переведенное им из Ленау.

Старушка тетушка моя

Старинной книгой дорожит,

В листах ее – заметил я –

Цветок засохнувший лежит.

Наверно, высохла рука,

Его сорвавшая меж роз...

Но – странно! – тетушка цветка

Не может увидать без слез.

Анатолий Федорович был по-своему верующим, но не церковником. Ему не нравилось

заупокойное моление «В лоне Авраамовом упокой».

Он шутя говорил: «Я не желаю искать успокоения в грязном лоне Авраамовом».

В редкие, свободные от лекций дни и часы Анатолию Федоровичу ставили стул у

парадной двери, и он выходил подышать свежим воздухом. «Отправляюсь в Швейцарию»,

– говорил он домашним.

Появилась мода носить короткие платья. Елена Васильевна и сводная сестра Анатолия

Федоровича Л.Э. Грамматчикова сшили себе платья по моде и пришли показаться

Анатолию Федоровичу, шутливо говоря: «Вот какие мы пижоны» (pigeon по-французски

голубь – так называют во Франции очень молодых людей). Анатолий Федорович

посмотрел на них с улыбкой и сказал: «Да, пижоны с Ноева ковчега».

В письме от 15 ноября 1921 года он пишет:

«...Мое старое больное сердце задало мне такой припадок, что пришлось не спать всю

ночь и принимать нитроглицерин, который один мне помогает в подобных случаях. Но так

как он составляет один из видов динамита, то я, шутя, прошу обыкновенно окружающих

как-нибудь не толкнуть меня во избежание взрыва».

5 января 1923 года Анатолий Федорович прислал мне открытку, изображающую старого

ворона, сидящего на суке обломанного дерева. Ворон что-то вещает молодой девушке, которая стоит, опершись на дерево, и внимательно его слушает. В открытке он пишет:

«С большим удовольствием вспоминаю нашу последнюю беседу. Не напоминает ли эту

беседу эта карточка? Мне кажется, что я изображен на ней верно...».

Юмор относился также и ко мне, потому что трудно было увидеть 47летнюю, седеющую

женщину в этой милой, юной девушке.

Анатолий Федорович как-то прислал мне составленные им шутливые стихи в альбом

молодой девушке:

«Что написать мне вам в альбом?

Я очень затрудняюсь в том:

Давно уж вышел я из лет,

Чтобы удался мне сонет,

И слишком я душой устал,

Изобразить чтоб мадригал.

Не уместить и эпиграммы,

В альбоме девичьи раны.

И пусть грозят мне муки ада,

Не выйдет у меня баллада.

И в сердце радости уж нет,

Чтоб начертать для вас куплет.

Боюсь порвать я струны лиры

Коли писать начну сатиры.

А для чувствительных элегий

Я не имею привилегий.

И выйдет уж совсем без лада

В мороз и вьюгу серенада.

Не нахожу я и свободы

От написанья громкой оды.

Каких не напрягай усилий.

Нет материала для идиллий.

Мой ум давно уже затих,

Чтоб мне удался акростих.

Ну – а язык подавно нем

Для созидания поэм.

Эта неудачная шутка препровождается исключительно Вам, как другу. Улыбнитесь! – И не

показывайте ее никому. Да?».

Анатолий Федорович до конца жизни сохранил свой юмор и даже во время болезни

просил окружающих то повернуть его «винтом», т.е. на бок, то положить «бревном» – на

спину.

Я знала Анатолия Федоровича глубоким стариком и поражалась его феноменальной

памяти. Уж не говоря о бесчисленных докладах, рассказах, воспоминаниях без всяких

шпаргалок. Анатолий Федорович свободно цитировал наизусть отрывки из классиков

иностранной литературы. Помню, как однажды мы сидели у камина, и он с большим

чувством продекламировал песнь без слов на итальянском языке, которого я в то время

еще не знала. Он перевел мне стихотворение, и у меня осталось в памяти его необычайная

трогательность и поэтичность.

Однажды Борис Александрович Струве, многосторонне талантливый молодой человек,

просил меня познакомить его с Анатолием Федоровичем, чтобы принести ему на суд свои

автобиографические произведения. Знакомство состоялось, и Анатолий Федорович, узнав, что Борис Александрович хороший виолончелист, просил его придти к нему с

виолончелью и доставить ему радость игрой на его самом любимом инструменте. Таким

образом, мы провели два чудесных незабываемых вечера. Первый был литературный –

слушая внимательно чтение Бориса Александровича, чудесный старик время от времени

зажимал пальцы на руках. Когда чтение было закончено, заговорил Анатолий Федорович.

Он делал критические замечания, постепенно разжимая пальцы. Все зажатые пальцы

точно соответствовали количеству отмеченных неполадок. А ведь чтение продолжалось

два часа. Наш музыкальный вечер вышел необычайно удачным. Подруга по Институту

моей старшей дочери – Вероника Мец, теперь жена Струве, аккомпанировала мужу.

Программа концерта была составлена из любимых произведений Анатолия Федоровича.

Талантливая игра Бориса Александровича привела в восторг нашего хозяина, который

обнаружил тонкий вкус и музыкальную осведомленность. Анатолий Федорович подлинно

воплотил в жизнь мудрый совет английского философа Карлейля: «быть всем в чём-

нибудь и чем-нибудь во всём»

56

Конечно, трудно сказать, чтобы Анатолий Федорович сразу переродился и сделался

советским человеком, но его большой, широкий ум помогал ему объективно разбираться в

происходивший реформах и ко многому он относился с большим одобрением. Не мог

Анатолий Федорович иначе, как с восторгом приветствовать раскрепощение женщин.

Невиданный размах нашей работы по ликвидации неграмотности восхищал его. Он сам

принимал в ней участие, читая доклады для педагогов-ликвидаторов. Вела беседы в

школах ликбеза и Елена Васильевна Пономарева. Мой письменный отчет о нашей работе

так понравился Анатолию Федоровичу, что он просил разрешения оставить его среди

своих бумаг.

В начале декабря 1921 года комиссия по организации празднования со дня рождения

Некрасова прислала приглашение на торжественное открытие памятного бюста

Н.А. Некрасова. Торжество состоялось в помещении Большого оперного театра (бывшем

Народном Доме). Этим большим праздничным митингом открылась общегородская серия

докладов о Некрасове с иллюстративными выступлениями артистов. Для быстрой

подготовки докладчиков при Доме просвещения имени Герцена (зав. С.П. Городницкий) были открыты краткосрочные курсы. Я была в числе слушателей. Главным лектором

курсов был В.Е. МаксимовЕвгеньев, добросовестно работавший с нами и вооруживший

нас фактическим материалом о Некрасове для коротких содержательных выступлений. Его

заключительная беседа окончилась благодарственной овацией со стороны слушателей.

Этими курсами, а затем выступлениями началась моя новая общественная работа.

Помнится, Анатолий Федорович первый возбудил вопрос о своевременности организации

Некрасовского общества, и первое собрание небольшой группы учредителей состоялось у

него на квартире. Кроме хозяина на собрании присутствовали: МаксимовЕвгеньев,

Гродницкий и я. Последующие заседания Общества происходили в помещении

Домпросвета имени Герцена (уг. Лиговки и Бассейной).

В организационный период я получила такое письмо от Корнея Ивановича Чуковского,

который собирался придти, но отсутствовал на первом собрании группы учредителей.

«Многоуважаемая Евгения Алексеевна.

К великому сожалению, я лишен возможности принять участие в сегодняшнем заседании.

Меня особенно печалит, что я не увижу Анатолия Федоровича, которого я не видел уже

тысячу лет – а вы знаете, как мне дорого быть хоть полчаса в его обществе. Но судьба

гонит меня бог знает куда, в какую-то подкомиссию Дома искусств, где я единственный

докладчик.

О нашем Некрасовском обществе:

1) Нужно избрать председателем Анатолия Федоровича.