и энергичную Томилу, которая была первой моей любовью и матерью моих любимых детей. И подумал я: да, трудно, тяжко достался мне этот развод, будто жилы мне тогда перервали, но, значит, так было надо, чтобы судьба увела меня от чудища, внешний облик которого сравнялся, наконец, с его внутренней сущностью!.. Так впоследствии я произнес хвалу своей горькой семейной участи.
Что же было после того? Я дал себе зарок — больше сердца своего ни в чьи женские руки не отдавать! И снял я тормоза со своей машины, и понесся с горочки без оглядки. Посудите сами: холостой, физически крепкий, материально безбедный мужчина, непьющий, специалист-военный в возрасте до сорока — и это при изобилии-то незамужних женщин и девушек вокруг. Но ведь и замужних, недовольных своим положением хватало. Что тут началось, какое колесо завертелось! Да ведь завращались вокруг меня действительно хорошие женщины, в самом деле достойные любви, жаждущие нормального человеческого счастья. А я никаких различий между ними не делал, может быть, по-своему мстил всему женскому роду за Томилу и, образно говоря, поехал на упряжке сразу из шестерых лошадей, да еще нередко менял по дороге коней одного на другого, а точнее — одну на другую. И сплошь да рядом бывало тогда, что за одни сутки встречался с двумя-тремя разными красавицами. Я был как оголтелый!
