Пришел и царевич Абдула. Перед казнью слуга

обратился к Абдуле и попросил сказать отцу хоть одно

слово и тем спасти ему жизнь. Но Абдула и тут промолчал.

Когда же палач занес топор над головою слуги,

царевич остановил казнь и так сказал своему отцу: «Отец,

дорогой, для чего вам нужна моя речь? Не вынуждайте

меня говорить, я не хочу говорить. Мой язык — мой

враг...»

— Ох, как все правильно! — кивал головою Багал.

— ...С тех пор, говорят, молчит царский сын Абдула

и живет себе без печали, — закончил овой рассказ ха-

рачоевец.

Затем абрек поднялся из-за стола, поблагодарил

хозяйку и пошел седлать своего коня.

Прощаясь с Багалом, Зелимхан внимательно

всматривался в его лицо и думал: «Предатель или

обыкновенный болтун? О аллах, я должен это знать, чтобы

наказание мое было справедливым!»

Отъехав несколько километров, харачоевец свернул

в лес и стал наблюдать за дорогой. Вскоре он услышал

топот коня, и тотчас из-за поворота выехал Багал. Не

оглядываясь, он скакал во Владикавказ. Зелимхан

последовал за ним. И по приезде в город абрек не

выпускал Одноглазого из поля зрения, пока не убедился,

что тот вошел в дом полицейского присутствия Терской

области. Только после этого Зелимхан повернул коня и

направился в аул Нилкой.

Чернов оидел у себя в кабинете, когда к нему

просунулась голова и уставилась на него одним глазом.

— Здравствуйте, господин пристав, — Багал

остановился на пороге и низко поклонился.

— А-а, старый приятель! Ну, здравствуй.

Рассказывай, с чем пожаловал ко мне?

— Дело есть, господин пристав, — отвечал Багал,

стараясь улыбнуться и почесывая за ухом.

— Какое дело? Говори! — Чернов кивнул на стул,

-приглашая посетителя сесть. — Да говори же скорей!

— Скорей нельзя говорить, господин пристав, тихо

надо, — Багал оглянулся и, старательно прикрыв за

собой дверь, прошел к столу и присел на стул, стоящий

напротив Чернова. — Тихо надо, господин пристав... —

повторил он. — А вот делать надо скорей, потому что

Зелимхан уже все знает, — и он рассказал Чернову о

своем утреннем разговоре с абреком.

— Вот оно что!.. — задумчиво произнес пристав. Он

с трудом повернулся в кресле и тут же заохал от боли:

давала себя знать полученная недавно рана. — А когда

Зелимхан снова появится у тебя в доме? Не говорил он

-тебе об этом? — спросил Чернов, немного помолчав.

— Нет, теперь он не скоро приедет ко мне, —

ответил Одноглазый. — Зелимхан теперь очень злой стал,

будет всех убивать, пока не освободят его детей.

— Зачем же всех? — ехидно улыбнулся Чернов.

— Семья его уже отправлена в Енисейскую губернию

но приказу генерала Шатилова. Вот его пусть и

убивает. А мы что, мы маленькие люди.

— Так их уже сослали? — переспросил Багал,

беспокойно заерзав на стуле.

— Да. А что?

— Ничего, я так...

— Послуннай, Багал, — Чернов понизил голос и

нагнулся к Одноглазому через стол, — ты должен

обязательно узнать, когда к тебе снова придет Зелимхан, и за

день до этого сообщить об этом мне. Понятно?

Багал тупо молчал. Он думал о том, что

произойдет, когда Зелимхан узнает, что его семью сослали в

далекую Сибирь.

— Ты что, испугался или не слышишь меня? —

спросил Чернов.

— Хорошо, — очнулся Одноглазый и встал со

стула, только вот засаду не надо делать в моем доме...

Лучше где-нибудь на дороге, господин пристав.

Чутье ищейки подсказывало Багалу, что высылка

семьи знаменитого абрека последствиями может

коснуться и его.

— Ладно, иди теперь, а то я больше не могу,

рана разболелась, — сказал Чернов, поднимаясь с

кресла.

Одноглазый продолжал стоять как пень. Из того, как

дружелюбно разговаривал с ним пристав, он понял, что

оба они связаны одной веревочкой, и его хитрецкий ум

тут же прикинул: а нельзя ли сейчас хоть что-нибудь

выклянчить у Чернова?

— Господий пристав, — сказал он наконец, — ехал

сюда — жена просила платье ей купить, а у меня...

— Денег нет? — перебил его Чернов. — Что же нал?

делать? Правда, я и так израсходовался на тебя...

,Одноглазый продолжал стоять в дверях, пока

пристав, раскрыв ящик письменного стола, не поманил его

к себе.

— На вот, из своих даю, — сказал Чернов и

высыпал Одноглазому в ладонь рубля два серебром. —

Жене платье купить надо. Только смотри, не забудь о

Зелимхане.

— Спасибо, господин пристав, а насчет этого не

беспокойтесь, все сделаю, — низко поклонился Багал и.

пятясь, вышел из комнаты.

Выйдя на улицу, Одноглазый не спеша поехал на

городской базар, где купил еще теплый душистый чурек

и пару бутылок красного морса. За полтинник он взял

жене материи на платье, после чего, вполне довольный

собой, отправился восвояси.

За городом он лридержал было коня,

«намереваясь остановиться и перекусить, но не решился.

Теперь его пугал каждый кустик, встречавшийся на

дороге.

Солнце быстро опускалось за Столовую гору, и б

ущелье сгущались тени, когда Багал подъезжал к аулу.

Немного подумав, он свернул с дороги к лесу и

пробрался к дому задами, крадучись, как вор. Однако, увть

дев во дворе жену, спокойно выбивавшую коврик,

доносчик облегчение вздохнул и твердо решил больше

никуда носа не казать, пока не уберут Зелимхана.

* * *

О том, что его семья сослана в Сибирь, Зелимхан

узнал, приехав в аул Нилхой.

— Днем раньше я как раз носил им передачу, —

рассказывал ему Эльберд. — Мне и в голову не могло

прийти, что их так внезапно увезут.

— А передачу приняли? — спросил харачоевец.

— Да.

— И не пытались узнать, кто ты такой? — мрачно

поинтересовался абрек, поправляя ремешки на своих

суконных гетрах.

— Пытались, — отвечал Эльберд. — Но я сказал,

что Зелимхана не знаю, что одна Зезаг доводится мне

родственницей по матери, да к тому же маленьких

детей жалко.

— Кто сказал тебе, что их сослали в Енисейскую

губернию? — спросил Зелимхан, не поднимая головы.

— Один из надзирателей. Но это когда я пошел

туда уже второй раз и то — по секрету. Просил никому не

говорить о своем разговоре со мной.

Оба они умолкли. Зелимхан будто окаменел.

— Странно как: русский человек и так

сочувственно отнесся к нашим делам, — снова заговорил

Эльберд. — Я даже спросил его, почему так. А он сказал,

что есть такие люди, которые хотят убрать белого царя.

Они желают видеть тебя, Зелимхан.

— А что это за люди? Ты не спросил? — поднял

голову Зелимхан.

— Нет, не знаю, — отвечал Эльберд. — Но вроде

бы их называют анархистами.

— Анархисты?.. А какой они веры? — спросил абрек.

— Не знаю ничего. Он только сказал, что среди них

есть русские, армяне и другие.

Зелимхан вдруг вспомнил своего давнего друга по

тюрьме — Костю, который говорил, что чиновники царя

обижают русских не меньше, чем других, и всячески

поддерживал Зелимхана, доказывая, что нужно уби-

вать всех притеснителей народа, одного за другим.

Бобров тогда спорил с ними обоими, объясняя, что всех

жестоких начальников не перебьешь, и, пожалуй, он был

прав. Бобров тогда называл Костю террористом. Но

воспоминание это только промелькнуло и исчезло,

вытесненное нынешней его огромной бедой: его семьи нет

здесь, на родине, его жена, дети в ссылке, и он бессилен

¦помочь им.

Тяжело вздохнув, Зелимхан поднялся и стал

прощаться.

Ушел он, как всегда, ни слова не сказав о том, куда