князя командир дагестанской сотни ротмистр Данагу-

ев, — птица от своих птенцов далеко не улетает. Куда

же ему теперь деться, когда жена и дети его у нас?

— Да, — соглашался князь, — какой же абрек

позволит, чтобы у него жену отобрали! — и он приказал

войскам сниматься. А сам на закате во главе апшерон-

цев и дагестанцев двинулся на нижний мост через Ассу.

Как только серый конь князя, цокая копытами,

вступил на мост, внезапный выстрел вспугнул тишину

ущелья и протяжным эхом прокатился в горах.

И в ту же минуту началась беспорядочная стрельба

со всех сторон, все вокруг загрохотало.

— Князь убит! — крикнул кто-то в рядах солдат.

— Спасайся, братцы! — кричали другие, мечась в

панике, как овцы, испуганные гаолками.

В грохоте выстрелов невозможно было расслышать

слов команды, никто не мог понять, что же все-таки

произошло. И уж, конечно, никому не приходило в голову,

что нападение совершили пять человек, сидевшие в

засаде за мостом.

В тесном ущелье, проложенном рекой, сейчас

творилось что-то невообразимое: люди кричали, стреляли,

падали, вскакивали и бежали, не видя куда...

— Куда вас черти несут? Стойте! — надрывались

офицеры. Но давние рассказы о не знающей промаха

пуле Зелимхана действовали столь магически, что

каждый хотел только одного: немедленно уйти от

этой пули. И тут не могла спасти положение никакая

команда.

— Вур-ра-а, бейте их! — подбадривали абреки друг

Друга.

У Дуды кончились патроны. Тогда, обнажив

длинный кинжал, он спрыгнул со скалы и бросился на

оказавшегося поблизости офицера Данагуева. Но на этот

раз офицер опередил крестьянина: его уже занесенный

кинжал сверкнул лучом вечернего оолнца, и Дуда

ничком упал на землю. Но он >не признал себя

побежденным: опершись левой рукой о землю, крестьянин

широко размахнулся и метнул свой кинжал вдогонку

убегавшему офицеру. Кинжал вонзился в поясницу офицера, и

тот рухнул на доски моста.

К ночи место сражения опустело. Кругом стояла

кладбищенская тишина.

Зелимхан уходил, удрученный потерей семьи и раной

товарища, по освещенной луной горной тропе. С ним

ехали Зока и Аюб, поддерживая на коне раненого Дуду.

Перевязав рану, тюремный врач запретил тревожить

Бици вопросами, чтобы не вызвать у нее

преждевременные роды. Она и Зезаг уже лежали на жестких

тюремных нарах вместе со своими детьми, когда Зелимхан

возвращался в Веденский округ, поручив уход за

раненым Дудой Эльберду и надежному лекарю из Ба-

мута.

Зелимхан не скакал, нет! Он тащился, как

истерзанный зверь, который с трудом уползает в свое логовище,

чтобы зализать там многочисленные раны. Тащился

медленно, будто кто-то очень сильный удерживал его.

Часто абрек останавливался в дороге, думая: «А не

вернуться ли назад, не ворваться ли во Владикавказ?..

Рубиться там до последней капли крови с теми, кто

держит в плену моих родных. Но где они находятся? По

каким переулкам надо пройти, чтобы найти их?» И

рядом с ним сейчас лишь два товарища. «Эх, как мне

сейчас нужен был бы Сала;мбек, а его, быть может, уже нет

в живых», — размышлял абрек.

— Зока, как ты думаешь, кто мог привести их к

моим детям? — спросил он вдруг, обернувшись к

старику. — Ведь я же их спрятал в горах так надежно!

— Это сделал язык Одноглазого, — ответил старик,

не задумываясь.

— Одноглазый, говоришь? — Зелимхан даже

придержал коня. — Как же он попал в эти места?

— Его назначили писарем в Галашки, — ответил

Зока. — А разве тебе Эльберд ничего не говорил?

— Нет, а что?

— За насколько дней до прихода солдат Багал

приходил к Бици в башню, спрашивал, где ты. Тебе ясно,

что ему там понадобилось?

— Теперь все понятно, — хмуро отозвался Зелимхан

и надолго замолчал. Он думал: «О, будьте прокляты вы,

все доносчики, которые есть на свете! Так много

расплодилось вас на земле, что не найти от вас спасения

нигде... Нет, не стану прятаться от вас, а буду

безжалостно вас убивать, чтобы некому стало предавать

людей».

А в это время за высокой каменной стеной

владикавказской тюрьмы на виселице покачивалось уже

холодное тело Сала-мбека из Сагопши.

Дерзкое ограбление Кизлярского банка и

последовавшее за этим убийство начальника Назрановского

округа — князя Андрекова вызвали смертельную

тревогу в правительственных кругах. Несмотря на

кичливые заверения чиновников Терской области не

сегодня — завтра покончить с «шайкой» Зелимхана, абрек

по-прежнему гулял на свободе, а поэтому именем

государя императора дело борьбы с абречеством в Чечне

было поручено самому наместнику Кавказа. За ходом

борьбы с Зелимханом теперь пристально следили из

Петербурга.

Из Тифлиса непосредственно в крепость Ведено

прибыл помощник наместника Кавказа по военным

делам — генерал Шатилов со свитой. Приезд генерала

был неожиданным и вызвал много толков в крепости.

Ни у кого не вызывало сомнения, что прибытие

высокого начальства связано с делом Зелимхана, однако

находились наивные люди, которые высказывали

предположение, что генералу поручено разобрать жалобу

Зелимхана в Государственную думу.

Худощавый и статный Шатилов был человеком

сухим, точным в своих расчетах и необщительным. Не вдг-

раясь в излишние разговоры, он, как и его

предшественники, начал с того, что вызвал кое-кого из чеченцев и

поставил перед ними дилемму: отдать ему живым или

мертвым Зелимхана или же навсегда покинуть Чечню

и отправиться в холодную Сибирь...

Разумеется, был сформирован и новый .карательный

отряд, призванный «покончить с зелимх-ановским

движением». Во главе его был поставлен штаб-ротмистр

Кибиров, поскольку карьера подполковника

Вербицкого бесславно закончилась отдачей его под суд за

бездеятельность.

Но не только воинский приказ привел Кибирова в

Чечню. Он жаждал совершить акт кровной мести за

своего дядю, полковника Тархана Гулаева, и в этом

отношении им двигали те же побуждения, что и покойным

Гушмазуко, которого он презрительно называл

дикарем. В остальном же горцу Кибирову все было чуждо

здесь: дикие леса, глубокие ущелья, узкие и незнакомые

дороги и, главное, хмурые крестьяне и пастухи,

влачившие безрадостное существование. Больше того, это их

бесправное существование было естественным в

понимании блестящего офицера, привыкшего смотреть на

простых людей Кавказа как на рабов, которые сеют и

убирают для него хлеб, выращивают барашков для

шашлыка, ткут сукна для его нарядных черкесок,

выделывают кожу для изящных сапог, выхаживают для

него рысаков — словом, делают приятной и радостной

жизнь его, Кибирова. Когда же надоедало без конца

пить вино и скакать верхом на коне, можно было

разнообразить эту жизнь тем, что так волнует кровь —

убийством беззащитных этих рабов, да еще и

любоваться, как умирают эти хмурые, молчаливые крестьяне.

Для Кибирова это было развлечением. Но сейчас

острее всего было желание выполнить закон кровной мести.

Завтра его солдаты ворвутся в аул. Они убьют

первого же встречного крестьянина, который посмеет не

так взглянуть на них. Тогда штаб-ротмистр пошлет

начальнику области хвалебное донесение об

уничтожении им очередного сподвижника абрека Зелимхана. Его

будет благодарить сам генерал, пришлет поздравление

и наместник. Разве плохо? Нет, это была прекрасная

перспектива!