Тотчас по приезде он принимался за работу – приводил в порядок наш громадный
запущенный сад. Вокруг дома Николай Арнольдович сделал цветник, сам соорудил и
изгородь вокруг. Он вообще не знал отдыха и считал, что отдыхает, переключаясь на
физическую домашнюю работу. Он все умел, у него были золотые руки. Наезжали в
Журавку братья, мачеха. Они всегда радовались, попадая в налаженную семейную жизнь, а не в заколоченный дом, как бывало раньше.
В последние наши приезды в Журавку (19131914 гг.) я, очень чуткая к настроениям
окружающих, замечала, как меняется к нам отношение крестьянской молодежи. По-
прежнему дружелюбными оставались старики – лесник Гришка, супруги Алена и Исаак,
жившие круглый год в нашем доме и обслуживавшие нас летом. Но, очевидно, в молодое
поколение забитого белорусского крестьянства проникли новые революционные веяния.
Молодежь встречала нас враждебными взглядами. Раз как-то я с детьми проходила мимо
группы подростков. Они пустили нам вдогонку: «буржуи-дармоеды!». В это время я была
настолько политически грамотна, что понимала и умела относить эти эпитеты не к нам
лично, а по адресу класса, к которому мы принадлежали. Вместе со всеми моими родными
я с нетерпением ждала свержения царизма и революции, которая уже чувствовалась в
воздухе. Близость Распутина к царской семье заканчивала крушение монархии в России. В
нашем уезде было неспокойно. До нас доходили слухи о грабежах, поджогах. В трех
верстах от Журавки был зарезан священник и его два сына; третий сын, к счастью, был в
отлучке. На место убийства был вызван мой брат-врач. Оставшийся в живых сын
священника – студент – несколько раз приезжал к нам. От случившегося с ним несчастья
он был какой-то испуганный, потерянный. Раз как-то он был у нас. Мы сидели за ужином
в столовой, три незавешенных окна которой выходили в сад. Он сидел спиной к ним. Мы
старались отвлечь его от тяжелых мыслей, говорили на разные спокойные темы. Вдруг, как
будто почувствовав какое-то беспокойство, он повернулся к окнам и с дрожью в голосе
спросил: «Откуда вы ждете нападения? Мне сказали, что шайка грабителей находится в
вашем лесу». Мы никакого нападения не ждали, но поневоле все наши взоры устремились
к окнам. Оттуда смотрела на нас темная августовская ночь. Ни зги не видно. Все
замолчали. Несколько мгновений был слышен только какой-то зловещий, казалось, шум
сильных порывов ветра, завывающего и стонущего среди ветвей вековых лип. Я не
признавалась, но мне было очень жутко. Ночью я не могла заснуть. Известие о том, что
грабители находятся в нескольких шагах от нашего дома, встревожило меня. Кончался
отпуск Николая Арнольдовича, он должен был на днях уехать. Дети, как нарочно,
подхватили где-то коклюш в очень тяжелой форме. Я собиралась остаться с ними еще на
две недели, чтобы подольше продержать их на свежем воздухе. Мои думы были прерваны
страшным стуком в балконную дверь. Казалось, она ломится под ударами. Пока
Николай Арнольдович проснулся и одевался, я накинула халат и побежала к дверям. Там я
столкнулась с Ядвигой, которая успела зажечь свечку. Всмотревшись, мы увидели моего
младшего брата Виктора. Он всегда приезжал неожиданно и на очень короткое время.
Наша деревенская жизнь его не устраивала. Я давно не видела брата и очень ему
обрадовалась, но все-таки утром сказала мужу: «Мы едем вместе, без тебя я не останусь».
Мы уехали, и, как это ни странно, по дороге уже кашель детей сделался легче. А когда мы
приехали в Петербург, коклюша - как ни бывало.
В 1914 году известие о первой мировой волне застало нас в деревне. Мы спешно выехали
в Петербург, простившись с Журавкой навсегда.
Период жизни между 1901 и 1914 годами я выделяю особо, именуя его «Материнством».
Хочется сказать несколько слов о материнстве вообще, прежде чем перейти к
характеристике моего материнства в частности.
Я считаю, что это чувство чисто биологического порядка, поэтому святость и культ
человеческого материнства сильно преувеличены. Иначе почему мы с наслаждением едим
жаркое из курицы, которая по праву может считаться одной из лучших матерей?
38
В Пастеровском институте в Париже проделывался такой опыт: брали мышь, которая
еще не имела детенышей, и сажали ее рядом с маленькими мышатами. Она не проявляла к
ним никакого интереса. Без постороннего вмешательства она дала бы им умереть с голоду.
Но ей впрыскивали оварин, и через два дня она делалась изумительной матерью.
Английский писатель Benson в романе «Dodo» пишет: «На днях я прочел, что насекомое
уховертка (earwig) является прекрасной матерью. Как это может повлиять на суждение о
красоте материнского инстинкта! Но это достоинство ничуть не влияет на мою оценку
уховертки, и я буду продолжать истреблять каждую прекрасную мать, которая окажется в
моей комнате!».
Думается, не потому ли так высоко поднято знамя материнства человеческого, что до сих
пор, по крайней мере, говоря о классе, к которому я принадлежала, оно было не только
природной функцией женщины, но и единственным ее занятием на всю жизнь? Мне
иногда казалось, что каждая женщина должна стремиться быть, прежде всего, хорошим
человеком, и в этот круг, несомненно, войдет и добросовестное отношение к обязанностям
материнства. Конечно, надо исключить из этих обязанностей сентиментальность и
баловство, часто калечащие наших детей, создавая из них нравственных уродов. В жизни
они нередко бывают в тягость себе и другим.
А так называемые хорошие матери часто бывают плохими людьми. Стоит только
вспомнить содержательницу притона в «Яме» Куприна .Она была превосходная мать, –
рассказывает автор, – давая прекрасное образование своей дочери и воспитывая ее чистой
и невинной. И если бы, – говорит Куприн, – этой матери предстоял выбор – заусеницы у
дочери или дурной болезни у гостя, она, несомненно, выбрала бы последнее. Возможно, автор преувеличил, но во всяком случае дело только в степени. Принесение в жертву
интересов других людей ради выгод своего потомства является характерным для многих и
многих так называемых «хороших матерей».
Материнство, любовь к детям – это биологическая пуповина, которая сохраняется со
стороны матери на всю жизнь. Но каждая мать должна твердо помнить, что материнское
чувство не имеет в природе обратного действия. Поэтому, чтобы иметь поменьше
разочарования, она не должна ждать, что дети, когда вырастут, будут любить ее так, как
она их любит. Надо добросовестно дать детям все, что можешь, и ничего не ждать от них.
Поэтому я считаю разумным уже заранее принять все меры, чтобы обеспечить старость
каким-либо заработком и возможно меньше зависеть от детей.
По моим долголетним наблюдениям, нет хороших и плохих родителей, а есть только
хорошие и плохие дети. Так часто видишь мать, не давшую детям ничего, кроме самого
необходимого, окруженную в старости их любовью и почетом. А матери, отдавшие детям
себя без остатка, очень часто не видят от них ни благодарности, ни помощи. Устами
короля Лира Шекспир говорит, что неблагодарность детей больнее укуса змеи (How sharper than a serpent’s tooth it is to have a thankless child) .
Жорж Занд посвящала каждый день несколько часов воспитанию и образованию горячо
любимых своих детей. А время ее было драгоценно не только для нее, но и для всего
человечества. Дети, сын и дочь, ответили ей черной неблагодарностью. Она писала в
своих мемуарах: «Я привыкла уже любить детей, несмотря ни на что, без надежды и без
попытки изменить их. Приходится делать себе клеенчатый характер, по которому внешний
