Владикавказ, — почтительно склонился подполковник.

Некоторое время Михеев задумчиво расхаживал по

кабинету. Брови его поминутно вздрагивали,

чувствовалось, что серьезная тревога все больше овладевает

этим, обычно столь уравновешенным человеком.

— Пора кончать все это, —^ вдруг угрюмо произнес

он, ни к кому не обращаясь.

— Вы что-то сказали, ваше превосходительство? —

неуверенно спросил подполковник.

— Нет, — резко ответил генерал и неожиданно

спросил: — Как там ведет себя эта?.. Словом, жена

абрека? Она дала какие-нибудь показания?

— Жена Зелимхана вчера разрешилась

мальчиком, — доложил помощник без выражения, поскольку

не мог представить себе — хорошо это или плохо.

Не сказав ни слова, генерал хмуро направился к

выходу. За ним неуверенно шел подполковник. Когда они

вышли, к Михееву подскочил адъютант.

— Ваше превосходительство, фаэтон подан.

Генерал обернулся к своему помощнику:

— Сегодня же допрооить обеих женщин .и, если не

окажут ничего полезного, немедленно отправить в

Сибирь. Пусть этот мошенник ищет их там, а не здесь. И

в голове пусть не держит, что в судьбе его семьи хоть

что-нибудь зависит от меня лично!..

Возле фаэтона стояли горожане и крестьяне-горцы

в рваных бешметах и папахах. Завидев выходящего

генерала, горцы заговорили, перебивая друг друга. Вот

уже третьи сутки они не могли дождаться приема у

начальства.

Михеев отыскал глазами переводчика из чеченцев и

сказал:

— Займитесь с ними.

— Слушаюсь, господин генерал, — отчеканил тот,

вытягиваясь в струнку.

— То-то. И чтобы этой толпы мне здесь больше не

приходилось вздеть.

— Слушаюсь.

Михеев и его адъютант в полном молчании уселись

в фаэтон. Кучер тронул вожжи, и вороные кони рванули.

И вдруг генерала пробил озноб. «А что, если там, в

толпе этих оборванцев, находится неуловимый

Зелимхан?» — подумал генерал, с содроганием ощущая всю

незащищенность своей спины от меткой пули абрека.

Он даже инстинктивно нагнулся, но выстрела не

последовало, только было слышно, как цокают копыта по

булыжникам мостовой.

«Нет, действительно, надо немедленно покончить с

этим страшным абреком... — мысли обгоняли одна

другую. — Обсудить с Шатиловым... Любой ценой!..

Нельзя жить в вечном страхе».

Бици родила Зелимхану сына. Родила его в сырой и

холодной тюремной камере. И все же она была

необыкновенно счастлива. Даже тусклая коптилка над дверью

теперь горела для нее ярче, и ветхого одеяла хватало

для всех. Теперь она забыла все горести — и рана не

ныла, и слезы высохли — не будет этой ночью ни гру-

сти, ни слез. Этой морозной декабрьской ночью в ее

душе снова поселились покой, мир и тепло. Никакие моро-

зы теперь не страшны ей, серые каменные стены

тюрьмы не смогут отнять у нее рожденную ею новую жизнь.

Теперь она просто не видела и черных тараканов на

облупленных стенах. Все существо ее сегодня было полно

могучих животворящих сил. Она радовалась как мать,

гордилась как жена тем, что именно ему — Зелимхану,

чья жизнь полна тревог и опасностей, она подарила

второго сына — Омар-Али.

А маленький Омар-Али в ночь своего рождения

закричал так громко, что старый тюремщик, дремавший

за дверью камеры, вскочил и, схватив с тумбочки

связку ключей, растерянно забегал по коридору. Не

понимая, что произошло, он открыл дверь женской камеры

и, увидев новорожденного, выругался:

— Вот чертово племя! Ни чем их не уморить!

И это были первые слова, которыми приветствовали

появление на свет сына Зелимхана. Бици спокойно

взглянула на тюремщика, счастливая тем, что есть сын,

еще один сын, который не даст пресечься роду Бахо-

евых.

На второй день после родов Бици вызвали на допрос.

На этот раз следователь — сухой старик с осунувшимся

невзрачным лицом — с самого начала заговорил

повелительно и безапелляционно. Только в самом начале он

попытался сыграть на чувствах матери.

— Разве нет у вас друзей на воле, которые могли бы

оказать вам помощь? — спросил он деловито.

— Нет, — ответила Бици, кутая ребенка в теплый

шарф. — Мне и не нужна ничья помощь.

— Вы по-прежнему отказываетесь перечислить

дома, где бывает Зелимхан?

— Я не знаю, где он бывает, — отвечала женщина,

поворачиваясь боком к следователю, чтобы дать

ребенку грудь.

Старик сидел молча, уставившись на нее и мерно

постукивая карандашом по столу.

— Это ваше последнее слово? — спросил он, не

повышая голоса.

— Да.

— Ну что ж, в таком случае разговоры наши

окончены. Я даю вам еще два дня на размышления, после

чего вы со всем своим выводком будете высланы в

Енисейскую губернию.

— Куда? — не поняла Бици.

— В Сибирь, в Сибирь! — выкрикнул следователь,

резко захлопнув лежащую перед ним папку.

Бици молчала. «В Сибири теперь наших много, —

подумала она. — И там не пропадем, лишь бы

Зелимхана не схватили...»

Чеченский аул Новые Атаги издавна славился

своими мастерами холодного оружия, светлой родниковой

водой Аргуна и красавицами с горячими сердцами.

Зелимхан бывал здесь очень редко потому, что и тут его

подстерегали агенты Кибирова не меньше, чем в

родном Харачое, Оно и понятно: Аюб был родом отсюда, а

царские стражники искали его так же усердно, как и

Зелимхана.

Зелимхан с Любом заехали сюда по пути из

Грозного с твердым намерением не задерживаться, но попали

на чеченскую вечеринку, куда, по обычаю, каждый

вправе прийти без приглашения и должен быть принят

хозяином дома как желанный гость.

Аюба здесь знали почти все, Зелимхана — нет.

Однако предусмотрительный Аюб на всякий случай

оставил во дворе верного человека, который должен был

следить за каждым, кто выйдет из дома.

Большинство людей на вечеринке было в овчинных

шубах, надетых поверх грязных бязевых «или ситцевых

рубашек, но у каждого висел кинжал на узком

кавказском ремне. А кое у кого в кобуре или за поясом торча-

.ли пистолеты-кремневки. Многие были обуты в ичиги

из сыромятной кожи. Те, что побогаче, были одеты в

ладные суконные черкески, а на ремнях у них висели

кинжалы в серебряных с позолотой ножнах и

пистолеты, инкрустированные по стволу серебром, с

набалдашниками из слоновой кости. Папахи у всех собравшихся

были набекрень.

После того как мужчины по старшинству и по

очереди поздоровались с вновь прибывшими, им были

предложены почетные места. Наконец все расселись,

и вечеринка потекла по узаконенному обычаем

руслу.

Зелимхан незаметно наблюдал за окружающими

людьми. Еще в самом начале он заметил девушку в

голубом шелковом платье, с большим кулоном на шее.

Она слепка приподнялась и, стыдливо закрываясь

тонким оранжевым шарфом, чуть заметно кивнула Аюбу.

На одно мгновение ее темные глаза задержались на

юноше, но тут же стали бродить по лицам, пуская по

ложному следу досужих наблюдателей. Зелимхан понял,

что это любимая девушка Аюба. Он часто слышал о ней

от юноши и знал также, что родители ее и думать не

хотят о молодом абреке.

Все девушки на вечеринке были нарядно одеты.

Они сидели напротив мужчин в почетном углу с

сияющими улыбками, кокетливо поглядывая на молодых

людей. Их воздушные головные уборы в свете тускло

мерцающей лампы подчеркивали естественную красоту

лиц.

Мужчины, тихо переговариваясь между собой,

иногда перебрасывались отдельными фразами с девушками.