сидела на острие кола, а лапы на двух палках были угрожающе простерты к

окаменевшим от ужаса животным.

   Чтобы спуститься вниз, к водопою, к пище, им надо было встретиться с медведем,

заслонившим путь назад. Пастухи, взобравшись на скалы, смотрели на них с вершин.

   Изгнанные животные притихли и долго стояли неподвижно.

   Потом коровы легли; набрякшие, разгорячённые вымена опустились на мокрые камни,

охлаждённые росой. Издалека коровы казались белыми глыбами, пережёвывающими

одиночество. Успокоенные, они лежали будто в загоне, ожидая, когда их по

заведённому обычаю позовут доить.

   Только бык по-прежнему стоял и беспокойно глядел вниз, в долину, подкарауливая

опасность. Людей уже не было видно. Осталось одно лишь пугало. Бык повернулся и в

неистовстве промычал несколько раз, обращаясь к прозрачной как стекло пропасти.

Ему ответило его же мычание, усиленное эхом. Он осторожно обошёл свой

застенок, с шумом обнюхал скользкие утесы, втянул горный воздух и погрозил

синеве, как врагу, рогами. Потом вытаращил покрасневшие глаза на ястреба, который

упорно над ним кружил и спускался всё ниже и ниже, дабы удостовериться, что это не

падаль.

   Проходило время.

   То ли ветер не дул и до быка не доносился медвежий запах, то ли шкура была

слишком старая и уже не пахла.

   Пастух прошёл по гребню и, подобравшись к долине позади стада, сбросил вниз камни;

они покатились, с грохотом ударяясь о скалы, и доскакали до животных, выгоняя их из

ловушки.

   Коровы точно оцепенели. Они не понимали, что случилось. И чабан перестал

сбрасывать камни — их грохочущий поток мог раздавить животных.

   Дед пошёл на другие ухищрения: внизу, у входа в долину, раздалось призывное

мычание. Знахарь держал между коленками кадушку, отверстие которой было закрыто

кожей. В кадушке был натянут конский волос. Когда человек проводил жирными

пальцами по волосу, кадушка издавала жалобное мычание голодного телёнка или

боевой клич быка — в зависимости от того, как управляла ею рука.

   Коровы навострили уши и поднялись на ноги. Бык подался вперёд, вытянул шею,

прислушался, глядя на неподвижное пугало, и вернулся на место. Он разгадал обман.

Шутки с ним не удавались.

   После завтрака чабаны, которые пришли к долине вместе со стадами, принялись

кричать, гикать, звать, щелкать бичами, как они обычно делали, собирая стада из

ущелий. Вопли их сталкивались, отскакивали от скал, ограждавших долины, и долины

клокотали в безумии, как во время великой битвы.

   Этим добились только того, что упрямые животные отступили ещё глубже.

   Но у старика хватало терпения. Он знал, что голод и жажда всё победят. К обеду

загнанные животные двинулись сами, пришло время второй дойки и напомнило

коровам о ласковой руке скотоводов, успокаивавшей их набрякшее вымя. Снизу

доносился звон колокольчиков и тихое мычание телят, зовущих своих матерей. Быки,

оставшиеся на свободе, взывали к отсутствующему вожаку. Животные потихоньку

двинулись к теснине, вход в которую загораживало пугало. Спуск начали подгоняемые'

голодом коровы: бык не двинулся с места и яростно ревел, обращаясь к пастуху,

стоявшему в дозоре, а глаза его сверкали пламенем. Коровы дошли до середины русла,

на секунду остановились, уставившись на чудище, потом, не колеблясь, ринулись к

быку, под его защиту. Они окружили его и, глядя назад вытаращенными глазами,

словно указывали, откуда грозит опасность. Побуждаемый их испугом, он гордой

поступью направился вниз, спустился немного к неподвижному медведю, издал

нутряной крик, с шумом втянул воздух, поскреб землю копытом, призывно взревел,

размахивая зобом, вытянул вверх шею и поглядел на врага. Тот не принял вызова. Он

стоял, точно мёртвое дерево. Бык снова издал боевой клич и принялся свирепо бить о

камни копытом; он затряс рогами, сердито взметнул на спину хвост. Пугало, как и

прежде, застыв, стояло перед ним.

   И так повторилось несколько раз.

   Бык недоумённо повернул к своим коровам и встал поперек дороги на стражу.

Пускай враг сам подойдёт к нему.

   Тогда решили использовать другие средства.

   Разгорячённую корову-двухлетку подвели сзади к медведю, и она замычала, призывая

быка. Запах её раздразнил ноздри быков из стада, они замычали в ответ.

   Бык на горе остался равнодушен к приманке. Он только сморщил мокрый нос, раздул

ноздри и вздёрнул верхнюю губу, обнажив в зловещем оскале широкие зубы.

   Теперь доблести его следовало пробудиться от заколдованного зелья, выпитого ночью

быком, поборовшим супостатов.

   Отважный старикашка нахлобучил вязаную шапку, пробрался между скал, поднялся

выше медведя с полным ведром воды и поставил его на виду у быка. И пока бык,

окаменевший от бешенства, пришёл в себя, старик в два прыжка скрылся из виду.

   Бугай, мучимый жаждой, охрипший от мычания, должен был, по расчётам колдуна,

выпить заговорённую воду, которая пробудит в нем храбрость, рассеет осторожность и

заставит действовать.

   Если он набросится на чучело, опрокинет его и затопчет, то сколько бы раз медведь ни

встретился на его пути, бык никогда уже не отступит. Он бесстрашно набросится на

зверя. Таков неколебимый закон ворожбы.

   И дед вместе с пастухами ждал, что заколдованное зелье сделает то, чего не добился он

ни одним из своих ухищрений.

   Бык размеренными шагами подошёл к ведру и с подозрением обследовал его, шумно

понюхал, склонил сильную шею, словно собираясь пить, и, поддев на рог, одним

рывком сбросил со скалы. Ведро расплющилось в лепешку, а жидкость, как дождь,

посыпалась крупными каплями на сожжённые солнцем камни и мгновенно высохла.

Остался только тяжелый, навязчивый запах.

   Упрямый бык, ещё больше помрачнев, вернулся назад.

   Приближался вечер. Все способы были использованы. Больше делать было нечего.

Растерянные чабаны глядели на колдуна и озабоченно ждали.

   Он нахмурился и опустил глаза. Потом, будто ожидая подспорья, посмотрел на

вершины.

   Суровые горы грозно воззрились на него всеми своими пиками. В их жесткой

прозрачности колдун увидел приказ и будто упрек.

   Может, он в чем-нибудь ошибся? Он стал себя проверять. Как слабый луч

просачивается сквозь скважину двери, так он проник в заветные тайники своей души.

Мастерство он унаследовал от древних предков вместе с людской завистью и злобой,

предопределёнными для всех, кто поднялся на одну ступень выше окружающих.

Может, он что-нибудь п о з а б ы л ? Он вёл свою родословную от отца, Беревоя-

младшего, знаменитого знахаря и колдуна, который за многочисленные на него жалобы

— будто он останавливал дождь, наводил порчу на коров, подбрасывал наговорный

нож — был принужден скрываться в Трансильвании, где и погиб.

   Или он пренебрёг о б ы ч а е м?

   Он дошёл до своего деда, Великого Беревоя, прорицателя и звездочета, которому

служил дух, запрятанный в бутылке; тот был убит господарем за предсказание, будто

вместо него на трон взойдет один боярин, что впоследствии и исполнилось.

   Или нарушил у с т а н о в л е н н ы й порядок? Он двинулся дальше, по следу горения

древнего духа, он погрузился в глубины воспоминаний и дошёл по цепочке рода до

самых древних предков.

   Может, он не в ы п о л н и л  с в о е г о  д о л г а ? И в горячем порыве он потревожил сон

предков в таких же, как у него, вязаных шапках, самые храбрые из которых некогда

бросались голой грудью на пики и несли богам весть от живых, если несчастья

обрушивались на род. Что забыл он? Чего не исполнил?

   Но Беревои, все от века мученики ворожбы, печально проходили мимо и не