этим качеством. В то время носили белые чулки, но она где-то выискала для меня красные, которые отравляли мне жизнь. Когда мы с мачехой чинно уселись против бабушкиного

кресла, я сразу почувствовала себя в состоянии депрессии. Мне казалось, что и бабушка, и

сидевшая позади нее с вязаньем горничная (бывшая крепостная) с изумлением смотрят на

мои толстые красные ноги. «Гусь лапчатый», – дразнили меня братья. Я тихонько

соскользнула со стула и пробралась к окну. Был солнечный осенний день, и я никогда не

забуду чудесного вида Невы с Петропавловской крепостью вдали.

Наверное, бабушке я показалась букой, а она мне очень важной. Мы не подружились с ней.

Но старший брат, побывавший у нее в гостях несколько раз, рассказывал, что она очень

ласковая, задаривала его игрушками и конфетами. Она умерла в глубокой старости, но я

никогда больше ее не видела.

Говорят, что Александр III подбирал себе придворных с красивой наружностью.

Дядя Павлуша был исключительный красавец и, как часто бывает, женился на очень

некрасивой и неинтересной женщине. Участвуя в постоянных кутежах, напиваясь до

бесчувствия со своим хозяином, он очень рано спился и сгорел.

Третий брат – Дмитрий Петрович – умер молодым за год до моего рождения. Прекрасный

врач и замечательный человек, он брал деньги у богатых и клал их под подушку бедных

пациентов. Его называли «коломенским богом». В некрологе, помещенном в

«СанктПетербургских ведомостях», есть описание его похорон. Гроб несли его пациенты

на руках, образовалась процессия провожающих около 5000 человек. Он оставил жену и

маленького сына, который получил военное образование, был очень недалеким и

отчаянным монархистом. Мы, родные, не любили его и окончательно стали презирать

после того, как он на вокзале выстрелом из револьвера убил наповал пьяного солдата, певшего революционную песню. Совершив какой-то геройский подвиг, он погиб в Первую

Мировую войну.

Вдова Дмитрия Петровича, очень красивая, стройная брюнетка, получила должность

надзирательницы в Доме предварительного заключения. Здесь у нее стал часто бывать

В.Н. Коковцов, исполнявший в то время какие-то административные функции в этом

учреждении. Прекрасная музыкантша, она играла ему вечерами Шопена и Шумана. В

комнате всегда были свежие розы. Ее маленькому сыну он дарил игрушки. Но когда дело

подошло к развязке, не сегодня-завтра должно было быть сказано слово, решающее ее

судьбу, Коковцов исчез с ее горизонта. Не появлялся он больше и в учреждении.

Погоревала вдовушка, но делать нечего. До нее дошли слухи, что он женился на дочери

какого-то высокопоставленного чиновника и стал быстро делать карьеру. Ее сосватали за

генерала, она прожила с ним лет пятнадцать и опять овдовела. Обеспеченная хорошей

пенсией, она поселилась в маленькой квартирке на Сергиевской. Прошло еще двадцать

лет. Анне Петровне шел седьмой десяток. Она располнела, но сохранила стройную

фигуру, седые волосы выгодно обрамляли ее свежее, все еще красивое лицо. В жизни ее

появилось затруднение – то ли с переводом сына в другую часть, то ли с финансами. Она

вспомнила о своем былом знакомстве с Коковцовым, теперь уже премьер-министром. На

ее письмо он ответил очень любезным приглашением в определенный день и час. Она

изложила ему свою просьбу. Он, внимательно слушая, долго смотрел на нее, затем вдруг

прикрыл глаза рукой, несколько мгновений сидел неподвижно и сказал с громадным

волнением: «Я всю жизнь помнил Вас, ведь Вы – моя первая любовь. Скажите, где Вы

живете, я завтра вечером буду у Вас».

И вот опять цветы, на этот раз уже не розы, а резеда и георгины – «Осени поздней цветы

запоздалые...». Опять она играет ему с прежним мастерством его любимые вещи

Aufshwung Шумана и Impromtu Шопена. Она приходила, рассказывала мне свои

любовные переживания. «Посоветуйте, что мне делать, он настаивает на близости, а я не

могу. Иду в церковь молиться и молюсь ему!». Она проводила ночи без сна, была все

время в таком возбуждении, что я боялась за ее рассудок.

Но скоро все успокоилось. Шел 1914 год, Коковцов прекратил свои визиты.

Несколько иначе сложилась жизнь брата моего деда – Антона Бонифациевича. Он

женился на девушке княжеского рода, очевидно, богатой, и образовал семью с

аристократическими тенденциями. Один из его сыновей – Петр Антонович, очень

талантливый инженер, участвовал в постройке ПортАртура, Либавского и Петербургского

порта. Затем вместе с инженером Максимовичем . организовал контору строительных

материалов и очень разбогател. У него была единственная дочь Маруся. Она получила

воспитание в модном тогда французском пансионе Труба. Была очень полная и отличалась

необыкновенным аппетитом. Любящая мать всегда заботилась, чтобы не только днем, но и

ночью, когда она просыпалась, около нее на столике были приготовлены ее любимые

бутерброды. Жили они очень богато. Мы с двоюродной сестрой, бедные девушки,

однажды были приглашены к ним на бал. Подруги Маруси – графини и княжны в

роскошных бальных туалетах, исключительно французская речь, котильон с ценными

подарками, чудесный ужин – все ослепляло нас, все было похоже на сказку. Но мы,

«золушки» в простеньких платьях, чувствовали себя не ко двору, униженными. Гордо

решили, что мы никогда больше не пойдем. Кстати, нас больше и не приглашали. Скоро

балы прекратились – лишний раз подтвердилось, что не в богатстве счастье – семье

готовился страшный удар. За Марусей отец давал миллион приданого, в 17 лет она была

невестой некоего Лядова. Он торопился с женитьбой, но ввиду молодости невесты

родители решили отложить свадьбу на год. Маруся заболела брюшным тифом. Около нее

были все лучшие врачи. Спешно вызвали знаменитого Захарьина . из Москвы. Ее

невероятная тучность способствовала ускоренному течению болезни. Спасти ее не

удалось. Через несколько месяцев после ее кончины умерла и ее мать, она отравилась.

Петр Антонович не надолго пережил свою семью. Богатство его перешло по завещанию к

семье Саловых, родных жены.

Жених покойной Маруси, Лядов, женился через несколько лет на дочери ловчего царской

охоты Диц. Семья Дицов . жила в Гатчине, две дочери – белорозовые хорошенькие

блондинки с длинными косами – учились в гимназии, были двумя классами младше меня.

Это они принадлежали к дворцовой аристократии, приезжали и уезжали из гимназии на

казенных лошадях. Много шуму наделал в Гатчине несчастный случай с их братом. Он

был разорван насмерть охотничьими собаками царской охоты.

«Дядя Пьер», как мы его называли, хлопотал о присвоении ему княжеского титула его

матери, заказал генеалогическое дерево нашего рода, на котором точно было указано, что

мы происходим от литовского короля Ягелло. Я недавно слыхала, что на этого предка

претендуют все литовцы, интересующиеся своим происхождением.

Живя до 16 лет в Гатчине, я только слышала о Петре Антоновиче, но никогда его не

видела. За время пребывания в Петербурге в конце 90-х годов, я была у него несколько раз

до и после смерти жены и дочери. Узнав, что я выхожу замуж, дядя Пьер вызвал меня к

себе и объявил, что дарит мне тысячу рублей на обзаведение, но очевидно забыл, потому

что этих денег я никогда не получила, напоминать об обещании я не считала возможным.

Насколько помню, умер он в 1902 г. В его завещании я и мои три брата фигурировали как

наследники на случай остатков, которых не оказалось. Уже совсем недавно мне пришлось

столкнуться с жителями поселка, соседнего с его усадьбой Лози. Деды, которые знали его, сохранили о нем светлую память. По его распоряжению по большим праздникам