Вдалеке вижу спешащего Фому. Шапка стянута на затылок, из-под нее торчат мокрые вспотевшие кучерявые, как у Гурвинка, короткие волосы. Ему тоже жарко. Вскоре он равняется со мной, останавливается и отдуваясь тоже достает сигарету.

- Здорово, Принц! – он протягивает мне руку для приветствия. Я ее пожимаю в ответ на его крепкое пожатие. – Не опаздываем?

- Нет, еще двадцать пять минут…

- Ну и хорошо! Где был? – спрашивает он, затягиваясь сигаретой.

- У подруги…

- У той, что снял на дискотеке?

- Ага…

- Дала?

- Ага, - вру я хотя это если вдаваться в тонкости деликатного дела. Если же не вдаваться, то мы же спали вместе, целовались, держались за различные места, разве это нельзя назвать совершенным актом? Впрочем, моим товарищам незачем знать подробности моей интимной жизни. Поэтому я и говорю, что «дала». И это выходит не вранье. – А ты где был?

- Я – дома, - вздыхает он и всем своим видом показывает, что завидует мне. – Не хотел идти, но Гвоздь чуть ли не силой заставил!

- А кто его меняет? – интересуюсь я, во мне теплится надежда, что нас еще отпустят.

- Плавинский, вроде… - сокрушается Фома.

- Хреново…

- Да, этот мозги выполощет.

Мы докуриваем сигареты, бросаем их в урну и уже медленно бредем к проходной. Возле стеклянных дверей стоит Тупик и Юрка. Мы жмем друг другу руки и заходим с воли в царство воинской дисциплины. Минуя коморку дежурного по училищу, мы благополучно оказываемся на втором этаже в нашей казарме. Дневальный с первого этажа, а на время отсутствия роты в отпуске, именно они отвечают за порядок на нашем этаже, говорит, что у нас из офицеров никого нет. Гвоздь исчез еще вчера вечером и больше не появлялся. Плавинского тоже никто не видел. Что ж, и это тоже хорошие новости. Мы переодеваемся в «пш», нашу повседневную форму, снимаем ботинки, меняем их на тапочки и идем курить в туалет. Наша отпуск изгоев продолжается.

Мы обсуждаем кто и как провел увольнение. Одним из любимых занятий у нас является обсуждение семейной жизни Тупика. Он единственный из нашего взвода женат и рвет задницу на немецкий крест только он.

- Олежка, ну, а жена не наказала тебя за отсутствие в отпуске? – начинает любимое занятие Бобер.

- Нет! – женатик пока сдержан и не очень реагирует на подколы.

- Ну, хотя бы отлучила тебя от сиськи? – вставляет Фома.

- Нет, все нормально!

- Олег, а когда тебя долго нет в увольнении, она не говорит соседям и знакомым, что ее муж в дальнем плавании? Ты же по выпуску в морфлот хочешь? Значит приучаешь ее?

Внезапно в туалете появляется Чуев. Мы мгновенно замолкаем и незаметно пытаемся избавиться от сигарет. Тупик первым бросает свою в окно. Чуев делает вид, что не заметил этого. Мы же прячем свои сигареты и то, что от них осталось в кулаках, но от них поднимается предательский дымок. Странное дело, но Чуев не обращает на наше вопиющие в обычное время нарушение никакого внимания и сам закуривает. Признаться, мы удивлены. Командир раскуривает свою сигарету и, стряхнув первый пепел в окно, обращается к Тупику.

- Тупик, Гвозденко отпускал тебя в увольнение?

Олег в полном замешательстве. Вот вопрос, на который не знаешь, как ответить. Скажешь, да и можешь подвести Гвоздя. Скажешь нет и опять можешь навредить себе и ему. Наш женатик молчит. Но, видимо, у Чуева прекрасное настроение и он приходит на помощь своему курсанту.

- Я попросил его отпустить всех в увольнение. Так вы ходили?

- Да…

- Да.

В разнобой отвечаем мы. Видя настрой ротного, мы уже наглеем и, косясь на него, достаем спрятанные сигареты, но все еще с опаской начинаем курить уже при командире. Он спокоен и ни слова нам на это не говорит. Видимо все-таки в нем есть что-то человеческое. Значит инициатива выпустить нас в краткосрочный отпуск исходила не от Гвоздя, а от Чуева. Что ж, спасибо тебе ротный за хотя бы глоток свежего воздуха.

Чуев тушит сигарету, бросает окурок в окно и уходит, сказав только, чтобы мы не закрывали потом окно. Мы продолжаем вынужденное безделье. Мы молоды и закалены невзгодами и тяготами военной жизни.

* * *

Через три дня отдохнувшая и наевшаяся рота возвращается из отпуска. Первыми в казарме появляются те, у кого самолет или поезд прибывает рано. Идти им некуда, и они прямиком направляются в родную казарму. Здесь некоторые из них бросают свои чемоданы и отправляются бродить по городу, благо оттепель еще не закончилась и гулять, вдыхая целебный воздух Кавказа можно не опасаясь замерзнуть. Часам к двенадцати появляются каптерщики и теперь вновь прибывшие сдают свои драгоценные чемоданы на долгое хранение на полках в специально отведенных для них местах, с бирочкой и номером.

Воскресенье. Крайний день зимнего отпуска. Завтра с утра начнется обыденная жизнь: ранний подъем, зарядка, завтрак, занятия, самоподготовка, отбой. Но сегодня еще длится свободная жизнь, еще хоть и последний, но отпускной день. Весь день в казарме царит суета, то там, то здесь слышен смех, разносятся по всей казарме запахи домашней еды, отпускники фланируют по коридору в умывальник и туалет, они кто в чем, кто в трусах, а кто уже в белом уставном белье. Отдохнувший народ находится в броуновском движении в поисках своих закадычных друзей, по которым они успели уже соскучиться. Кучки веселых товарищей собираются у кроватей, в углах казармы, в курилке, накинув шинели, и наперебой рассказывают, что с ними приключалось в столь коротком, но в то же время длинном, как маленькая жизнь отпуске.

На обед никто не идет. Даже мы, лишенные счастья испытать очередной краткосрочный отпуск, остаемся в казарме. Нам есть, чем отобедать. Перед нами раскрываются банки с вареной картошкой, домашними котлетами, колбасами и салом, сыр и пироги, кексы и другая домашняя выпечка радуют наши взоры и желудки. Отпускники словно гостеприимные домохозяйки зовут нас к своим импровизированным столам. Мы пробуем понемногу у каждого и через совсем короткое время уже начинаем отказываться, так как наши животы переполнены, и мы с трудом отдуваемся, поглаживая себе органы пищеварения.

Вечером все вернувшиеся и остававшиеся переодеты в повседневную форму и стоят в шеренге по два в коридоре казармы. Перед нами наш ротный командир. Он поздравляет нас с окончанием отпуска и началом нового учебного семестра. Только он отделяет нас от загадочного и столь притягательного понятия, как стажировка. Этим летом мы узнаем, что это такое. Целый месяц жизни в боевом полку на правах почти офицера! Кроме того, Чуев во всеуслышание объявляет, что с завтрашнего дня мы, одиннадцать человек нарушителей дисциплины, прощены и наше наказание считается отбытым. Ура! Мы вновь стали полноправными членами общества.

ГЛАВА 4.

От сессии до сессии.

Я, Бобер, Стас и еще несколько человек сидим в курилке. Весна. В этом году не ранняя, но и не поздняя, обычная. Уже не первые теплые весенние лучи звезды по имени Солнце согревают мне спину. Теплый ветерок еле-еле шевелит совсем еще маленькие молоденькие листочки на ветках молодой липы, протянувшихся под крышу беседки, словно спасаясь от дождей и ветра. Вечер субботы. Мы только что вернулись с занятий. Настроение спокойное, уравновешенное, будто мы достигли нирваны. Большинство курсантов шумной радостной толпой поднялись в казарму. Они торопятся переодеться и убежать в город. Мы же никуда не спешим. Наше увольнение завтра и это радует больше, чем увольнение в субботу – времени намного больше, хоть и возвращение на час раньше, зато и выходим за ворота мы не в семнадцать часов, а в двенадцать, а то и одиннадцать. Вообще воскресное увольнение ценится намного дороже.

Стас курит и одновременно читает Ремарка. Он торопится так как Вадька должен отдать книгу завтра. Он взял ее всего на несколько дней у своих знакомых. Прочитав ее, он передал книгу Стасу. Я не претендую на нее, потому что уже читал «Черный обелиск».