«Наверное, выпила уже не меньше трех коктейлей, – подумал Рудольф, – если называет «милым» человека, чью фамилию не в силах вспомнить».

Молодой человек встал. Он был высокий, стройный, похожий на актера, с крашеными волосами, довольно смазливый.

– Берлинг, – чуть поклонившись, отрекомендовался молодой человек. – Ваша сестра рассказывала мне о вас.

«Берлинг, Бэзил Берлинг, – думал Рудольф, кивнув в ответ. – Кто этот Бэзил Берлинг? Англичанин, вероятно, судя по произношению».

– Не присядете ли с нами? – спросил Бэзил Берлинг.

– Только на минуту, – не слишком любезно отозвался Рудольф. – Нам с сестрой нужно кое-что обсудить.

– Мой брат – большой любитель обсуждений, – вставила Гретхен. – Не вздумайте с ним что-либо обсуждать.

«Нет, не три, а четыре коктейля», – решил Рудольф.

Подошел официант.

– Что вы будете пить, сэр? – почтительно спросил Бэзил Берлинг, член английского профсоюза актеров; он, несомненно, много работал над речью, понимая, что окончил посредственную школу.

– То же, что и вы, – ответил Рудольф.

– Три раза то же самое, – сказал Бэзил Берлинг официанту.

– Он хочет меня споить, – пожаловалась Гретхен.

– Вижу.

– Рудольф – главный трезвенник в нашей семье, – скорчила гримасу Гретхен.

– Кому-то ведь надо им быть.

– О Господи, сейчас начнется, – вздохнула Гретхен. – Бэзил… Как, вы сказали, ваша фамилия, милый?..

«Она больше притворяется, – подумал Рудольф. – Чтобы позлить меня. Я сегодня у всех на прицеле».

– Берлинг, – так же почтительно повторил молодой человек.

– Мистер Берлинг – актер, – сказала Гретхен. – Подумать только, какое совпадение, – полунаивно-полупьяно восхищалась она, – совершенно случайно встретились здесь, в баре, на краю света, и выясняется, что мы оба работаем в кино, а? – Передразнивая молодого человека, она старалась говорить на английский манер, но он, по-видимому, и не думал обижаться.

– Нет, серьезно? – В голосе англичанина звучало удивление. – В самом деле? Как же я сам не догадался.

– Ну, не комплимент ли это! – Гретхен игриво дотронулась до руки Рудольфа, словно забыв, что он ее брат. – Я должна открыть вам страшную тайну, – улыбнулась она Бэзилу Берлингу и сделала очередной глоток. – Я не кинозвезда.

– Не может быть! – с наигранным удивлением воскликнул Берлинг.

«Пора от него отделаться, – подумал Рудольф, – не то придется просить помощи у швейцара».

– Да, – продолжала Гретхен, – я за кадром. Я из девочек с трауром под ногтями. По уши в ацетатной пленке. Я занимаюсь монтажом. Вот моя тайна и открыта. Я обычный скромный монтажер.

– Вы делаете честь своей профессии, – сказал Бэзил Берлинг.

«Избави Бог оказаться свидетелем чужого ухаживания», – подумал Рудольф, когда Гретхен сказала: «Вы очень любезны» – и погладила Берлинга по руке. Любопытно, как она ведет себя в постели, много ли у нее было мужчин и сколько сейчас. Если спросить, она скажет.

– Гретхен, – обратился к ней Рудольф, когда она, склонив голову, уж слишком нежно смотрела на актера. – Я должен подняться наверх и сказать Джин, что она может собираться. Ее паспорт у меня, она, наверное, захочет улететь завтра же. Но сначала мне нужно поговорить с тобой.

Гретхен скорчила гримасу. Рудольф чуть не дал ей пощечину. После всех сегодняшних событий он еле сдерживался.

– Допейте, милый, – сказала Гретхен Берлингу. – Мой брат – человек деловой, пчелка, трудолюбиво перелетающая с цветка на цветок.

– Разумеется. – Актер встал. – Надо, пожалуй, переодеться. Я сыграл три партии в теннис, и не миновать мне простуды, если я не переоденусь.

– Спасибо за угощение, – поблагодарила его Гретхен.

– Да что вы, что вы!

Дуайер тоже сказал: «Да что вы!» – вспомнил Рудольф. «Все сегодня чересчур вежливы, – кисло подумал он. – Кроме меня».

– Вечером увидимся, Гретхен? За ужином? – спросил Берлинг. «Высокий, но ноги тонкие и жилистые, – заметил Рудольф. – Я лучше выгляжу в теннисных шортах», – мстительно подумал он.

– Наверное, – ответила Гретхен.

– Рад был познакомиться с вами, сэр, – обратился Берлинг к Рудольфу.

Рудольф пробурчал что-то в ответ. Раз его называют «сэром», словно он уже стоит на краю могилы, то можно позволить себе быть раздражительным, как и положено в таком возрасте.

Брат и сестра смотрели вслед актеру, ступавшему по паркету пружинистым, энергичным шагом.

– Господи, Гретхен, – взмолился Рудольф, когда актер скрылся из виду, – и где ты только их находишь?

– В это время года не очень-то приходится выбирать, – сказала Гретхен. – Хватаешь, что подворачивается под руку. А какую неприятность ты так торопился мне сообщить? – Рудольф видел, что она вовсе не пьяна.

– Насчет Инид, – ответил он. – Мне хотелось бы, чтобы ты полетела завтра вместе с Джин и Инид и приглядела за ней. Или скорей за ними обеими.

– О Господи, – простонала Гретхен.

– Я не могу доверить Джин мою дочь, – угрюмо продолжал Рудольф.

– А ты сам не летишь?

– Нет. У меня еще масса дел. И когда вы прилетите в Нью-Йорк, поживи с ними в моей квартире. Миссис Джонсон в Сент-Луисе, ее не будет еще с неделю.

– Господи помилуй, Руди, – взмолилась Гретхен, – я уже не в том возрасте, чтобы ходить в няньках.

– После всего, что я для тебя сделал… – рассердился Рудольф.

Гретхен откинула голову и закрыла глаза, чтобы удержаться от грубости.

– Незачем ежедневно напоминать мне, что ты для меня сделал, – не открывая глаз, процедила она.

– Ежедневно? – уцепился за ее слова Рудольф. – Когда я тебе это говорил в последний раз?

– Не обязательно вслух, дорогой братец. – Она открыла глаза и выпрямилась. – Ладно, не будем спорить. – Она встала. – Считай, что няньку ты нанял. Во всяком случае, я рада вернуться туда, где убийства бывают только в газетах, а не в лоне собственной семьи. Когда летит самолет?

– В одиннадцать тридцать. Твой билет у меня.

– Ты все продумал, да?

– Да. Все.

– Что бы я без тебя делала, братец? – сказала Гретхен. – Ладно, пойду собираться. – Она улыбнулась, но он заметил, что улыбка далась ей нелегко. – Мир?

– Мир, – ответил он.

По пути к лифту он остановился возле портье взять ключ.

– Пока вас не было, мистер Джордах, – сказал портье, – заходила дама и оставила для вас письмо.

Он протянул Рудольфу ключ и конверт. На конверте женским почерком, который показался ему знакомым, была написана только его фамилия. В лифте он разорвал конверт и вынул из него листок бумаги.

Письмо было от Жанны.

Он смял письмо, сунул его в карман, вышел из лифта, подошел к двери номера и, приняв достойный вид, вставил ключ в замочную скважину.

Джин стояла у окна и смотрела на море. Когда он вошел, она не повернулась. Ее юная и стройная фигура в полотняном летнем платье, заключенная в рамку открытого окна, темным силуэтом вырисовывалась на фоне вечернего неба. Она напомнила ему девушек из колледжа, которые танцевали на университетских балах, где он, чтобы подработать, играл в оркестре на трубе. Стоя в дверях и видя эту иллюзию незащищенной молодости, он вдруг почувствовал непрошеный, ненужный прилив жалости.

– Добрый вечер, Джин, – сказал он и шагнул к ней.

Она медленно повернулась. Он заметил, что ее мягкие, до плеч, волосы уложены, лицо подкрашено. Пожилая женщина, какой она когда-нибудь станет, исчезла.

– Добрый вечер, – печально ответила она. Голос ее тоже стал обычным; впрочем, нет – обычно он был хриплым от алкоголя, злости или самобичевания.