Вышла немолодая, но ещё и не старая женщина и с нею стайка ребятишек, полураздетых и худых,— видно, что они голодали.

Вукица представила хозяйку:

— Это наша мама. Её зовут Милицей.

Драгана подошла к ней, протянула руку. Затем привлекала к себе малышей, говорила:

— Меня зовут Драганой. Я сербка, но живу а Америке. В вашей деревне жили мои бабушки и дедушки. Это и моя деревня.

Милица спросила:

— А какая у вас фамилия?

— Станишич. Мы Станишичи.

— И наша фамилия Станишич. Мы тоже Станишичи. Мне бабушка говорила: её племянник живёт в Америке и будто бы очень богат. Раньше он присылал нашим родителям деньги, но потом перестал. Видно, и он обеднял. А тут ещё и албанцы с гор прихлынули. Может, они на почте забирают его деньги?

Драгана вся сжалась от этих слов, сердце её колотилось, в висках стучало. Она прижалась к Милице, шептала ей на ухо:

— Родные мы, родные... Вы не будете больше жить вот так, как живёте. Я позабочусь, я помогу вам.

Дети стояли возле них тесным кружком и неотрывно, не моргая смотрели на такую важную и нарядную тётю. Не понимали, за что она любит их маму, зачем она к ним приехала и кто она такая. Дети не только умнее, чем мы о них думаем, они ещё и видят больше, чем мы, взрослые, тонко чувствуют каждое движение нашего сердца.

И в эту минуту в избу вошла маленькая девочка, вся в лохмотьях, бледная и худая — в чём только душа её держалась. Смело подошла к Драгане, закинула вверх головку и тоже смотрела на неё во все глаза.

Драгана обняла её за плечи, склонилась над ней.

— Ты тоже здесь живёшь?

Девочка замотала головой:

— Нет, я нигде не живу.

— Как?.. А как же ты? Где-то ты, всё-таки, живёшь?

Девочка замотала головой: нет, она нигде не живёт.

— А как тебя зовут?

— Ивана.

Она подошла к плите, вынула из кастрюли картофелину, показала тёте:

— Во!.. Это я им принесла.

Драгана взяла картофелину, повертела в пальцах. Она была гнилой, сквозь кожуру проглядывала белая мякоть. Картофель превратился в крахмал.

Вукица пояснила:

— Такую картошку тоже едят.

А Драгана спросила Ивану:

— Кто же тебе дал эту картошку?

— Никто не дал. Вон домик... Я там взяла. Люди уехали, а картошку в ведре оставили.

— Ты так хорошо говоришь. Сколько же тебе лет?

Ивана показала четыре пальца. И ещё половину пальца на другой руке.

Драгана села на табурет.

— У тебя есть сестра?

— Нет. И мамы нет, и папы. Их убили албанцы.

Драгана молчала. Ей было душно и страшно. Чудовищное горе навалилось на это крохотное существо, а оно живёт, оно дышит — оно несёт картошку другим людям.

Тихо проговорила:

— Ивана, ты хочешь быть моей сестрёнкой? Ну, скажи: хочешь? Я тебе буду сестрой, самой родной. А? Хочешь?..

Девочка кивнула.

— Вот и славно. Отныне мы с тобой никогда не расстанемся. Будем всегда вместе. Поедем в страну, где я живу, и там ты увидишь море, будешь купаться и загорать на песочке. А?.. Поедешь со мной?..

Девочка кивнула. И вдруг обхватила Драгану за шею и крепко-крепко прижалась к ней. А Драгана ещё сильнее расплакалась. Гладила головку малютки, целовала. И слышала, как слёзы текут по её щекам. И их становилось всё больше. Потом решительно поднялась, а девочку посадила на табурет. Стала помогать Дундичу и Стефану выставлять на стол консервы, колбасу, соки. И резала хлеб. И всё пыталась унять слёзы, но они предательски текли по щекам, и Драгана их не стыдилась.

Села она на той стороне стола, где гнездилась малышня. Намазывала на белый хлеб сливочного масла, накладывала сверху кусочки колбасы, подавала ребятам. Их было пятеро. Шестая — Ивана. Старшему лет пятнадцать, младшему семь-восемь. Было видно, как они хотели есть, но жадности не проявляли и не торопились. Украдкой поглядывали на ласковую тётю, не понимали, почему это она такая большая, важная, нарядно одетая, а плачет точно так же, как Ивана, когда сильно хочет есть и никто ничего ей не даёт.

Съев по кусочку хлеба с маслом и колбасой, выпив по полстакана сока, ребята не потянулись за другими кусками, не хотели показывать своё сильное желание есть и есть, и к тому же боялись, что еды не хватит взрослым. Дундич и Стефан готовили другие бутерброды, подвигали к ребятам банки с консервами и со словами: «Да вы ешьте, у нас хватит еды. Слава Богу, хватит».

Драгана не сразу заметила, что Милица не садилась за стол и ещё ничего не ела. Взяла её за руку, посадила рядом с собой. Подвинула рыбные консервы, подала вилку. Хозяйка дома давно ничего не ела, кроме гнилой картошки и квашеной капусты, которая ещё оставалась в погребе. С осени у неё много было припасено овощей, моркови, свеклы, но накануне Нового года в деревню забрели пьяные албанцы, вычистили из ларей муку, крупу и опростали все погреба. Жители деревни со времен войны с немцами не знали голода, а тут он пришёл в каждую семью. Муж Милицы сопротивлялся, но албанец ударил его кривым ножом под сердце, и он упал замертво. Милица и её пятеро сыновей и дочь Вукица осиротели. Дочку взял в жёны чайханщик, но денег не давал и домой к матери не отпускал. Как жила Милица — один Бог знает. Дундич и Милица продолжали кормить ребят, а Драгана с Иваной вышли из хаты, пошли вдоль деревни. Ивана показала на дом с повалившимся забором, со сломанной калиткой:

— Это наш домик. В нём жили папа и мама, и я в нём жила.

— А теперь кто в нём живет?

— Албанцы. Я к ним не хожу. Они убили папу и маму.

Драгана взяла за ручку девочку, и они пошли быстрее. Деревня скоро кончилась, и они очутились у края небольшого оврага. Драгана села на камень, посадила на колени Ивану. Говорить ей не хотелось, боялась разбередить рану девочки. Сидели молча, смотрели на ручей, бежавший по дну оврага и терявшийся в кустах шиповника. Из-за угла крайнего дома вышли три албанца и направились к ним. Это были деревенские мужики — заросшие, грязные и будто бы пьяные. Скорым шагом они подходили к Драгане и Иване. Драгана вынула из кармана «зажигалку», зажала её между пальцами. Албанцы подступились к Драгане и старший спросил:

— Кто такая?

— Я из Белграда. Приехала к родственникам.

Ивана заплакала. Она дрожала от страха, прижалась к Драгане. Один из албанцев схватил её и бросил в кусты шиповника. Драгана охнула, рванулась за девочкой, но старший албанец толкнул её, и она упала. Вытянула руку, пустила в обидчика три дозы. Албанец сник, повёл головой и упал. Но тут же поднялся, отступил назад и смотрел на Драгану безумными глазами. А к ней подскочил второй албанец и рванул на ней куртку, разорвал кофту, и, растопырив руки, валился на неё, как мешок. Драгана и его успела «угостить». И он зашатался, точно раненый бык. И отступил, а затем сел на камень, на котором только что сидела Драгана, и так же бессмысленно и очумело смотрел то на женщину, лежавшую в стороне, то на своих товарищей. Остававшийся целым албанец ничего не понимал и только переводил взгляд с одного товарища на другого. О Драгане он как бы забыл и не смотрел на неё. И только повторял по-албански какое-то слово,— видимо, спрашивал у товарищей, что с ними случилось? Почему они сидят и ничего не делают?..

В это время донесся голос Иваны. Драгана вскочила и побежала за ней. В кустах шиповника лежала девочка и кричала:

— Мне больно!..

Драгана вытащила её из куста и понесла на руках к месту, где она только что учинила расправу. И тут её ждал здоровый, ничего не понимавший албанец. Он вырвал из рук Драганы девочку и отшвырнул её прочь. Сам же сказал:

— Раздевайся!..

Драгана не сразу поняла, что не совсем деликатное обращение относилось к ней. Не сразу уразумела, что означала эта его команда. И не замедлила угостить целебными лучами и этого, третьего рыцаря. Но этого пожалела, пустила в него одну дозу. Но и её хватило для полного успокоения донжуана. Он осел на землю, смотрел на Драгану жалобно и как бы с мольбой. А Драгана спросила:

— Что вам надо?