проделках, то повешу на первом попавшемся суку. Понял?

Вор стоял молча, всем своим видом выражая

полную покорность.

— А теперь прочь отсюда! И на глаза мне больше

не попадайся. А коня своего можешь забрать...

Кодца вор уехал, Зелимхан сказал крестьянину:

— Прости мою горячность. Ты сказал, что едешь с

похорон. Да благословит аллах покой умершего, да

сделает он всю твою последующую дорогу счастливой, —

это было обычное соболезнование.

— Да будет доволен тобою бог, — отвечал тот.

— Случилось большое горе, много наших погибло...

— Где это случилось? — спросил абрек, садясь на

коня.

— В Грозном убили их. Говорят, это сделали пьяные

казачьи офицеры ради забавы. Всего убитых тринадцать

человек, большинство из аула Гойты и Урус-Мартана.

— Офицеры? Ради забавы?.. Тринадцать человек, —

пробормотал харачоевец тихо, будто разговаривай с

ообой. — Аллах заступится за них. Ну, счастливой тебе

дороги, — абрек подал крестьянину руку и тронулся

в путь.

— Спасибо тебе, Зелимхан! Стой, ты забыл

винтовку этого вора, — окликнул его крестьянин, только

сейчас увидев берданку.

Придержав коня, абрек обернулся и сказал:

— Как тебя зовут?

— Я Шаби из Катар-Юрта.

— Другой раз, Шаби, не принимай каждого

встречного за Зелимхана, а винтовку оставь себе, — и хара-

чоевец тронул коня.

* * *

Отдохнуть у Зоки Зелимхану не пришлось, да и

Аюба он не увидел здесь.

В тот самый вечер, когда харачоевец в Нилхое

беседовал с Эльбердом, в ауле Новые Атаги казаки

окружили дом, в котором спал его молодой друг. Зока поведал

Зелимхану о трагической гибели Аюба.

— Сто пятьдесят вооруженных солдат против

одного сонного... — рассказывал пастух. — Проснулся Аюб,

но стрелять не мог: в доме, за спиной у него, были

женщины и дети. Аюб выпрыгнул в окно и, отстреливаясь,

побежал через сад, но уйти ему не удалось... — старик

глубоко вздохнул и добавил: — Говорят, предатель

получил за его голову сто рублей серебром...

И вот опять те же мысли: только что он убил

предателя Багала, а тут другой предатель уходит, получив за

голову Аюба сто рублей царских денег! Там офицеры

ради забавы убили тринадцать человек... Нет, нельзя

все это прощать, нельзя!

— Зока, мы должны отомстить им, — произнес

Зелимхан, будто очнувшись от сна. — Кто донес?

— Определенно не знаю, — ответил Зока. —

Говорят, какой-то шалинец.

— Если из Шали, я быстро найду его.

— Как?

— Шах-ид разыщет мне его, — ответил харачоевец,

не задумываясь.

— Какой Шахид?

— Шахид Борщиков. Помнишь, тот, что ходил с

нами на Кизляр!

Зока промолчал. Хотя Зелимхан очень доверял Бор-

щикову, как доверял бы любому своему родичу по ма-

теринской линии, у старого пастуха эти связи его друга

не вызывали доверия, и ничего доброго от них он не

ждал.

Вообще за последнее время положение Зелимхана

вызывало у Зоки все большую тревогу. После

обращения Веденского кадия и шалинского муллы к верующим

для многих фанатически искренних мусульман харачо-

евский абрек оказался как бы вне закона. В сочетании

с наградой, назначенной генералом Михеевым за его

голову, это создавало основу для предательства, и пастух

теперь еще более подозрительно, чем сам Зелимхан,

относился к каждому новому человеку. А фактов,

вызывающих тревогу, было достаточно.

— Ты знаешь, Зелимхан, внизу в аулах в последнее

время стали поговаривать о том, что ты скрываешься

здесь, на пастбищах.

— Это нехорошо, — сдержанно сказал абрек, и

лицо его еще более помрачнело. Затем Зелимхан

приступил к обеденной молитве, но вдруг прервал ее.

— Зока, — обернулся он к старику, — завтра какой

день?

— Пятница. А что?

— Пошли, пожалуйста, своего сына к Дуде, да и

сам оседлай коня. Всех верных нам и способных храбро

драться нужно созвать в субботу утром в Чиллан-ирзе.

Будет большое дело. — Какое дело, Зелимхан не

сказал, только добавил: — За овцами я сам присмотрю.

Весна все выше поднималась в горы. Снег таял и

там, а журчащие ручьи стремительно неслись вниз, на'

зеленеющие луга. Именно в эти дни, наполненные

ароматом, Зелимхан отправился пасти овец.

Абрек медленно шагал за отарой, опираясь на

длинный посох, по-хозяйски приглядывая за каждой

отбившейся овцой. Он поднялся на невысокий бугор и

присел, повернувшись спиной к холодному ветру.

За зиму отощавшие овцы паслись впервые и не

пропускали ни одной травинки. Разглядывая их, Зелимхан

вопомнил, что Аюбу так и не довелось справить курбан-

байрам: все овцы харачоевца были в отаре. Ни одной не

взял Аюб. И опять грустные мысли нахлынули на него.

Ни первые цветы, весело покачивающиеся над молодой

травой, ни по-весеннему шумное пение птиц не могли

развеять печаль в душе харачоевца. Неподалеку от

него лежала овчарка, удобно пристроив острую свою

морду на передних лапах. Она косила умными глазами на

хозяина, как бы спрашивая: «А не пора ли нам

двигаться домой, на ночлег?» Но харачоевец все сидел в

задумчивости. Его нынешнее мирное занятие приносило ему

светлую и тихую радость, но грустно было сознавать,

что даже сюда, на пастбище, он не мог позволить себе

пойти безоружным.

Неожиданно из отары до него донеслись жалобные

стоны. Это стонала ягнившаяся овца.

«Какая же из них?.. Вон та, крайняя, — решил

Зелимхан и быстрыми шагами подошел к черной овце.

— Вот, бедняжка, сразу двоих принесла... За два дня

пять овец объягнилось у Зоки, и у всех пятерых по два

ягненка. Правду в народе говорят, что в хорошее

хозяйство прибыток сам идет».

Абрек искренне обрадовался этому событию. Хотя

кровное родство и не связывало его со старым

пастухом, но совместная борьба спаяла их дружбу. Здесь, у

Зоки, гонимый и отверженный властью Зелимхан нашел

себе приют, но и он теперь, кажется, становится не

слишком надежным.

Зелимхан осторожно завернул новорожденны ягнят

в полу бурки, принес на бугор и положил около себя.

Их мать тут же приплелась следом и встала

неподалеку. «А меня лишили детей... Замерзшие, где-то они

сейчас? Что с ними?..» — подумал абрек, и по щеке этого

сурового человека, который стойко сопротивлялся

жизненным бедам, скатилась крупная слеза. Зелимхан

почувствовал ее только тогда, когда она соскользнула на

губы, оставив ощущение солоноватой горечи.

Зелимхан взял на руки маленьких ягнят и погнал

овец к кошарам.

Когда Зелимхан с овцами пришел в кошары,

старика еще не было дома. Младший сын Зоки Уматгирей

готовил жижиг-галныш из сушеной говядины. Местные

врачеватели болезней предписали это блюдо абреку

против ревматизма. Большие глаза Уматгирея, смотрев-

шие из-под белой папахи, оразу светлели при встрече с

Зелимханом. Вот и сейчас юноша выбежал ему

навстречу, снял с его плеч бурку, встряхнул ее и повесил возле

Дверей.

— Отец не возвращался? — спросил Зелимхан.

— Нет еще, — ответил Уматгирей и, преодолевая

смущение, спросил абрека:

— А вы скоро вернетесь на этот раз?

— Нет, Уматгирей, теперь я вернусь не скоро. Жить

у вас мне больше нельзя. Боюсь, что мое пребывание

здесь и так приведет на эти мирные луга свору солдат.

— А где же вы теперь будете жить? — с тревогой

опросил юноша.

— Где бы я ни жил, я всегда в конце концов

приводил беду в дом своих хозяев. Место мне теперь в каких-

нибудь горнььх пещерах...