уселся напротив старика. Как положено, мужчины

помоложе стояли в дверях. Шахид рассказал об ультимо-

туме генерала, но ни словом не обмолвился о том, что

ему лично обещал Шатилов, если он выдаст Зелимхана.

Старик перестал шептать молитву и, спрятав в

карман белого бешмета свои блестящие четки, спросил

глуховатым басом:

— Зачем это мы должны отправляться в Сибирь

из-за Зелимхана? Кто он нам? Если отвечать за всех,

рожденных эгиш-батоевскими женщинами, то из нас

никого не останется.

— Я и сам так думаю, — задумчиво отозвался Ша-

хид, — но если люди узнают, что мы его выдали...

— Выдавать не надо, — перебил его старик. —

Зачем нам пачкаться? Надо сделать так, чтобы мы

остались чистыми. — Он умолк и стал медленно

поглаживать свою бороду, обдумывая еще что-то. — Надо дать

им возможность убить его так, чтобы никто не знал о

том, что это сделали мы. Тайно, — добавил он,

понизив голос. — Тайная смерть всегда вызывает много

кривотолков, и истина тонет в догадках.

* * *

А у генерала Шатилова в тот же день собрался

другой совет. По рекомендации того же Данагуева генерал

вызвал к себе представителей чеченского духовенства

во главе с Веденским кадием Оба-Хаджи.

Святые отцы не замедлили излить генералу свои

верноподданнические чувства и заявили, что деяния ха-

рачоевского абрека противоречат шариату и

предписаниям пророка Магомета.

— Я всегда считал, что шариат — дело нужное и

полезное, — с прищуром улыбаясь, сказал генерал. — Бог

заинтересован в том, чтобы на земле был порядок, а

значит, и в том, чтобы всячески оберегать законную

власть. Правильно я понимаю шариат?

Священнослужителям явно пришлись по вкусу такие

простые и четкие суждения царского генерала. Шалин-

ский Юсуп-мулла почтительно закивал головой, а Оба-

Хаджи сказал:

— Я рад, что вы, такой большой хаким \ столь

верно понимаете суть и назначение шариата. Да

благословит вас аллах на добрые дела.

— Спасибо. Я буду очень рассчитывать на помощь

аллаха, — сказал Шатилов, даже не улыбнувшись.

— Все мы живем под единым богом, — он окинул

собравшихся старцев оценивающим взглядом. — Но нам

нужна ваша конкретная помощь, кадий. Надеюсь, вы

понимаете меня?

Оба-Хаджи оглянулся на своих коллег. Все

молчали, не зная, с чего начать. Каждый хотел, чтобы первым

заговорил кто-то другой...

— Мы согласны с вами, господин генерал, — пре-

_____________________________________________________

1 Хаким — начальник, представитель власти.

рвал наконец это тягостное молчание Оба-Хаджи. — Мы

напишем народу письмо, в котором проклянем

Зелимхана и его дела.

« — Это будет очень полезно, — повеселел

Шатилов. — Надо, чтобы люди не смели поддерживать этого

разбойника, и тогда он очень быстро окажется в

наших руках.

Благообразное лицо Юсуп-муллы даже как будто

осунулось от напряжения. Ему очень хотелось

посоветовать важному генералу что-нибудь очень мудрое, чтобы

тот остался доволен им.

— Зелимхан очень хитрый человек, — произнес

наконец мулла. — Он заигрывает с бедными людьми, в

этом его сила.

— И что же вы предлагаете, Юсуп-мулла? —

почтительно осведомился Шатилов.

Обдумывая ответ генералу, старик сидел, опустив

голову и постукивая об пол концом своего посоха.

— Надо найти человека, похожего на Зелимхана, —

изрек мулла после долгого молчания. — И пусть он ездит

по аулам, грабит и обижает бедных... Вот тогда

авторитет Зелимхана сразу упадет.

Шатилов удивленно поднял брови и уставился на

муллу, словно стараясь понять, насколько серьезно

говорит старик. Убедившись, что тот не шутит, он сказал:

— Что ж, совет мудрый!

Польщенный такой высокой оценкой своего ума со

стороны высокого 'начальства, Юсуп-мулла важно

кивнул головой и улыбнулся, показав белые мелкие зубы.

В результате совещания с представителями аллаха

на земле было подписано обращение к верующим

мусульманам.

«Мы, нижеподписавшиеся, хотим объяснить всем

правоверным, — начиналось оно, — что разбойник

Зелимхан из Харачоя приносит большой вред всему

населению и действия его совершенно противны шариату' и

аллаху. Всемогущий аллах наградит того, кто избавит

исстрадавшийся народ от этого разбойника».

На рассвете 20 ноября 1911 года из аула Новые

Атаги налегке выехала арба. Погоняя длинным прутом ле-

нивых сытых волов, впереди сидел Аюб. Сзади, на

войлоке, брошенном поверх мягкого ароматного сена,

опираясь на локоть, полулежал Зелимхан. Одет он был

довольно изящно, как богатый крестьянин, а в кармане у

него вместо необходимых дорожных документов на

всякий случай покоился пистолет «браунинг». Под сеном

лежали два карабина с патронташами.

Скрипели колеса, на каждый удар прутом волы

сердито отмахивались замызганными хвостами.

Зелимхан молчал, любуясь мирными полями,

прислушиваясь к утренним пересвистам птиц.

— Ты рассказывал мне, что этот адвокат хотел

тогда поднять тревогу, — заговорил вдруг Аюб, — так

можно ли сейчас положиться на него?

— Больше, чем на кадия Оба-Хаджи, — улыбнулся

Зелимхан. — Тогда, может, он хотел похвастаться м«ою

перед товарищами, а мог и просто растеряться. Ведь не

кто-нибудь, а абрек посетил их пьяную компанию. Нет,

не похож он на предателя.

— А ты бывал у него после этого?

— Ни разу.

— И не видал его с тех пор?

— Нет.

Аюб умолк и задумался, а по лицу Зелимхана

понял, что не по душе ему эта поездка.

— Не волнуйся, — успокоил абрек Аюба, — я узнал

о нем кое-что. Человек он из порядочной семьи, ничего

плохого не позволит себе. Лишь бы «твой» там был на

месте.

— Мой-то надежный, — ответил атагинец и, лихо

взмахнув прутом, стегнул волов.

Над постепенно вырисовывавшимся вдали городом

клубился серый туман. Было сыро, прохладно; о конце

осени говорил тонкий ледок, покрывавший

многочисленные лужи на ухабистой дороге. Сквозь туман

проглядывал мутный диск солнца. Оно светило так тускло, что

невольно думалось о теплой одежде. Зелимхан,

развернув мохнатую бурку, накинул ее поверх своей черной

черкески.

Аталинец гнал волов, как жадиый пахарь,

торопившийся начать трудовой день. В дороге они все чаще

обгоняли арбы крестьян, груженные дровами, сеном,

мушмулой и зерном, которые тоже тянулись в город на базар.

Солнце наконец пробилось сквозь туман и осветило

разноцветные здания, когда Зелимхан со своим другом

въехал в Грозный. На улицах было уже оживленно, но

люди попадались все больше недовольные, возможно,

оттого, что пришлось слишком рано покинуть теплые

постели. Все куда-то спешили...

Изредка по этим грязным немощеным улицам

проезжали черные экипажи на высоких легких колесах, в

которых восседали важные господа, беседуя друг с

другом или молча уставившись вперед, будто

прислушиваясь к монотонному цокоту копыт резвых красивых

лошадей.

Доехав до базара, Аюб с Зелимханом завернули за

угол.

Вот и широкая Московская улица —

задымленные дома с низкими окнами на кавказский лад, среди

которых возвышалась прочно сложенная из кирпича и

камня еврейская синагога с оранжевым куполом. Это

была еврейская слобода, которая возникла здесь вскоре

после основания города. Горские евреи, или, как их

называли, таты, держатся здесь особняком. Но живя в

соседстве с чеченцами, они во многом породнились с