характеров, привычек, жестов, взглядов, словечек и всяких тому подобных «мелочей
жизни», которые (как известно каждому), отнюдь и совсем даже н е м е л о ч и. И так же, как от камешка, брошенного в воду, расходятся круги, так и от каждой живой и, подчас, беспощадной страницы этих воспоминаний, в центре круга - она сама, просвещенный
библиотекарь, преподаватель, искусствовед, переводчик Евгения Алексеевна Вейтбрехт, пожилая красивая русская женщина (правда, с весьма причудливой родословной) с
котомкой любимых книг за плечами и внимательным взглядом. Точь-в-точь, как сказал
однажды Белинский о Лермонтове: « Во всех повестях одна мысль, и эта мысль
воплощена в одном лице, которое и есть герой всех рассказов». Причем, и здесь Евгения
Алексеевна, пытаясь объяснить ход своей мысли или своего поведения в той или иной
житейской ситуации, в большинстве своем обращается к Шекспиру, Гете, Дюма,
Лонгфелло иль к самому Лорду Теннисону отнюдь не ради эрудиции или поучения, а
только лишь для того, чтобы подтвердить авторитет мировой классической литературы
перед сиюминутными открытиями и изобретениями… И теперь каждый, кто не только
раскроет эту книгу, но и «дойдет» хотя бы до её половины - непременно удивится кругом
чтения Е.А. Вейтбрехт и, может быть, потом перечтёт или сами эти книги, или запомнит
их названия (что тоже немало).
Что же касается собственно «прозы», то есть художественности текста (о чем было
сказано выше и что напрямую роднит воспоминания Е.А. Вейтбрехт с самыми
выдающимися образцами этого жанра), приведем «навскидку» пару-тройку выписок и
цитат, подтверждающих наше смелое утверждение …
« Если скупость и любовь к дешевке практична, то моя мачеха в высокой степени обладала
этим качеством. В то время носили белые чулки, но она где-то выискала для меня красные, которые отравляли мне жизнь. Когда мы с мачехой чинно уселись против бабушкиного
кресла, я сразу почувствовала себя в состоянии депрессии. Мне казалось, что и бабушка, и
сидевшая позади нее с вязаньем горничная (бывшая крепостная) с изумлением смотрят на
мои толстые красные ноги. «Гусь лапчатый», – дразнили меня братья. Я тихонько
соскользнула со стула и пробралась к окну. Был солнечный осенний день, и я никогда не
забуду чудесного вида Невы с Петропавловской крепостью вдали».
« Детская сделалась «комнатой мальчиков», а я начала свое странствование на диванах в
комнатах общего пользования. Оно продолжалось с короткими перерывами в течение
15 лет, до замужества. С тех пор я поняла, что своя кровать – это великая вещь, ей
передается что-то от индивидуальности хозяина, это его друг, его дом. Диваны, высокие, низкие, со спинками, без спинок, клеенчатые и кретоновые, с клопами и без клопов
мерещатся мне, определяя каждый отдельный этап моей жизни».
«При большой взаимной любви первое стирается, второе прощается, и последующая
реакция часто еще обостряет любовь. Но вот на моем опыте я убедилась, что
катастрофичен союз, в котором одна сторона своим поведением и суждениями смертельно
оскорбляет другую, не понимая, в чем дело. Часто задается вопрос: «Да что же тут
оскорбительного? Неужели я не имею права так говорить и так поступать?». Тут пропасть, и подать руки через нее невозможно. Все это не мешает человеку быть умным,
образованным, просто даже эрудитом и культурным с общепринятой точки зрения. И
душевно люди эти совсем не плохие, но какое у них мещанское представление о мужской
порядочности и благородстве. Причина кроется, по всей вероятности, во взгляде на
женщину, которую даже при большом чувстве считают низшим существом. Никогда не
забуду моментов пережитых унижений»!
« Я стараюсь извлечь пользу из примера деда и, остро реагируя на неизбежные в жизни
удары самолюбия, беру себя в руки, чтобы не перехватить через край. Не знаю, как у моих
предков, но у меня в той же степени развито и чувство благодарности.
Е. Б. Белодубровский
Воспоминания Евгении Алексеевны Вейтбрехт, которые она посвятила своему внуку
Андрею Черкасову
«Сказал свое слово – иди»
Арабское изречение
«Для того, чтобы писать свои воспоминания, вовсе не надо быть ни великим мужем, ни
знаменитым злодеем, ни известным артистом, ни государственным мужем, – для этого
достаточно быть просто человеком, иметь что-нибудь для рассказа и не только хотеть, но и
сколько-нибудь уметь рассказывать».
Герцен – «Былое и думы»
1. Детство
Дед мой по отцу Петр Бонифациевич Борейша был родом из мелкопоместных польско-
литовских дворян Могилевской губернии. Человек большой воли, умный, энергичный, он, как говорят англичане, «сам себя сделал» (self-made man). Начав с маленькой службы в
канцелярии, он в чине действительного статского советника дошел до крупной должности
товарища министра путей сообщения. На сохранившейся фотографии он снят с лентой
через плечо и звездой на груди. Дед сам изучил французский язык и владел им в
совершенстве. В его родовом имении сохранилась собранная им большая библиотека
французской литературы ХVIII века.
Николай I, высоко ценивший деда, как исключительно честного, энергичного работника, нашел всетаки возможным кровно оскорбить его, отдав выговор в приказе за проступок, ошибочно ему приписанный. Дед немедленно подал прошение об отставке и отбыл в свое
имение ( Журавка, Могилевской губернии).
Когда дело разъяснилось, государь, узнав об отъезде деда, командировал ему вдогонку
курьера с письмом, в котором сообщал, что ошибочный выговор снят, и он просит его
вернуться к работе. Железных дорог еще не было, тысячу верст спешно проскакал курьер
на почтовых. Он застал деда уже в Журавке. Ответ был письменный. Дед благодарил за
снятие выговора, но категорически отказался вернуться к работе. На коленях, в слезах
тщетно умоляла его наша бабушка согласиться. Он остался непреклонным. Рассказывая об
этом случае, отец добавлял, что как предшественники деда, так и его преемники по работе
наживали громадные деньги, а он ушел с чистыми руками, ушел полный сил и энергии, обрекая себя на бездействие. Думается, что за свою последующую долгую жизнь он не раз
пожалел о своем поступке.
Отец наследовал от деда такую же исключительную уязвимость и передал ее мне. Я
стараюсь извлечь пользу из примера деда и, остро реагируя на неизбежные в жизни удары
самолюбия, беру себя в руки, чтобы не перехватить через край. Не знаю, как у моих
предков, но у меня в той же степени развито и чувство благодарности.
От двух браков у деда было 18 детей. Отец мой родился внебрачным ребенком от
гувернантки (голландки по национальности), на которой дед женился, образовав вторую
семью. Я лично знала только двух своих дядей: Исидора Петровича – юриста по
образованию, много лет занимавшего должность заведующего канцелярией попечителя
СанктПетербургского учебного округа (с ним и его семьей я была очень связана всю
жизнь) и Павла Петровича. Последний был полицмейстером Зимнего дворца, имел там
прекрасную квартиру с окнами на набережную. Он был младший и любимый сын своей
матери, которая, овдовев, жила вместе с ним. Отец с презрением относился к должности
дяди Павлуши. Навещая мать, он никогда не выходил за пределы ее комнаты. Лет в 67 я
один раз с мачехой была в гостях у дяди и познакомилась с бабушкой. В черном шелковом
платье, с кружевным чепцом на голове, очень старая, она сидела в кресле у венецианского
окна, к которому вели две ступеньки.
Отец, Алексей Петрович Борейша.
Если скупость и любовь к дешевке практична, то моя мачеха в высокой степени обладала
