Эти поездки стоили, конечно, кучу денег. При моем-то скромном бюджете!

Но я предпочитал отказать себе в чем-то другом: например, в теплых перчатках. В самом деле, зачем мне теплые перчатки?

В моих детских воспоминаниях о здешнем климате начисто отсутствовала зима, какой я уже привык ее ждать: со снегом и морозами.

Однажды спускаясь с империала, я остановился, чтобы пропустить вперед даму. Вслед за ней шел мужчина в серой шляпе. Мне виден был только его затылок с низко подрезанными волосами и воротник добротного пальто.

К моему удивлению, он не простился с женщиной, молча они разошлись в разные стороны. Но я же видел, как он что-то говорил ей, идя позади. Я бы не обратил на это внимания, если бы уже не узнал Энгельбрехта.

Я хотел пройти мимо, но он остановил меня.

— Добрый вечер, господин доктор!

Он прикоснулся к своей шляпе.

— Вы куда-нибудь спешите, Вальтер? — спросил он голосом усталым и чуть хриплым, словно он простудился или выпил лишнего. У него был какой-то неуверенный или рассеянный вид.

— Нет, господин доктор. Просто брожу по улицам. Я ведь из Тюрингии, плохо знаю нашу столицу.

Я нарочно сказал так, как сказал бы гитлерюнге Вальтер Занг из провинции. Он мгновенно оценил это. Обычная ироническая усмешка вернула его привычный облик, из которого он поначалу показался мне выбитым.

— Наша столица… — повторил он, шагая рядом со мной.

Мы находились в самом начале Кройцберга, это я сразу определил по небольшой площади с магазином Тица на углу. От нее тянулась длинная улица в сторону аэропорта Темпельхоф. О близости его напомнил высоко над нами возникший шум моторов.

Кройцберг — суетливая и совсем не элегантная улица. Не место для прогулок.

Мы шли молча. Я никак не мог придумать, как это может кончиться: то ли он идет по своему делу, то ли почему-то решил сопровождать меня. Последнее было бы просто нелепо.

Он как будто разгадал мои мысли.

— Мне, собственно, нужно было к Тицу, но я не рассчитал время: магазин уже закрыт.

Магазин закрылся не менее чем два часа назад, я приписал его оплошку профессорской рассеянности.

— Если вы не возражаете, Вальтер, перейдемте на ту сторону улицы.

— О, пожалуйста! — Мне ведь было все равно, по какой стороне идти.

Так, в молчании, мы достигли оживленной развилки.

— Пожалуй, я вернусь, — сказал Энгельбрехт как-то неуверенно.

Мы двигались рядом с трамвайной колеей. Трамвай только что отошел от остановки. Неожиданно Энгельбрехт вскочил на подножку двигающегося вагона. С площадки он помахал мне шляпой.

Какой-то молодой человек бросился к прицепному вагону и вскочил в него уже на полном ходу. Он показался мне знакомым. Где я мог его видеть? Обратно я пошел той же дорогой и вспомнил, что видел его одно мгновенье. Когда пропускал вперед даму Энгельбрехта.

Я сразу же позабыл об этой встрече.

Меня манила прямая, далеко видная дорога на Пихельсдорф. Было в ее открытой, казалось, до самого конца протяженности, только чуть-чуть затуманивающейся где-то вдалеке, какое-то обещание, надежда.

Раз есть такая длинная дорога, и такие на ней разные и светы и тени, и то она течет между деревьями, то между домами, и все же так настойчиво, не прерываясь, куда-то ведет… Раз так… А что раз так? Ну, все-таки в этом что-то есть, какой-то выход… Куда? Если бы я знал!.. Я почему-то подавлял желание отправиться по этой дороге. Но однажды сел в омнибус и долго ехал на пустом империале, пока холодный ветер не согнал меня вниз. Здесь было всего два пассажира, два старика, которые увлеченно, как молодые, беседовали. Слов я не слышал, иногда они закатывались смехом и снова, перебивая друг друга, о чем-то толковали, время от времени посматривая в окно, за которым, по-моему, не замечалось ничего особенного, но, вероятно, виделось что-то значительное для них.

— Пихельсдорф! — закричал кондуктор.

Старики не шелохнулись. Значит, эта длинная прямая дорога ведет дальше. И я поехал дальше, не зная почему. Может быть, просто потому, что не вышли мои попутчики, а я уже как-то привык к ним.

И вышел вслед за ними на конечной остановке.

Теперь, когда они поднялись с мест и я видел впереди их спины, обтянутые теплыми пальто, они показались мне не такими уж старыми; может быть, они даже побывали на фронте. Один из них сильно хромал. Но в общем это были крепкие мужчины, и шли они молодцевато, несомненно к определенной цели. Почему-то мне показалось, что не домой они приехали в этот городочек. Или деревушку?

Нет, не дом их был тут. Что-то другое их сюда привлекло. А что? Какое-либо дело? Я ведь только хотел проехать по манившей меня дороге, посмотреть, что там, дальше… И уже стал жалеть, что сошел здесь.

Ветер дул холодный, северный. В его влажных прикосновениях угадывалась близость большой воды. Улица была обыкновенной, пригородной. Уже загорались синие маскировочные огни фонарей. Но в окнах домов еще мерцали бегучие розовые отсветы заката. Солнце садилось в тучу, обещая непогоду.

Мне стало неудобно так долго идти по безлюдной улице за этими двумя, словно соглядатай. Правда, они не оборачивались, занятые друг другом, но я все же обогнал их.

Поскольку тротуар был по-провинциальному узок, я извинился, и один из них повернулся ко мне лицом. Тут я впервые по-настоящему разглядел его, и, когда пошел дальше, быстро опережая их, это лицо продолжало стоять передо мною. В нем не было ничего особенного: крупный мясистый нос, под ним — полоска усов, желтовато-белая, как зубная щетка. Брови, неожиданно темные, делали очень выразительными светлые глаза, наверное, смолоду бывшие голубыми, а теперь неопределенно-серые с табачной зеленинкой.

Просто удивительно, как я все это рассмотрел в сумерках. И еще удивительнее, зачем мне это…

Стало совсем холодно. В конце улицы, обсаженной тополями, я увидел вывеску и обрадованно толкнулся в дверь. Это была маленькая пивная, всего два столика вдоль стены и еще два, сдвинутые вместе, — посредине.

— Закрыто! — сердито закричал возникший за стойкой толстяк с буйной седой шевелюрой. — Там же висит картонка: «Закрыто»!

— Простите, не заметил, — я уже собирался повернуть обратно, но маленькая и тоже полноватая девушка, несомненно дочка хозяина, что-то сказала ему тихо.

Он смягчился:

— Садитесь, раз вошли. Эльза, обслужи молодого человека! И закрой ставни! — Да, здесь по-деревенски были навешены на окнах внутренние ставни.

Я уселся в углу, пытаясь сообразить, почему бы они закрывали свою харчевню в такой холодный вечер, когда как раз можно было ожидать посетителей. Не такой уж роскошной выглядела их ресторация, чтобы пренебрегать клиентами! Тем более что все было приготовлено для посетителей: столики накрыты камчатными скатертями, на них водружены фирменные пепельницы— замысловатые сооружения из камня, с углублением в виде озера с лебедем посредине и надписью «Розенхорст» по «берегам». Я не знал: это название кафе или местности, или того и другого.

Стойка была уставлена чистыми пивными кружками, и аккуратные столбики картонных подставочек высились тут же. А на толстенькой Эльзе был фартучек.

Все это я схватил наметанным глазом официанта «Песочных часов». И вероятно, этот же мой опыт подсказал простую мысль: да они кого-то ждут… И хотят избавиться от случайных посетителей!

И тут же мне стало до чертиков интересно: кого же?

Не успел я об этом подумать, как дверь открылась и на пороге появились мои попутчики.

Забыв обо мне, Эльза подлетела к ним и принялась стаскивать с них пальто. Хромого с усиками она называла дядей.

Хозяин вышел из-за стойки, обнял и похлопал по спине каждого, а когда они уселись, присел с ними, и тут уж я отчетливо слышал каждое слово.

— Думал уж: сегодня не приедут, больно погода мерзкая, — это хозяин; седина, обрамляющая — потому что имелись длинные баки — его круглое красное лицо, придавала ему благодушный вид.

— Погоды теперь ждать не приходится, вот Бернгард и говорит: «Уж эту пятницу мы не пропустим».