Изнуренный минувшей лихорадкой, я как уже говорилось, имел ввиду, не откладывая, возвращаться в Европу. Однако когда во время очередной выпивки Хэмминг предложил мне принять участие в путешествии в Валундаленд, мой язык тут же и с большим энтузиазмом произнес лишь одно слово: Конечно! И мы стали готовиться.
Наша экспедиция была частной, и все расходы оплачивались из собственного кармана. Мы раcсчитывали, что охота на слонов и последующая продажа бивней позволят вернуть потраченные деньги. Целью путешествия, помимо охоты, было картографирование новых областей, их этнографическое описание, сбор коллекций новых видов животных и растений, а также минеральных образцов. Коллекции мы собирались отослать в Европу, а карты безвозмездно предоставить английскому и германскому правительствам.
Все знакомые, узнав о наших планах, единодушно заявили, что отправляться в Валундаленд без вооруженной охраны в несколько десятков человек – чистое безумие. Разногласия возникали только при определении сроков нашей гибели – через три дня, через неделю и т.д. Нас не очень смущали эти пророчества, мы полагали что в любом случае сможем обойтись собственными силами.
Хэмминг брал в путешествие бескурковую нарезную двустволку «экспресс» 400-го калибра (соотв. 10,2 мм). Стрельба из нее велась 400-грановыми никелированными пулями, и заряд в 60 гран кордита (нитроглицеринового пороха) обеспечивал достаточно высокую начальную скорость, чтобы пробить даже слоновий череп. В качестве запасного служило многозарядное охотничье ружье 303-го калибра (8мм), переделанное под английский патрон военного образца. Я взял с собой крупнокалиберный однозарядный «экспресс» для охоты на слонов и мое любимое охотничье ружье системы Мартини-Метфорд 303-го калибра; хотя и старое, оно сохраняло великолепный бой. Наш арсенал завершали два тяжелых армейских револьвера, пара шнайдеровских винтовок на случай самообороны и дробовик.
Мы вышли из Каломо утром 11 мая 1906 года, и начало путешествия было многообещающим. Хэмминг собирался сделать несколько прощальных визитов, и мы условились, что я устрою первый лагерь в четырех милях от форта и подожду его. Он уверял, что еще до захода солнца непременно догонит караван. Но миновала ночь, а моего компаньона не видно, и я, чертыхаясь отправил людей в Каломо с приказом – обшарить все отели и клубы, и если господин капитан достаточно протрезвел, пригласить его в лагерь и показать дорогу. К вечеру слуги вернулись с обескураживающей вестью: Хэмминг ушел из Каломо еще накануне. Я забеспокоился – он был неизвестно где, один посреди буша, во фланелевом костюме, белых туфлях и без оружия. Ночью я не мог ничего предпринять, но наутро послал людей на розыски – и, как оказалось, напрасно: вскоре Хэмминг сам объявился в лагере, целый, невредимый и вполне довольный жизнью.
Сутки без еды и две одиноких ночевки под открытым небом – и это в местности, славившейся обилием львов – не казались ему событиями, о которых стоило бы упоминать. Единственное, что доставляло ему серьезное неудобство, это невозможность побриться. Оказалось, в первый вечер он потерял в темноте наши следы и только сегодня, наткнувшись на какую-то деревню узнал где мы. Всего за это время он прошагал около тридцати шести миль.
Вскоре Хэммингу неожиданно выпала честь изображать пастора – лишнее доказательство, что в Африке может пригодиться любое умение. Возле Мананзы мы встретили некоего бура, который попросил нас принять участие в печальной церемонии – похоронах его ребенка (малыша сгубила черная лихорадка). Семья – отец, мать и полдюжины детей – жила в традиционном бурском фургоне, запряженном шестеркой волов; перед нами словно возник осколок «Большого Трека». В задней части такого фургона ставится палатка, и под ней от борта к борту натягивают множество ремней – получается огромный гамак, в котором спит вповалку все семейство.
С истинно британской решимостью Хэмминг принял на себя руководство траурной церемонией. Буры плохо понимали английский, и он, не боясь разоблачения, читал по карманному молитвеннику все подряд – если не ошибаюсь там промелькнула даже послеобеденная молитва. Однако наше сочувствие было непритворным и я надеюсь, что мы хоть немного облегчили горе этих людей.
Теперь караван двигался по стране масхукулумбве – обширной саванне усеянной одинокими деревьями. Кругом бродили многочисленные стада диких животных, но вскоре я обнаружил, что не могу попасть из своего «экспресса» даже в лошадиную антилопу. Проведенное расследование показало, что уже на дистанции в сто метров пуля уходит на полтора фута выше точки прицеливания. Это задержало нас на день – пришлось опустить прицельную планку и заново пристрелять ружье, т.к. я не хотел продолжать путь с неисправным оружием.
Следующий лагерь мы разбили уже на берегу Кафуэ. Раньше тут была паромная переправа, но с завершением железнодорожного моста, караванные пути переместились, и здешний пост закрыли. Здания быстро ветшали. Единственным обитателем руин был невезучий еврей по фамилии Леви. Полгода назад он открыл факторию рядом с постом, но не учел, что поток покупателей иссякнет в ближайшем будущем. Теперь его свалила лихорадка, и он лежал в своей каморке один одинешенек.
Мы собирались сделать охотничью вылазку в ближайшие заросли – там обитало много буйволов, но задержались, поскольку не могли бросить Леви в таком состоянии. На следующий день неподалеку остановился караван торговцев и они пообещали позаботится о больном.
В местной деревне жило трое отставных аскари, знакомых мне по «Туземной Полиции». Узнав о моем приходе, они очень обрадовались и пообещали показать все излюбленные уголки буйволов.
Вдоль берегов Кафуэ тянутся заросли камышей. Там попадалось много личи – изящных и очень чутких антилоп. Охота на них закончилась безрезультатно – простояв по пояс в воде больше двух часов, я махнул рукой на антилоп и вернулся в лагерь. За это время можно было настрелять массу пернатой дичи – на воде плавали стаи египетских и шпорных гусей, но дробовика я с собой не взял, а тратить патроны с пулями не хотелось.
Буйволиные тропы вели к камышам из густого подлеска. Собственно говоря, это были не тропы, а хорошо утоптанные дороги – казалось, что здесь десятилетиями ходили слоны. Еще до рассвета мы с Хэммингом разошлись в разные стороны и заняли позиции в кустах. Небо уже светлело, над рекой стлался легкий туман. Тишину нарушало лишь пение птиц и громкое стрекотание больших цикад. И вот показались буйволы – не меньше сотни могучих черных зверей, словно вылепленных из ночного мрака. Они медленно поднимались по берегу, чтобы еще до восхода перебраться на заросшие кустарником лесные полянки.
Когда стадо было в пятидесяти метрах от меня, я прицелился в крупного быка и нажал на спуск. Раздался хриплый рев, и в ту же секунду все буйволы громоподобным галопом обратились в бегство. Я успел перезарядить «экспресс» и взять на мушку одну из коров, и снова громкое мычание показало, что пуля достигла цели. Раненные животные скоро начали отставать, и я махнул рукой, подавая сигнал бою. Собаки, спущенные с поводков, помчались к буйволам и вскоре остановили их. Еще два выстрел и огромные черные туши лежали у моих ног.
Одного буйвола я подарил проводникам. А вечером ко мне явился почтенный чернокожий старец, который представился отцом одного из отставных аскари. Я постарался оказать ему самый любезный прием, и старый джентльмен перешел к делу. Смысл его длинной и высокопарной речи сводился к тому, что он хотел бы получить еще некоторое количество мяса. Я не знал, сердится или смеяться – вот уж не ожидал, что для трех человек, даже с семьями, окажется недостаточным полтонны превосходной буйволятины! Все же просьба показалась мне чрезмерной и расстались мы менее дружелюбно, чем встретились.
Наш лагерь был расположен в чудесном, тенистом, очень живописном уголке на берегу Кафуэ, но жить в нем оказалось невозможно. Причиной явились гиены. С наступлением темноты они выходили на охоту целыми стаями, и жуткие вопли, хохот и завывание наполняли весь лес и уже не прекращались до самого рассвета. Наши собаки старались не отставать от них, и в результате получался концерт, описать который мне не под силу. Проведя две бессонные ночи, мы сняли лагерь и вернулись к паромной переправе.
