– А повидаться с Уэсли?

– Пожалуй, – согласилась она. – Но если ему захочется меня видеть, из Америки в Лондон каждый день летают самолеты.

– Тем не менее, – продолжал Рудольф, стараясь, чтобы в его голосе не было слышно умоляющих ноток, – пока наследственные дела не закончены, вам наверняка понадобятся деньги.

– Нет, – отрезала Кейт. – У меня есть сбережения. Я заставляла Тома платить мне жалованье, как и прежде, хотя мы уже спали в одной постели и решили пожениться. Я ему говорила: любовь – это одно, а работа – другое. – После этой гордой декларации своего понимания жизни она наконец подняла рюмку и сделала несколько глотков.

– Как угодно. – Рудольф не мог скрыть раздражения. – Вы так говорите, будто я ваш злейший враг.

Она уставилась на него пустыми глазами мексиканской крестьянки.

– Разве я сказала вам что-нибудь такое, из чего можно заключить, что я считаю вас своим врагом? Вот Кролик не даст соврать.

– Я, по правде говоря, не очень-то прислушивался, – смущенно отозвался Дуайер. – И ничего сказать не могу.

– А вам? – Рудольф повернулся к нему. – Вам тоже не нужны деньги?

– Я всегда умел экономить, – ответил Дуайер. – Том часто дразнил меня жмотом и сквалыгой. Спасибо, но деньги у меня есть.

Потерпев полное поражение, Рудольф допил коньяк.

– Дайте мне хоть свои адреса, – попросил он. – Чтобы я мог поддерживать с вами контакт.

– Оставьте здесь, в порту, адрес Уэсли, – сказала Кейт. – Я буду сюда писать время от времени, и ему перешлют открытку. Должна же я сообщить ему – брат у него или сестра.

– Я еще не знаю, где будет Уэсли, – сказал Рудольф. Он охрип. У него саднило в горле от коньяка и от усилий, которые пришлось приложить для беседы с этими упрямцами. – Пишите на мой адрес, а я постараюсь передать письмо ему.

Кейт долго смотрела на него, потом снова поднесла рюмку ко рту и сделала несколько глотков.

– Мне бы не хотелось, чтобы ваша жена читала мои письма, – заявила она, ставя рюмку на стол.

– Моя жена не вскрывает адресованных мне писем, – ответил Рудольф. Он уже с трудом сдерживался.

– Слава Богу, хоть на это у нее хватает порядочности, – отозвалась Кейт, и в глазах у нее зажегся зловещий огонек. Или ему показалось?

– Я пытаюсь лишь помочь, – устало сказал Рудольф. – Я чувствую себя обязанным… – Он замолчал, но было уже поздно.

– Очень вам признательна, – ответила Кейт, – но мне вы ничем не обязаны.

– Пожалуй, не стоит говорить об этом, мистер… Руди, – вмешался Дуайер.

– Ладно, не будем. Я пробуду в Антибе еще по меньшей мере неделю. Когда вы возвращаетесь в Англию, Кейт?

Кейт разгладила платье на коленях.

– Как только соберу вещи.

Рудольфу вспомнился ее единственный потрепанный чемодан из искусственной кожи, который вынес с «Клотильды» Уэсли. Чтобы собрать вещи, ей, наверное, требуется минут пятнадцать, не более.

– Сколько, по-вашему, это займет времени? – терпеливо переспросил Рудольф.

– Трудно сказать, – ответила Кейт. – Неделю. Две. Мне нужно кое с кем попрощаться.

– Но у меня по крайней мере должен быть ваш адрес, – не сдавался Рудольф. – Вдруг понадобится подписать у нотариуса какую-нибудь бумагу…

– Кролик знает, где я живу, – ответила она.

– Кейт, – тихо сказал Рудольф, – я хочу быть вашим другом.

– Дайте мне время, – кивнув, сурово отозвалась она. Тогда, в кают-компании «Клотильды», она просто ничего не чувствовала, а потому и поцеловала его на прощание. За эту неделю она озлобилась. Но разве она виновата?

– А вы? – повернулся Рудольф к Дуайеру. – Сколько вы пробудете в Антибе?

– Вам это лучше знать, Руди, – ответил Дуайер. – Я буду на «Клотильде», пока меня не прогонят. На днях привезут новый вал и новый винт, потом ей придется постоять в доке дня три самое меньшее, если, конечно, к тому времени выплатят страховку… Знаете что: если хотите сделать доброе дело, помогите получить страховку, а? На них надо нажать, иначе они будут тянуть без конца. А вы лучше меня умеете с ними разговаривать. Поэтому, если…

– Идите вы к черту с вашей страховкой, – не выдержал наконец Рудольф. – Сами ею занимайтесь.

– Не к чему кричать на Кролика, – спокойно заметила Кейт. – Он просто хочет привести судно в порядок, чтобы, когда будете продавать, оно не казалось трухлявой посудиной.

– Извините, – сказал Рудольф. – У меня за это время было столько всего…

– Конечно, конечно, – согласилась Кейт. По тону не поймешь, всерьез она говорит или иронизирует.

– Мне пора в отель. – Рудольф встал. – Сколько я должен?

– Да что вы, что вы? – заспешил Дуайер. – Я заплачу.

– Буду держать вас в курсе дела, – пообещал Рудольф.

– Очень любезно с вашей стороны, – ответил Дуайер. – Мне бы хотелось повидаться с Уэсли перед отъездом.

– Тогда вам придется приехать в аэропорт, – сказал Рудольф. – Его привезут туда прямо из тюрьмы. В сопровождении полицейского.

– Французские полицейские! – усмехнулся Дуайер. – Из их рук нелегко выбраться. Передайте Уэсли, что я буду в аэропорту.

– Всего вам хорошего, – попрощался Рудольф. – Будьте здоровы.

Они ничего не ответили, сидели молча – рюмки стояли на столе, – теперь уже в тени, потому что солнце, уходя на запад, скрылось за зданием на другой стороне улицы. Рудольф помахал им рукой и зашагал к туристическому агентству, чтобы купить три билета на завтрашний рейс.

Муж с женой – им и вправду следовало бы пожениться. «Что со мной такое? – с горечью размышлял он, проходя мимо антикварных магазинов, сырных лавок и газетных киосков. – Откуда у меня такая уверенность, что я могу обо всех заботиться? Решительно обо всех. Я похож на глупую гончую на собачьих бегах. Как только я чую ответственность – мою, не мою, любого человека, – я начинаю гнаться за ней, как собака гонится за механическим зайцем, даже если заранее знает, что не может его поймать. Какой болезнью я зара-зился еще в молодости? Суетностью? Тщеславием? Боязнью не понравиться окружающим? Это что, вместо религии? Хорошо, что мне не пришлось участвовать в войне: меня убили бы в первый же день собственные солдаты, застрелили бы за то, что помешал им отступить или вызвался пойти за боеприпасами для попавшего в засаду орудия. В следующем году, – наказал он себе, – надо будет научиться посылать всех и каждого подальше».

Из записной книжки Билли Эббота

1968

Моника меня сегодня сбила с толку. Она проверяла текст речи, которую переводила с французского на английский, и вдруг, подняв глаза, сказала: «Я только что заметила, что и в английском, и во французском языке, да и в большинстве других тоже, глаголы «иметь», «быть», «идти» и «умереть» все неправильные. Из них лишь глагол «умереть» спрягается более или менее по правилам. А это значит, что человечество чувствует себя неуверенно в самых своих основных действиях: существовании, обладании, движении, смерти. Что оно пытается отказаться, избавиться, уйти от наиболее активной деятельности. А вот глагол «убивать» – правильный глагол. Тут все ясно и определенно. Как, по-твоему, есть в этом смысл?»

Я сказал: «Хорошо, что я не переводчик». Но ее мысль меня заставила задуматься, и я полночи не спал, размышляя о себе и о своем отношении к языкам.

Вернувшись в отель, Рудольф застал Гретхен в баре. Она пила коктейль и беседовала с молодым человеком в теннисном костюме. «В последние дни она довольно много пьет, что для нее вовсе не характерно, и заговаривает с первыми попавшимися мужчинами, что, – с усмешкой подумал Рудольф, – для нее весьма характерно». Действительно ли он слышал ночью за дверью тихие шаги в сторону ее номера? Но, вспомнив Ниццу, он подумал, что вряд ли имеет право упрекать ее. Собственно, а почему бы ей и не искать развлечений, если они помогают избавиться от одиночества?

– Позвольте представить вам моего брата Рудольфа Джордаха, – сказала она, когда Рудольф подошел к столику, за которым они сидели. – Бэзил… Я забыла вашу фамилию, милый.