движениях, в голосе. И из высохшего старичка возник хозяин с твёрдой рукой,

требовавший подчинения и послушания.

   Люди только удивлённо моргали глазами и бессознательно опускали их долу. Он

настолько одушевился, что, казалось, от него просто исходил жар.

   Но это длилось недолго. Вскоре он сник и погас.

   Испуганные селяне пытали его, какую он возьмет плату, боясь, как бы он не попросил у

них взамен их души.

— Ничего мне не нужно,— ответствовал он. И осведомился лишь, сколько

пастухов в стаде.

— Семеро.

— Хорошо.

   Ему нужна ещё помощь. Впрочем, он сам выберет себе помощницу.

— Женщины там есть?

— Ни единой.

— Это тоже хорошо.

   Так пусть же ни одна и не посмеет туда подняться, пока он там будет.

   Потом, как хозяин, он отпустил людей, и они ушли от него в сомнении: ведь если не

возьмёт денег, то и не свершит чуда. Он же принялся за дело. Обшарил свою лачугу,

повесил на плечо котомку, набитую скарбом, за пояс заткнул флюер[21], на спину, как

переметную суму, повесил чимпой[22] и двинулся в путь.

   Он зашёл только в несколько стоявших на отшибе домов, покричал что-то, поговорил с

кем-то у забора. И отправился своею дорогой.

   Через час после него какое-то существо, закутанное, чтобы никто его не узнал, с

головы до пят, вышло на цыпочках и, озираясь по сторонам, направилось в горы. Ещё

через час по другим тропкам прокралось другое существо.

Старик так всё устроил, что они друг о друге ничего не подозревали и не встретились.

Каждому были даны поручения и каждый знал, где и когда старика найти.

   Прибытие колдуна вывело стадо из оцепенения.

   Первое дело было загасить огонь в загоне — новый огонь, зажжённый огнивом или

спичкой.

   Он раздул древний, живой огонь, единственный, угодный духам. Искра, от которой он

зарождается, подобно ребёнку, должна брызнуть, точно живое семя, из кубаря крепкого

дерева, если потереть его о другое, более мягкое.

   Потом был отдан приказ — убрать из загона все предметы и инструменты из железа

или любого другого металла — топоры, ножи, котелки. Даже таганки и те отнял,

молоко подогревали теперь только на очагах с каменными нишами и только в

деревянных чанах. Сняли колокольчики с коров. Но оставили бубенцы из сплава

металлов, куда входило серебро — благоприятствующее колдовству. Он отобрал у

людей перочинные ножи и огнива, снял с них широкие пояса с латунными застёжками,

кольца с рук. Одному чуть не разорвал мочку уха, вытаскивая серьгу, которую вдела

ему мать с самого рождения. Старик запрятал всё это далеко в ущелье, под осыпью

камней.

   Жители гор вернулись назад к веку дерева и к возрасту камня.

   Потом он взялся за пастухов, погрязших в лени и злости.

   Им лишь бы целый день есть да спать, а в голове всё женщины, что оставались там, в

деревне; ради баб они и стадо, бывает, бросят. Бесстыжие, непослушные, друг с другом

на ножах; с великим трудом дед приучил их к повиновению, необходимому, чтобы

поддаться чарам.

   Сперва они все отшучивались, потешались над стариком да развлекались — ни веры не

было, ни понимания важности дела. Но в конце концов колдун их осилил и так

подчинил своей воле, что они слились в единое тело и единый дух. Подобно

вышколенному войску, они были подвластны его приказам. Когда он так их

преобразил, началось нечто вроде посвящения в таинство каждого в отдельности.

Каждый из них был по секрету обучен, что делать и как себя вести. Нужно соблюдать себя

в чистоте, не браниться, не поминать дьявола, не дотрагиваться до водки и табака и —

упаси бог! — не осквернить какое-нибудь животное из стада. Но главное — молчать.

Что бы ни случилось, не промолвить ни слова всё время, пока находишься в плену чар.

   Иногда он собирал травы и корни в ущелье: змеиную траву, солянник, медвежий

коготь, волчью лепешку... Из них составлял он чудотворное зелье, которое придавало

мужества и обеспечивало победу. Он сливал его в маленькую кадку за дверью амбара.

   Когда всё было готово, он собрал пастухов и сделал несколько проб, представляя себе,

как будет происходить самый обряд колдовства.

   Но всё было как нарочно: никогда ещё медведь не причинял столько убытков, как в то

время, пока старик готовил своё колдовство. Можно было подумать, будто зверь знал,

что его ожидало, и прощался со стадом.

  И вот в одну безлунную ночь, подходящую для медведя, старичок пустил в ход свои

чары. В совершенной тьме он вошёл в глинобитный амбар, куда никто, кроме него, не

имел права ступить. Чабаны ели и спали под открытым небом. Там он раздул огонь,

тлевший в левом очаге. У самой стены в глубине амбара он потайно сделал ясли,

покрытые белой коровьей шкурой, под которой что-то шевелилось. Старик разложил

шкуру на яслях рогами наружу.

   Потом он вышел, чтобы привести по одному всех семерых пастухов. Они выстроились

молча — трое с одной стороны двери, трое с другой, двумя крыльями по бокам седьмого,

старшего, чабана.

   По знаку парни повернулись на каблуках и воткнули свои прямые дубинки у стен.

Потом снова возвратились на место и легли, каждый против своей палки, лицом к

яслям. Распростёртые на земле, они образовали теперь полукруг, разомкнутый со

стороны яслей, и семь дубинок сторожили их, словно копья.

   Из загона доносилось сопение встревоженного скота. Колокольчик на шее одной из

коров подавал сигнал тревоги. Дрожь звуков, упавшая в белую тень стада, расходилась

всё расширяющимися кругами звона. И все потревоженные бубенцы отозвались в

ночной тьме.

   В амбаре угасал огонь. Чабаны притворялись, будто спят тяжелым сном, стонали и

храпели. Колдун, надев вязаную шапку, ворожил стоя. Сквозь дверь, в проёме которой

подмигивали звёзды, прокралось на четвереньках, останавливаясь и озираясь, какое-то

чёрное страшилище. Казалось, оно ступает неслышно на войлочных подошвах. Оно

двинулось вправо, на цыпочках проскользнуло мимо полукруга лежащих людей и

подкралось к яслям. Там оно встало и, протянув лапы, хищно кинулось вперёд. Из-под

корчащейся шкуры понеслось устрашающее мычанье. Пастухи проснулись, сели и

протёрли заспанные глаза. Костёр вспыхнул. Колдун опрокинул в него какую-то смесь,

и языки пламени пугливо взметнулись. Тут пастухи вскочили на ноги. Чудовище,

которое распознали, пыталось отпрянуть назад. Было видно, что это человек, одетый в

медвежью шкуру, как в шинель, у которой зашили рукава. Голова зверя с оскаленными

клыками сидела на макушке. Лицо человека под ней было закрыто чёрной маской.

   Старикашка вытащил из-за пояса флюер и заиграл песни. Пастухи закружились в

хороводе вокруг зверя. Они так и не притронулись к дубинкам. В руках у них было

всего лишь по прутику. И вот начался танец с прыжками. Они кружились вокруг

чудовища-медведя, то расширяя, то сжимая кольцо в ритм песни. Они смело подходили

к зверю и тут же испуганно отступали. Чудовище в центре круга набрасывалось по

очереди на каждого. Атакованный пастух ударял его прутом, прут переламывался.

Волшебная игра заключалась в том, что медведь не должен был быть побеждён

человеком. Раззадоренный зверь не только защищался, но, сломив хворостину, нападал

на чабанов и умудрялся даже схватить некоторых когтями лап, в которые были всунуты

руки. Медведь мог взаправду рвать человека, что он и делал. В то время как пастухи

должны были лишь спасаться. Их тонкие хворостины изображали дубинки, но ещё не

заколдованные. Из ноги одного пастуха потекла кровь. На руке другого зияла глубокая