Мне было стыдно перед моими учениками-выпускниками, которые были тут же, на аэродроме, в ожидании самолета на Москву. Они с таким интересом хотели видеть моего сына…»[4].

Весьма красочное описание любимого сына, приправленное изрядной долей сарказма!

При этом Евгения Семеновна постоянно делилась с Василием впечатлениями от прочитанного (стихов и прозы), от увиденных кинофильмов, и, конечно, своим жизненным опытом (см., например, письмо от 28 февраля 1955 года).

Сквозной темой ряда писем Евгении Гинзбург является проблема теплого зимнего пальто, которое у Василия постоянно куда-то пропадает, а взамен появляется «стиляжная хламида». Все это нашло отражение в позднем рассказе Василия Аксенова «Три шинели и Нос» (1996), где герой рассказа признается: «Я ненавидел свое зимнее пальто больше, чем Иосифа Виссарионовича Сталина. Это изделие, казалось, было специально спроектировано для унижения человеческого достоинства: пудовый драпец с ватином, мерзейший „котиковый“ воротник, тесные плечи, коровий загривок, кривая пола. Студенты в этих пальто напоминали толпу пожилых бюрократов».

И, конечно, вместо добротного советского «изделия» появлялось из комиссионки заношенное до дыр пальтишко «верблюжьего цвета», с которого «свисал пояс с металлической, не наших очертаний, пряжкой»: «На пряжке внутри фирменные буквы: Jennings! Внутренние органы неприлично заторопились. Пряжка с зубчиками. Пояс немного залохматился. Это из-за зубчиков, так и полагается. Да ему сто лет этому пальтишке, молодой человек. Послушайте, дорогая девушка, будьте человеком, отложите его для меня! Я через два часа, через час, приду с деньгами! Ну, вы комик, молодой человек! Да вы хоть примерьте» («Три шинели и Нос»).

Это будет написано Аксеновым более сорока лет спустя, а пока магаданскими зимними ночами Евгении Гинзбург не спится после получения от сестры известий, что ее Вася кашляет и мерзнет от холода в далеком Ленинграде…

Отец, как это свойственно мужчинам, относился к перипетиям сыновней жизни более снисходительно и терпимо, его письма нередко выдержаны в шутливом тоне. Но изредка встречаются и жесткие отповеди (см. письмо от 22 апреля 1955 года).

Павел Васильевич твердо уверен, что предназначение сына – это избранная им специальность врача[5], и не советует ему отклоняться от намеченного пути. Любопытно в этом смысле его замечание по поводу литературных интересов сына – в письме от 27 ноября 1957 года Василию и его жене Кире он пишет:

«Что касается литературы, то я хотел бы сказать вот что. В силу определенных причин Вася едва ли будет играть серьезную роль на литературном поприще».

Что подразумевал Павел Васильевич под «определенными причинами», трудно сказать, возможно, анкетные данные Василия, – не верил, что сыну репрессированных родителей позволят стать известным писателем. К счастью, он ошибся.

Но эта сентенция отца относится уже к более благополучному периоду жизни сына.

Василий Аксенов уже женат и живет в Москве. В столицу он переехал из поселка Вознесенье Ленинградской области, где недолгое время проработал главврачом местной больницы.

Это завершающее переписку письмо выглядит предпосылкой к счастливому финалу эпистолярной драмы, действие которой будет разворачиваться перед читателями публикуемых писем.

Дорогой Васенька!

Получила твое послекурортное письмо. Надеюсь, и ты получил мое, в котором описаны все последние события моего существования. Я уже писала тебе, что преподаю в вечерней школе № 1 (здание вашей школы) и что страшно охрипла. Более месяца болею ужасным ларингитом и только вот за последние 2–3 дня наметилось некоторое улучшение. Не знаю уж, что этому причиной – гомеопатический ли «Джек на кафедре»[6] или просто горло привыкать стало к ежедневной нагрузке. Нахожусь в постоянном страхе, как бы это не обострилось до такой степени, чтобы сорвать мой педагогический кусок хлеба, с таким трудом обретенный вновь.

Кстати, об этом куске. Оказалось, что педагогический стаж в ВУЗах для школы на засчитывается или, вернее, засчитывается только в том случае, если наряду с вузовским стажем есть стаж школьной работы. В связи с этим мне необходимо все же достать два свидетельских показания о том, что я преподавала в опытно-показательной школе при пединституте. Это составляет такую значительную разницу в зарплате, что я решила этого добиться. Поэтому прошу тебя передать тете Ксене[7] прилагаемую записку и, со своей стороны, сделать все возможное для того, чтобы эти два свидетельские показания (обязательно нотариально заверенные) были мне присланы как можно скорее. Пусть тетя Ксеня постарается, и я ее не забуду.

В записке к ней я пишу, к кому надо обратиться. Справки должны быть даны преподавателями, работавшими одновременно со мной. В записке к ней я называю тех, кто еще, возможно, жив и работает в Казани.

Твое письмо, говоря откровенно, не очень меня удовлетворило. На нем печать торопливости, чувствуется большая оторванность и большая «отвычка» от меня[8]. Что касается до его деловой части, содержащей финансовый отчет, то и она меня не порадовала. Три тысячи ушло на поездку – ну, это еще ладно, хоть на юг съездил! Но эта перманентная история с пальто, которые мы ежегодно покупаем и которых у нас никогда нет! Теперь еще особенно ясно. Как права была Наташа[9], говоря, что твое «стильное пальто»[10] – старая тряпка. А ведь на него ушла стоимость двух пальто + тысяча дополнительно.

Возьми с книжки полторы тыс. и купи простое и добротное зимнее пальто. Ни в коем случае не ходи зимой в осеннем. Сообщи мне точно и правдиво, сколько денег у тебя останется на книжке после этой покупки. Неужели Антон[11] прав, и ты их уже все растранжирил? Вася, пойми, что у нас сейчас совсем не то, что тогда, в этом вопросе, совсем.

Пальто купи обязательно. Я так боюсь, что ты будешь опять мерзнуть. Посылку с бельем и брюками скоро получишь, я ее собираю для тебя.

Работаю сейчас как вол. И школа, и беготня по частным урокам. А ведь годы уже не те, да и биография не из таких, что способствует сохранению бодрости. Умоляю тебя заниматься серьезно и к январю восстановить себе право на стипендию. Сегодня-завтра должна приехать Акимова[12], тогда я, получив более подробные сведения о тебе, напишу тебе еще.

Пришли свои сочинские фотографии.

Вася, ты мне так и не отвечаешь на вопрос о Фиме[13], который я задаю пятый раз: передал ли ты ей шаль и оставшиеся ее 100 р.? Как ее самочувствие? Меня очень мучает совесть, что я ей последнее время ничего не посылаю. Напиши о ней подобно. Хочу в следующем месяце что-нибудь выкроить и для нее. Паша[14] все в том же бедственном положении. С сенокоса вернулся совсем больным. Живет, в основном, на те 300 р, которые я посылаю ему аккуратно, ежемесячно. <…> Есть у нас одна неплохая новость: Антону вернули паспорт, который у него отобрали в феврале, во время, так сказать, нашего кульминационного пункта. Ему здешние власти хотели оформить тогда вечное поселение на Колыме, но Москва этот проект не утвердила, и сейчас он снова – полноправный гражданин, может ехать, куда хочет. <…>