этим качеством. В то время носили белые чулки, но она где-то выискала для меня красные, которые отравляли мне жизнь. Когда мы с мачехой чинно уселись против бабушкиного
кресла, я сразу почувствовала себя в состоянии депрессии. Мне казалось, что и бабушка, и
сидевшая позади нее с вязаньем горничная (бывшая крепостная) с изумлением смотрят на
мои толстые красные ноги. «Гусь лапчатый», – дразнили меня братья. Я тихонько
соскользнула со стула и пробралась к окну. Был солнечный осенний день, и я никогда не
забуду чудесного вида Невы с Петропавловской крепостью вдали.
Наверное, бабушке я показалась букой, а она мне очень важной. Мы не подружились с ней.
Но старший брат, побывавший у нее в гостях несколько раз, рассказывал, что она очень
ласковая, задаривала его игрушками и конфетами. Она умерла в глубокой старости, но я
никогда больше ее не видела.
Говорят, что Александр III подбирал себе придворных с красивой наружностью.
Дядя Павлуша был исключительный красавец и, как часто бывает, женился на очень
некрасивой и неинтересной женщине. Участвуя в постоянных кутежах, напиваясь до
бесчувствия со своим хозяином, он очень рано спился и сгорел.
Третий брат – Дмитрий Петрович – умер молодым за год до моего рождения. Прекрасный
врач и замечательный человек, он брал деньги у богатых и клал их под подушку бедных
пациентов. Его называли «коломенским богом». В некрологе, помещенном в
«СанктПетербургских ведомостях», есть описание его похорон. Гроб несли его пациенты
на руках, образовалась процессия провожающих около 5000 человек. Он оставил жену и
маленького сына, который получил военное образование, был очень недалеким и
отчаянным монархистом. Мы, родные, не любили его и окончательно стали презирать
после того, как он на вокзале выстрелом из револьвера убил наповал пьяного солдата, певшего революционную песню. Совершив какой-то геройский подвиг, он погиб в Первую
Мировую войну.
Вдова Дмитрия Петровича, очень красивая, стройная брюнетка, получила должность
надзирательницы в Доме предварительного заключения. Здесь у нее стал часто бывать
В.Н. Коковцов, исполнявший в то время какие-то административные функции в этом
учреждении. Прекрасная музыкантша, она играла ему вечерами Шопена и Шумана. В
комнате всегда были свежие розы. Ее маленькому сыну он дарил игрушки. Но когда дело
подошло к развязке, не сегодня-завтра должно было быть сказано слово, решающее ее
судьбу, Коковцов исчез с ее горизонта. Не появлялся он больше и в учреждении.
Погоревала вдовушка, но делать нечего. До нее дошли слухи, что он женился на дочери
какого-то высокопоставленного чиновника и стал быстро делать карьеру. Ее сосватали за
генерала, она прожила с ним лет пятнадцать и опять овдовела. Обеспеченная хорошей
пенсией, она поселилась в маленькой квартирке на Сергиевской. Прошло еще двадцать
лет. Анне Петровне шел седьмой десяток. Она располнела, но сохранила стройную
фигуру, седые волосы выгодно обрамляли ее свежее, все еще красивое лицо. В жизни ее
появилось затруднение – то ли с переводом сына в другую часть, то ли с финансами. Она
вспомнила о своем былом знакомстве с Коковцовым, теперь уже премьер-министром. На
ее письмо он ответил очень любезным приглашением в определенный день и час. Она
изложила ему свою просьбу. Он, внимательно слушая, долго смотрел на нее, затем вдруг
прикрыл глаза рукой, несколько мгновений сидел неподвижно и сказал с громадным
волнением: «Я всю жизнь помнил Вас, ведь Вы – моя первая любовь. Скажите, где Вы
живете, я завтра вечером буду у Вас».
И вот опять цветы, на этот раз уже не розы, а резеда и георгины – «Осени поздней цветы
запоздалые...». Опять она играет ему с прежним мастерством его любимые вещи
Aufshwung Шумана и Impromtu Шопена. Она приходила, рассказывала мне свои
любовные переживания. «Посоветуйте, что мне делать, он настаивает на близости, а я не
могу. Иду в церковь молиться и молюсь ему!». Она проводила ночи без сна, была все
время в таком возбуждении, что я боялась за ее рассудок.
Но скоро все успокоилось. Шел 1914 год, Коковцов прекратил свои визиты.
Несколько иначе сложилась жизнь брата моего деда – Антона Бонифациевича. Он
женился на девушке княжеского рода, очевидно, богатой, и образовал семью с
аристократическими тенденциями. Один из его сыновей – Петр Антонович, очень
талантливый инженер, участвовал в постройке ПортАртура, Либавского и Петербургского
порта. Затем вместе с инженером Максимовичем . организовал контору строительных
материалов и очень разбогател. У него была единственная дочь Маруся. Она получила
воспитание в модном тогда французском пансионе Труба. Была очень полная и отличалась
необыкновенным аппетитом. Любящая мать всегда заботилась, чтобы не только днем, но и
ночью, когда она просыпалась, около нее на столике были приготовлены ее любимые
бутерброды. Жили они очень богато. Мы с двоюродной сестрой, бедные девушки,
однажды были приглашены к ним на бал. Подруги Маруси – графини и княжны в
роскошных бальных туалетах, исключительно французская речь, котильон с ценными
подарками, чудесный ужин – все ослепляло нас, все было похоже на сказку. Но мы,
«золушки» в простеньких платьях, чувствовали себя не ко двору, униженными. Гордо
решили, что мы никогда больше не пойдем. Кстати, нас больше и не приглашали. Скоро
балы прекратились – лишний раз подтвердилось, что не в богатстве счастье – семье
готовился страшный удар. За Марусей отец давал миллион приданого, в 17 лет она была
невестой некоего Лядова. Он торопился с женитьбой, но ввиду молодости невесты
родители решили отложить свадьбу на год. Маруся заболела брюшным тифом. Около нее
были все лучшие врачи. Спешно вызвали знаменитого Захарьина . из Москвы. Ее
невероятная тучность способствовала ускоренному течению болезни. Спасти ее не
удалось. Через несколько месяцев после ее кончины умерла и ее мать, она отравилась.
Петр Антонович не надолго пережил свою семью. Богатство его перешло по завещанию к
семье Саловых, родных жены.
Жених покойной Маруси, Лядов, женился через несколько лет на дочери ловчего царской
охоты Диц. Семья Дицов . жила в Гатчине, две дочери – белорозовые хорошенькие
блондинки с длинными косами – учились в гимназии, были двумя классами младше меня.
Это они принадлежали к дворцовой аристократии, приезжали и уезжали из гимназии на
казенных лошадях. Много шуму наделал в Гатчине несчастный случай с их братом. Он
был разорван насмерть охотничьими собаками царской охоты.
«Дядя Пьер», как мы его называли, хлопотал о присвоении ему княжеского титула его
матери, заказал генеалогическое дерево нашего рода, на котором точно было указано, что
мы происходим от литовского короля Ягелло. Я недавно слыхала, что на этого предка
претендуют все литовцы, интересующиеся своим происхождением.
Живя до 16 лет в Гатчине, я только слышала о Петре Антоновиче, но никогда его не
видела. За время пребывания в Петербурге в конце 90-х годов, я была у него несколько раз
до и после смерти жены и дочери. Узнав, что я выхожу замуж, дядя Пьер вызвал меня к
себе и объявил, что дарит мне тысячу рублей на обзаведение, но очевидно забыл, потому
что этих денег я никогда не получила, напоминать об обещании я не считала возможным.
Насколько помню, умер он в 1902 г. В его завещании я и мои три брата фигурировали как
наследники на случай остатков, которых не оказалось. Уже совсем недавно мне пришлось
столкнуться с жителями поселка, соседнего с его усадьбой Лози. Деды, которые знали его, сохранили о нем светлую память. По его распоряжению по большим праздникам
