По завершении ужина я получил объяснение. Осетрина быстро приедается и уже на третий день «не лезет в горло», а камбалу можно есть каждый день с удовольствием. Осетрины в Должанской во время путины хоть завались, а камбала - редкость, отсюда и другие расценки у местных жителей на деликатесы.

И действительно: через три дня я уезжал из Должанской с чувством глубокого отвращения к осетрине. (Правда, потом чувство это быстро исчезло и не возвращалось никогда).

Глава 4. Фамилия Ломтев

На этом известные мне сведения о моих бабушках-дедушках заканчиваются. Слабым утешением этому является то, что я не один такой, не помнящий родства и плохо знающий свое социальное происхождение. Думаешь иногда: ну что стоило сесть с любым из живших в то время старших и расспросить о их времени, так всё откладывалось на потом. Теперь остается лишь сожалеть - поздно, никого уже нет.

Фамилия «Ломтев» не такая уж и редкая. Список телефонных абонентов Московской городской телефонной сети содержит более 30 абонентов с фамилией Ломтев, а это значит, что не менее 100 москвичей являются моими однофамильцами.

Встречается иногда в большой литературе, у Мамина-Сибиряка, например, в «Золоте». Лично я никого из однофамильцев не знал. Но однажды на работу в Воронеже мне пришло письмо от некой Ломтевой из Ташкента. Она писала, что родилась и жила в деревне под Воронежем, какой – не помнит. В начале войны ее маленькой девочкой эвакуировали в Среднюю Азию, по дороге все близкие потерялись, и сейчас она не знает никого из родственников. Подпись мою она увидела на бланке служебного письма и поэтому решила написать мне в надежде на чудо.

Я начал искать. Начал с простого: в телефонном справочнике города Воронежа фамилия эта встречается трижды: у меня, у руководителя стройтреста и какой-то женщины. Строитель сразу же разрушил надежду на удачный поиск: родом он издалека, и никого из родственников на воронежской земле не знает. Женщина выслушала меня настороженно и сухо сказала, что не располагает никакой информацией.

Неожиданно я узнаю, что в Острогожском районе Воронежской области есть селение, где Ломтевых живет несколько семей. Связался с секретарем райкома, изложил ситуацию, тот пообещал помочь в розыске. В местной газете было опубликовано соответствующее обращение к жителям района, но никто на него не откликнулся.

Я уже собирался писать в Ташкент о безрезультатности проведенных поисков, как вдруг позвонила моя воронежская однофамилица: «Дайте адрес в Ташкенте». Спросил, что изменилось? В ответ получил нечто невразумительное, из чего можно было догадаться, что фамилия осталась у неё от бывшего мужа, контакты с которым нежелательны, но чужое горе заставляет…

В Ташкент я сообщил и об Острогожске, и о разведенной женщине. Ответа не получил.

Глава 5. Об одноногом брате моей мамы и моих вредных привычках

Продолжу описание моего куцего генеалогического дерева по линии матери.

Ее старший брат Николай был женат на очень обаятельной женщине Лидии и имел двух сыновей: Георгия, которого все домашние звали Юрием, и Сергея.

С Сергеем мы встречались дважды еще в школьные годы. Веселый остроумный паренек, немного хулиганистый, очень нравился моему отцу. Работал слесарем на каком-то заводе в Виннице. Был убит в своем подъезде неизвестными лицами.

Юра был намного спокойней, закончил военно-морскую Академию в Ленинграде, женился на коренной ленинградке Римме, с которой они родили двух сынов, служил недолго на Дальнем Востоке на подводной лодке. Ушел с флота из-за несчастного случая на море (утонули его матросы во время шлюпочного похода), перешел на медицинскую службу в гарнизоне под Новосибирском. Начал выпивать, сперва понемногу, потом систематически. Для смены обстановки семья вернулась в Ленинград, но страсть Юры к спиртному не ослабевала. Усилия Риммы по противодействию ни к чему не привели, и в конце концов они расстались. Юрий переехал в Винницу, там женился, работал рентгенологом, умер в 2001 году.

Мы с Юрой несколько раз встречались. Грустно было смотреть, как этот очень милый человек, врач с академическим образованием, с каждым годом опускается на дно жизни.

С дядей Колей, его отцом, я встречался всего один раз, в самом раннем детстве, но встреча эта была для меня знаковой. Уже будучи студентом, я попросил маму рассказать подробности всплывшей в памяти картинки: я, маленький ребенок, вхожу в комнату, за столом сидит мой отец и с ним незнакомый мне дядька, поразивший меня пустой правой штаниной. За столом обедали. Внимание мое привлекла стоявшая на столе бутылка, которую раньше я никогда не видел - на этикетке был нарисован лохматый бык. Я стал тянуться к ней, требовал, очевидно, налить. Мне дали попробовать. До сих пор хорошо помню, как я начал отчаянно орать. Спасала меня мама. Дальше не помню.

Гораздо позже мама от моего рассказа опешила:

- Вадимка, это ж было еще до войны - в марте или апреле сорок первого. Тебе не было и четырех. Первый и единственный раз к нам в гости приехал из Жмеринки мой брат Николай (в юности он попал под поезд и лишился ноги, что и позволило детскому сознанию зафиксировать необычный факт), я приготовила нехитрую закуску, на стол поставила бутылку зубровки. В это время ты и появился. Я куда-то отвлеклась и вдруг услышала твои дикие вопли. Вбежала в комнату. Вижу, мужики суют тебе в рот какую-то еду, а ты истошно кричишь. Я быстро разобралась в ситуации (они, видите ли, хотели привить у тебя отвращение к спиртному). В руках у меня была какая-то тряпка, и я начала ею колотить "воспитателей".

Таким образом, встреча с дядей Николаем оказалась для меня значительной: благодаря ему в 1941 году я познакомился со спиртным. Почти как известный персонаж Аркадия Райкина, который пить, курить и говорить начал одновременно.

Курить я начал, когда мне не было и 10 лет. Помню точно: только что прошла денежная реформа 1947 года, мы сидим на любимом чердаке у Витьки Хомутова среди сложенных на хранение высохших кукурузных бодылок (как только не сгорели?), рассматриваем новый "трояк" (появилась такая трехрублевая банкнота) и курим самокрутки из первоклассного табака. Не оговорился, - табак был, действительно, первоклассным (ниже расскажу, почему).

Этот день я считаю началом своего курения, которое продолжалось почти 50 лет. Я быстро втянулся, был заядлым курильщиком в школе, а в институте и на работе – подавно. Когда женился, стал задумываться о том, как бы бросить, но не хватало силы воли и убежденности, и табак оказывался сильнее меня. Однажды все-таки мне удалось бросить, и я думал, что навсегда: главврач соседней с заводом больницы повел меня на экскурсию в хирургическое отделение к пациенту, которому ампутировали ногу из-за сужения сосудов, и показал, что меня ожидает, если я буду продолжать курить.

Я твердо сказал себе: «Все!», но почему-то стало непривычно тяжело работать – все валилось из рук, не получалось, а если и получалось, то не так, как требовалось. Однажды я сидел расстроенный, не соображая, что делать, как вдруг заходит начальник цеха со знакомым запахом «табачка». Попросил у него сигаретку, прикурил, покурил, и вдруг все пошло как надо. И еще потом много лет, даже после переезда в Москву, я оставался заядлым курильщиком.

Потом начались головные боли, дышать становилось труднее, стали чувствоваться «мурашки» в ногах – налицо были все признаки приближающейся угрозы. Поставил себе рубеж: на следующий год мне исполнится 60, стаж курильщика достигнет 50 лет, вот тогда обязательно брошу!

В октябре 1996 года мы с женой Аллой поехали отдыхать в Кисловодск, в санаторий «Красные камни». Мне очень нравится бывать в этих краях - есть возможность побывать на родительской могиле, и мне очень подходит здешний климат: почти каждый день солнце, тепло. Бывает так, что выходишь рано утром на прогулку по лесной горной тропе на «Красное солнышко» - все припудрил легкий снежок, тишина и красота сказочная. А возвращаешься, потекли весенние ручейки, и к обеду никакого снега нет и в помине. «Воздух чист, прозрачен и свеж, как поцелуй ребенка», так сказано об этих местах у Лермонтова в «Герое…».