рана. Вот почему человек в медвежьей шкуре должен был оставаться неизвестным.

Иначе внизу, в деревне, его ждала месть.

   Кровь была сигналом конца игры. Голова в вязаной шапке поднялась от флюера.

Хоровод разорвался. Пастухи, отступив к двери, кинулись бежать, оставив свои

дубинки. Борьба с незаколдованными людьми закончилась. Медведь-победитель

кичливо смотрел по сторонам, страшно рычал, обнюхивал следы беглецов, а потом

вышел из амбара вслед за ними.

  Колдун влил в костёр другую смесь — масла с благовониями, набросав в костёр кучу

сухой березовой коры и хвои, которая ярко разгорелась, вспыхивая, как фейерверк.

   Окружённый искрами, старикашка призывал на помощь дух великого быка гор, старого

архибыка, предка сегодняшних, чтобы тот одарил силой своих потомков.

  В это время чёрное чудище снова вошло в помещение. Оно надменно вскинуло голову,

отряхнулось и, двинувшись на четвереньках, смело подползло к яслям и запустило туда

когти. Из-под шкуры снова вырвалось испуганное мычание. Услышав его, в дверь

ввалились семь рогатых чудовищ, завернутых в гигантские коровьи шкуры.

   У шестерых из них за кушаками были засунуты пучки травы, а по бокам позвякивали

копыта. При каждом движении хвосты их били воздух. У седьмого, самого мощного,

под животом висел член быка — кусок дерева, выкрашенный в красный цвет,— и

подпрыгивали, прицепленные к нему, два чёрных клубка.

   У входа они напились из ведра, как коровы, волшебного варева — три стояли с одной

стороны, три — с другой, и во главе — готовый к бою бык.

   Дед подбросил в костёр пучки медвежьей и волчьей шерсти, которая вылечивала

боязнь и одаряла сердца мужеством. Он кончил заклинание, поднес ко рту чимпой, и

дикое бульканье, вырвавшееся из него, прозвучало подобно призыву. Чудовища,

стоявшие до тех пор неподвижно, ожили, и начался магический танец. Бык бежал с

ревом, роя землю. Остальные — от него по обе стороны. Медведь, как и в первый раз,

направился было к двери. Но стадо волшебных коров отважно его атаковало.

Разъярённые коровы терзали его со всех сторон, совершая ритмические движения,

потом его окружили тесным кольцом. Оно то растягивалось, то сжималось, стадо

изводило зверя прерывистым мычанием, и старикашка управлял им при помощи

чимпоя, который то раздувался, то опадал.

   Медведь огрызался, а его бодали, били копытами, бросали из стороны в сторону.

Когда чимпой замолчал, бык вонзил рога медведю в бок, и тот повалился наземь. Из-

под шкуры выполз на четвереньках человек в маске и мигом исчез в дверях. Посреди

амбара осталась огромная неподвижная шкура с раскоряченными лапами, похожая на

чёрную лужу в изменчивом свете неусыпного пламени.

   Вокруг трофея разгорелось теперь другое, праздничное действо. Изображавшие коров в

ритме танца попирали тушу зверя, они, пятясь, топтали ее, проходили перед ней,

менялись местами и равномерно бодали её, наклонив голову, точно в глубоком

поклоне, рогами касаясь земли... Потом разбегались, с мычанием неслись вокруг

помещения и снова возвращались, сходились над зверем, донимали его победным

мычанием и гиканьем.

   В конце концов бык поддел рогами шкуру и кинул её к ногам колдуна.

   Старик остановил их. Они подчинились и выстроились снова. Все шестеро, они

образовали круг, но на этот раз стояли спиной к яслям. Седьмой бык, который погубил

медведя, остался среди них, но стоял лицом к мифическим яслям.

Старик разрешил им короткую передышку — в это время он собрал в охапку дубинки и

прислонил их к двери. Потом он заиграл другую песню — нежную, призывную.

   Бык отделился от своих неподвижных спутников, втянул в себя воздух и протяжно

замычал. Из яслей ему ответило другое, расслабленное мычание. Сено зашевелилось, и

из-под него явилось белое видение, женщина, завернутая в юбки и шарфы, с лицом,

закрытым фатой невесты. За спиной у неё колыхалась шкура, под которой она была до

тех пор скрыта. Два изящных рога, точно месяц, сияли у неё на голове.

   Амбар заволокло одуряющим дымом, пахло тяжело — палёной шерстью и сыромятной

кожей, пахло кровью и неудовлетворённым желанием, как бывает в интернатах, в

казармах или в кельях некоторых монахов.

   Колдун быстро сменил дойну на свадебную песню, и чимпой радостно взвыл. Бык и

девушка шли друг другу навстречу и, сойдясь, остановились, потянулись друг к другу,

подошли ближе. Он ласкал ее, нежно лизал ей шею.

   Огонь вдруг погас. Испуганная девушка выбежала через прорыв в кругу коров, бык с

мычанием ринулся за ней, и они исчезли в ночной темноте. На ходу он схватил у двери

охапку дубинок и унес их с собой.

   Порядок был таков, что бык-победитель соединяется с освобождённой девушкой в

ущелье, где дед приготовил им постель. Их соединение происходило тоже молча и

втайне. После этого они сразу и навсегда расставались. Никому из них не разрешалось

снимать ни звериную шкуру, ни маску. Женщина оставалась неопознанной, как и

мужчина, переодетый медведем. Месть ожидала того, кто попытается открыть эту

тайну.

   На свадебной постели бык раскладывает семь пастушьих дубинок, дабы они обрели

такую же крепость, как член быка-преследователя. Зачатый младенец должен без

промаха убивать зверя, и, так как он заколдован, ни одни зверь его не тронет.

   Шестеро оставшихся у яслей в изнеможении скинули шкуры, сняли с головы рога и

задремали, не понимая, почему покинул их старший чабан и какую роль исполняет

дальше бык. Каждый знал лишь то, что касалось его, и ровно настолько, насколько

научил его дед, который исчез вместе с быком, предварительно заперев их в амбаре.

   Когда заря постучалась в дверь и коровы замычали, призывая подоить их, знахарь

появился в сопровождении старшего чабана, который нес заговорённые дубинки.

Шестеро чабанов с трудом проснулись от их криков.

— А ну, вставайте,— будил их дед, и это было знаком, что и им разрешается говорить.

— Только дьяволы и бояре встают поздно. Добрые люди, что ангелы, поднимаются

поутру, чтобы взяться за дела.

   Последний акт церемонии совершился под открытым небом при свете дня под

радостные крики.

   Пастухи получили из рук колдуна заговорённые дубинки, натёртые колдовским

маслом. Каждый по очереди поднял дубинку, и в пламени зари блестящее дерево

пылало, как факел; потом пастух размахивал ею на все четыре стороны света,

поклонялся горам, грозил туманам, и все ударяли по медвежьей шкуре, распростёртой

на земле.

   Теперь оставалось только, чтобы дух и твёрдость быка перешли в настоящего бугая.

Пастухи направились к стаду. Одни открывали загоны, другие с криками выводили

животных. Они разделялись сами. Поток быков и яловых коров рассыпался по

пастбищу. Дойные коровы расположились по другую сторону.

   По наущению деда самого сильного быка с большим трудом отделили от стада и увели

в сторону вместе с шестью белыми коровами, у которых отняли телят и которых давно

не доили. Понуканиями и дубинками их гнали к узкой долине, а затем по бывшему

руслу реки, поднимающемуся отвесно в гору и заканчивающемуся широким

амфитеатром, ограждённым со всех сторон стенами скал. Там — ни воды, ни травы.

Одни только валуны, которые скатились в засохшее ложе реки, устремившееся к небу.

   Семь животных, недоумевающие, погоняемые со всех сторон, вбежали в эту западню и

оказались в тупике. Они повернули головы к гнавшим их людям, помычали, обращаясь

к стаду, с которым их разлучили.

   Вдруг внизу, в том месте долины, где она превращается в щель всего в несколько шагов

шириной, старик быстро всадил кол, завернутый в шкуру медведя: голова шлемом