Глава 14. Колхозная пекарня

Отец долго мечтал, но никак не мог реализовать свою задумку о строительстве колхозной пекарни. Ему никак не удавалось найти мастера. Требования к мастеру были необычны. Еще во время войны, будучи где-то в Чехословакии, отцу довелось по случаю поесть исключительно вкусный хлеб, а потом выпытывать у местного пекаря Йошки секреты его мастерства. К русским в то время чехи относились со всей любовью, и пекарь пытался подробно все рассказать, но мешал языковый барьер. Отцу лишь запомнились основные факторы, влияющие на вкус хлеба: мука, вода, дрова в печи плюс любовь мастера к своему делу.

Ещё запомнилась красочная иллюстрация пекарем качества своего продукта: по рассказу отца, он положил свежеиспеченный хлеб на лавку, сел на него, слегка попрыгал, а после торжественно продемонстрировал, что булка нисколько не деформировалась. Этот «показатель качества» и стал основным требованием к будущему колхозному пекарю. По таким критериям найти кандидата было, конечно, нелегко, но умелец наконец нашелся.

Новый мастер выставил особые требования к зерну, к его помолу, а также к печи (водой он остался доволен).

Необходимое зерно нашли легко (благо, край зерновой), решили все вопросы с конструкцией газовой печи (газ, оказывается, даже лучше, чем дрова), а вот с требуемым помолом вышла небольшая заминка. Потребовалась своя мельница, а где купить мукомольные вальцы, фондируемые и распределяемые Госснабом?

Помогло везение. К этому времени я уже работал на заводе в Воронеже. Там же находился единственный в СССР продуцент мукомольных вальцев – завод имени В.И. Ленина, предприятие, существующее с дореволюционных времен.

Интересный момент: на заводе мне показывали подписанное собственноручно Лениным и хранимое как святыня в заводском музее трудовой славы письмо, где тот дает согласие на присвоение предприятию его имени. (При-жиз-нен-но!? А мы-то все время считали, что он - сама скромность…).

Колхозникам помог случай, а фактически разрешил ситуацию так называемый «блат». Я обратился на завод Ленина к своему коллеге, тот всё быстро решил, и строго фондируемое оборудование самовывозом ушло с завода.

А еще через пару месяцев колхоз стал выпекать свой хлеб. Да какой хлеб! Это были огромные, по современным меркам, буханки квадратом примерно 30 на 30 (а может, и больше) сантиметров и высотой сантиметров 25, с хрустящей корочкой. Хлеб был ослепительной белизны, «крупноноздреватый», с неуловимым ароматом и кисловатым привкусом. Если хлеб подсыхал, его вкусовые качества можно было полностью восстановить, поставив на паровую баню (с другими сортами такого полного восстановления не происходит, и это было одним из достоинств хлеба из новой пекарни).

Очень похожий на такой хлеб я иногда покупал значительно позднее, когда в стране началась перестройка, и когда в Москве на Пятницкой открылась небольшая пекарня с магазином, торгующим горячим австралийским хлебом, и громадной очередью (уже позабытое явление). Вроде бы такая же хрустящая корочка, такая же белизна, но отсутствовал характерный привкус, а во рту хлеб создавал впечатление чего-то ватного, откусывать и жевать его можно было с определенным усилием. В общем, можно было убедиться, что австралийский хлеб не ровня нашему, колхозному.

Принятый на работу мастер оправдал все ожидания. Вкусовые качества, повторюсь, были отменными.

Первоначально хлеб в открытую продажу не поступал. Каждая колхозная семья могла заказывать и приобретать по одной буханке в день. Но потихоньку слава о хлебе распространилась за пределы колхозного поселка, и правдами и неправдами он стал появляться за его границами: то выпросит какой-нибудь детский сад, то районное начальство напросится в постоянные клиенты (ну как тут откажешь?).

* * *

Не знаю точно, когда и почему это произошло, но конец у пекарни был безрадостным, хлеб «выродился».

По долгу службы в начале 90-х я попал в родные края. В разгар уборочной страды мы с генеральным директором завода «Ростсельмаш» Юрием Александровичем Песковым поехали на его служебной «Чайке» в поездку по пшеничным полям Северного Кавказа. Цель поездки – получить из первоисточника, то есть из уст комбайнеров, мнение о работоспособности зерноуборочных комбайнов «Дон-1500», выпускаемых «Ростсельмашем», и положить конец долгим спорам о пригодности этой машины для российского земледелия. Побывали мы на Кубани, на Ставрополье, проехали Кабарду, заезжали в ущелье в Алагирском районе Северной Осетии.

В этом ущелье находился альпинистский лагерь завода «Ростсельмаш» - детище Юрия Александровича - построенный почти полностью по его эскизным проектам и под его пристальным наблюдением. Следует отметить необычную любовь ЮА к различного рода строительным объектам, требующим определенных художественных решений. Он много времени уделял оформлению заводской базы отдыха в Геленджике и пионерского лагеря, заводского дома приезжих, созданию альпинистской горки среди жилого массива в Ростове для занятий заводской спортивной секции, и альпинистского лагеря в Осетии.

И все у него получалось красиво, добротно, что называется – на века. В этом я смог лишний раз убедиться, когда мы заехали в горы: не буду даже пытаться передать красоту и величие здешних мест – это что-то неописуемое. Но под стать им были и постройки: главный и административный корпуса, столовая, баня, любые мелкие строения были выполнены очень просто и с большим художественным вкусом.

Незадолго до этого я прочел книжку Всеволода Овчинникова «Ветка сакуры», где он, говоря об эстетике у японцев, подчеркивает их постоянное стремление к простоте форм предметов быта и к целесообразности в мелочах и деталях. Нечто подобное можно было повторить о ЮА: у всех строений был единый «почерк» - добротность, внушительность, гармония с природой и практичность без каких-либо «примочек». Тонкости японского искусства ЮА, мне кажется, специально не изучал, у него этот дар был, очевидно, от рождения.

Посетить незамеченными эти места нам не удалось – приехал секретарь райкома с двумя помощниками, которые немедленно вытащили из багажника «Волги» черного барана (местные гурманы-эстеты считают их наиболее вкусными, так как летом в жару они меньше потеют), молча и уверенными движениями освежевали его и принялись без суеты готовить традиционный шашлык, а также, как они выразились, «сурприс».

Шашлык был, как и ожидалось, отменный (ну кто из нас не кушал шашлык?), а вот «сурприс» я встретил впервые, хотя раньше доводилось слышать о нем. На блюде лежала сваренная целиком баранья голова – с зубами, с глазами, с высунутым языком и даже с остатками шерсти, которую «кулинары», очевидно, не сочли необходимым удалять со всей тщательностью.

Мне уже было известно, что вареная баранья голова, национальное осетинское блюдо, подается в торжественных случаях и сопровождается определенным церемониалом, демонстрирующим уважительное отношение тамады к почетному гостю. Роль тамады, естественно, исполнял секретарь райкома (партия – наш рулевой), а центром его внимания вначале был ЮА, но тот незамедлительно «перевел стрелку» на меня, и мне довелось по полной программе вкусить все "прелести" положения почетного гостя за осетинским столом.

Мне первому дали кусок языка, губу, ухо и затем - глаз, считающийся высшим лакомством. Все это сопровождалось длинными нравоучительными тостами (вот где была бездна материала, полезного для Шурика из «Кавказской пленницы»!), и запивалось неимоверным количеством водки под контролем тамады. ЮА только посмеивался.

Так случилось, что с детства я могу есть все, что угодно, лишь бы было съедобно (помните? – «лишь бы можно было разжевать»). Поэтому я, не отказываясь и не протестуя, съел все экзотические части бараньей головы. Не могу рекомендовать их как изысканный деликатес, но что-то в этом блюде все-таки было притягивающее (может простота?).