Многие курили, частенько оплевывая на пол. Под

низким потолком стоял густой дым от крепкого самосада.

Но вот тамада мужчин, обращаясь к тамаде

женщин, сказал:

— Прошу вас передать нашим девушкам, чтобы они

позаботились о наших гостях.

— Хорошо, — мягко ответила та, приподнявшись.

— Можете быть спокойны, я уже позаботилась о наших

гостях.

— Баркалла. — поблагодарил ее тамада мужчин,

удовлетворенно кивнув головой.

Все умолкли. Молодые улыбались и

переглядывались между собою. А когда заиграла гармошка, первым

вывели на танец Аюба. Стремительно вылетев на

середину комнаты, он принялся вырисовывать своими

мягкими сафьяновыми сапогами замысловатые фигуры.

Тут же вывели девушку. Аюб внезапно остановился и,

пропустив ее вперед, плавно последовал за ней. Обойдя

один круг, второй рядом с девушкой, он вновь

закрутился волчком, выполняя самые сложные вариации танца с

невероятной быстротой. Под конец он стал описывать

круги вокруг девушки, стараясь заставить ее первой

выйти из танца.

— Хорошо танцуешь, — похвалил друга Зелимхан,

когда тот, едва переводя дух, присел возле него.

— Это только ради тебя, — улыбнулся атагинец, —

а так я вообще никогда не танцую.

Когда танцы закончились и гармонист замолк,

Зелимхан с Любом встали и, попрощавшись с хозяином

дома, удалились. Нескольким друзьям, вышедшим за

ними следом, Аюб дал понять, что они с Зелимханом

сейчас же уходят из аула. Но выйдя за его пределы,

абреки вскоре свернули в сторону и, описав полукруг,

вернулись назад. Стояла кромешная тьма. Аюб

постоянно озирался по сторонам, хотя ничего не видел. Ему все

казалось, что кто-то крадется за ними.

Моросил мелкий холодный дождь со снегом. Ноги

скользили по утоптанной дороге, и Зелимхан дважды

натыкался на прутья плетня. Он чутьем, как волк,

отыскивал надежную точку опоры, хотя ноги его

нестерпимо ныли. Приобретенный за годы скитаний и

бездомности ревматизм в последнее время все чаще давал

знать о себе.

Так они и крались, два абрека. И Аюб начинал уже

успокаиваться, полагая, что ему удалось запутать

следы, а между тем с того самого момента, как они вышли

с вечеринки, и в самом деле за ними неслышно

следовала какая-то тень. Прижимаясь к заборам и замирая

от каждого своего неосторожного движения в густой

тьме, неизвестный шел за двумя друзьями, стараясь не

слишком приближаться к ним.

Абреки спустились в глухую балку «и прошли по

мостику через шумливую речушку. Тут же за речкой в

густом заброшенном саду стоял дом родственника Аюба.

у которого они останавливались перед отъездом в

Грозный. Здесь были тогда оставлены их кони.

Вскоре в доме смолкли приглушенные голоса,

потухли огни. По двору, осматривая запоры у конюшни и у

ворот, последним дозором прошел хозяин.

А неизвестный, притаившийся под деревом на

той стороне речушки, дождавшись, когда уйдет и

хозяин, повернулся и исчез во мраке. Кругом ни

звука. Темная морозная ночь окутала аул мертвой

тишиной.

* * *

На рассвете, когда Зелимхан с Любом собирались в

путь, хозяин дома — полный краснощекий мужчина —

рассказал им о воззвании, с которым Веденский кадий

Оба-Хаджи и шалинский Юсуп-мулла обратились к

верующим.

— В прошлую пятницу в мечети при всем

народе зачитывали, — сказал он, обращаясь к

Зелимхану.

— Что же они там пишут? — поинтересовался хара-

чоевец, полой черкески протирая винтовку.

— Они говорят, что вы против шариата и

мусульманской религии, — отвечал хозяин, давая понять, что

все это касается лишь Зелимхана.

— Лично я или все абреки? — переспросил

Зелимхан, исподлобья взглянув на хозяина.

— Ты только, — ответил тот. — Об Аюбе там

ничего не сказано. Наоборот, наш кадий сказал, что если он

явится с повинной, власти его помилуют.

— Слышишь, Аюб, — горько усмехнулся

Зелимхан. — У тебя еще есть возможность стать мирным

человеком. Видно, ваш кадий добрый человек.

Аюб хмуро молчал. Не нравился ему этот разговор с

самого'начала. Ему очень не хотелось возражениями

раздражать своего родственника, но все же он не

выдержал.

— Саламбека уже помиловали. Совсем мирным

стал... — юноша сурово взглянул на своего

родственника. — И передай кадию, не верим мы царским

генералам.

— Почему ты так худо думаешь о нашем кадии? —

неодобрительно спросил хозяин у Аюба. — Он о тебе

так плохо не думает.

— Пускай свое хорошее он оставит себе!

Лицо хозяина помрачнело. Но он -преодолел гнев и,

с неловкой почтительностью поклонившись сидящему

Зелимхану, вышел в другую комнату.

Зелимхан тяжело вздохнул, морщась потер ноющие

колени и сказал, повернувшись к Аюбу: :

— Ладно уж, пока тебя не уговорили сдаться в

«добрые» руки М'нхеева, .напиши-ка кадию письмо от

моего имени. — Зелимхан поднялся с места и начал

расхаживать по комнате, обдумывая слава будущего

послания к Оба-Хаджи.

Аюб молча достал из хурджина папку с бумагой,

ручку, чернильницу и присел к столу, стоящему возле

окна.

— Пиши, — сказал харачоевец и начал диктовать:

—- «Оба-Хаджи, зачем кичишься, что ты божий

человек, что пророк открыл тебе во сне и в видениях

будущее людей и двери в рай? Нет, ты не святой. Ты не

стоишь тени святого, и слово божье .не коснулось ушей

твоих. Ты шарлатан, которого надо убить раньше, чем

царского генерала Шатилова, ибо ты обманываешь

народ. Так говорит тебе Зелимхан из Харачоя...» Написал?

— Да, — ответил Аюб.

— Читай.

С большим напряжением прочитав письмо, Аюб

перевел дыхание и, устало откинувшись на спинку стула,

выжидательно смотрел на товарища.

— Хорошо написал, — сказал Зелимхан. — Сегодня

же отправь письмо в Ведено и сделай так, чтобы его

вручили лично Оба-Хаджи. А я съезжу к Эльберду в

Галашки и узнаю, не слышно ли чего нового о моей

семье.

— Как! Один? — воскликнул Аюб, и в голосе его

прозвучала тревога.

— Да, один. Я еще хочу наведаться и к

Одноглазому. Человек он, конечно, «скверный и мелкий, но

несправедливо было бы ему погибнуть от моей руки за

несовершенное предательство. Пусть сам произнесет себе

приговор. Ты же, как отправишь письмо, не позже чем

завтра поезжай к Зоке, возьми из нашей отары лучших

баранов и раздай их бедным людям. Ведь до курбан-

байрама остается всего два дня...

Шахида Борщикова срочно, чуть не под конвоем,

привезли в Грозный. Тут он был немедленно доставлен

з личный салон-вагон генерала Шатилова, который

отбывал в Тифлис для доклада наместнику.

Генерал встретил Шахида довольно холодно. Он

пропустил мимо ушей витиеватое приветствие, которое

еще в дверях произнес хитрый шалинец. Шатилов

смерил чеченца уничтожающим взглядом.

— Вы полагаете, господин Борщиков, что моим

терпением можно злоупотреблять? — резко опросил он.

— Я весь к вашим услугам, господин генерал, —

Борщиков вытянулся, держа руки по швам. —

Приказывайте.

— Мой приказ вам дадою известен: мне нужен

Зелимхан, живой или мертвый.

— Простите, ваше превосходительство, видит

аллах, я делаю...

— Надо, чтобы это видел я, а не аллах! — зло

крикнул генерал.

Борщиков закатил глаза и открыл было рот для

очередной верноподданнической фразы, «о увидел, как

Кибиров, сидящий тут же в кресле,

предостерегающе погрозил ему пальцем. Рот Шахида тут же

закрылся.