Спокойная тишина метро составляла невероятный контраст с раздираемым трассирующими очередями ночным городом. Доехав до «Пушкинской» и выйдя на улицу, Дмитрий ту же натолкнулся на баррикаду, перегораживавшую Тверскую улицу напротив Елисеевского магазина. После разъяренной толпы у Белого дома его поразила атмосфера спокойной и деловитой сосредоточенности – и вскоре он понял, в чем дело.

Здесь собрались все те же участники и демократических митингов 1989-1990 годов, и знаменитого августовского стояния 1991 года, они в очередной раз, привычно и организованно, пришли защищать ту самую российскую демократию, о которой мечтали во времена перестройки. Для них все было понятно – коммунисты в союзе с экстремистами рвутся к власти, а потому надо просто встать и преградить им дорогу По этой же причине речи и призывы, раздававшиеся с балкона Моссовета, воспринимались с вежливым вниманием, но достаточно равнодушно Дмитрий спустился к началу Тверской, усмехнувшись тому, что неизменные бабушки привычно торговали там водкой и сигаретами, дошел почти до Красной площади, поразившись пустынности центральных улиц, а затем вновь вернулся к памятнику Юрию Долгорукому и стал греться у костра. Согревшись, он хотел пойти позвонить Светлане, как вдруг почувствовал себя совсем плохо. Бесконечное количество сигарет, волнение и усталость за весь этот кошмарный день столь неожиданно и болезненно отдались в сердце, что он с трудом отошел к ближайшему дому – это был книжный магазин, сел прямо на тротуар, прислонившись спиной к витрине. Сердечная боль сменилась каким-то общим, расслабленным состоянием, когда неудержимо тянуло прилечь и закрыть глаза. Ему даже показалось, что он вот-вот умрет, и подумалось, как глупо это будет выглядеть.

Минут десять он сидел с закрытыми глазами, пока не пришел в себя, затем поднялся и пошел искать телефон. На этот раз их беседа была короткой – он еще раз заверил ее, что приедет, как только откроется метро, попросил спать и не волноваться, после чего повесил трубку.

Ночь у Моссовета прошла достаточно спокойно, и уже под утро сообщили, что в Москву вошли верные президенту войска. «Они что – пешком шли?» – издевательски воскликнул чей-то голос. Через час должен был начаться штурм Белого дома, и, услышав об этом, Дмитрий, сидевший у костра в компании студентов, кинул в него сигарету, поднялся и пошел к метро…

Открыв дверь и увидев Дмитрия, Светлана на мгновение ахнула, в глазах ее мелькнул ужас. Но она быстро овладела собой, втащила его в квартиру и заперла дверь.

– Подожди, потом расскажешь, – пробормотала она, снимая с него куртку и ведя в ванную, – садись здесь и закрой глаза.

Он присел на край ванной, а ее теплые руки осторожно омывали его разбитое лицо. На Дмитрия вдруг напала странная дрожь – он стучал зубами и никак не мог согреться.

Двадцать минут назад, когда он, пошатываясь от усталости и бессонной ночи, подходил к дому и на улице одиноко маячили только редкие фигуры собачников, у него за спиной резко взвизгнули тормоза. Сначала он не обратил на это внимания – за прошлый день его уши наслушались гораздо более тревожных звуков – и повернулся только тогда, когда раздался топот бегущих ног. В тот же момент он получил столь сокрушительный удар в грудь, что отлетел на два метра и тяжело упал навзничь, чувствуя, как у него перехватило дыхание. Его два раза ударили ногами, причем один удар пришелся по ребрам, а другой – в щеку, отчего она сразу одеревенела. Он попытался было приподняться на локтях, но и эту опору из-под него тут же выбили, нанеся при этом еще несколько ударов. Перед глазами мелькали лишь толстые ноги в джинсах, а лицо – круглое, усатое, с издевательски-жестокими глазами

– он увидел только тогда, когда один из нападавших склонился над ним. Дмитрию было несложно узнать в нем того самого бугая, которого он видел из окна своей квартиры в свой самый несчастный день.

– Ну что, сука, хочешь враз башку отрежу? – и перед глазами хищно блеснуло огромное лезвие ножа. Через секунду оно холодной и режущей болью прошлось по его шее, оставляя следы порезов, – он понял это потому, что гортань вдруг стала горячей и мокрой.

– Вот так сразу от уха до уха и отхвачу… Тебе, пидору, сколько раз говорили, чтобы отдал бабу. Думаешь, мы тебя вечно будем уговаривать?

Дмитрий молчал, пытаясь краем глаза увидеть второго, стоявшего где-то над головой.

– Ну, что молчишь, мудак, отвечай, – отозвался тот, пнув его ногой в темя.

– Что?

– Жить хочешь?

– Хочу.

– Тогда скажи своей бабе, пусть будет готова. Сегодня ей позвонят и скажут, когда выходить. Все понял, блядь?

– Понял.

– Ну, а это, чтоб лучше запомнил, – первый из нападавших схватил Дмитрия за куртку, приподнял с земли и тяжело ударил кулаком в лицо так, что тот стукнулся затылком о землю и едва не потерял сознание.

Когда он с трудом, опираясь на дерево, возле которого лежал, поднялся с земли, те двое уже сидели в своей машине, но не уезжали, а следили за ним. Он повернулся и заковылял прочь, выплюнув по дороге обломки двух зубов. Один из собачников, сосед, подбежал было к нему и начал что-то говорить про милицию и про то, что он запомнил номер машины, но Дмитрий лишь вяло махнул рукой и ничего не ответил.

Сидя сейчас в ванной и мучаясь от боли в голове, шее, груди, он чувствовал себя таким униженным, подавленным и обреченным, что даже не знал, что говорить Светлане. Но она ничего и не спрашивала, смазывая порезы на шее йодом, а начинающие распухать синяки троксевазином. Закончив свою работу, она задала ему два коротких вопроса:

– Это из-за меня?

Он кивнул, не поднимая глаз.

– Они угрожали тебя убить?

Он вновь кивнул и вдруг почувствовал, что плачет – плачет горькими, горячими слезами нестерпимой обиды. Не удержавшись, чтоб только не зарыдать, он обнял стоявшую перед ним Светлану и прижался щекой к ее халату. Она была такой теплой, уютной, ароматной… Милая, любимая и безвозвратно теряемая… Несмотря на всю свою безумную усталость, ему захотелось ее сейчас, немедленно, но он знал, что не посмеет к ней притронуться, потому что в желании обладать женщиной, которую не можешь защитить, было что-то невыразимо постыдное.

Но она сама поняла это желание по легкой дрожи, сотрясавшей его тело, сама привела в комнату и помогла раздеться. Затем расстегнула и сняла собственный халат, стянула через голову ночную рубашку и легла рядом. И Дмитрий, целуя разбитыми губами ее упругое, смуглое тело, чувствовал, что продолжает плакать и его горячие слезы капают на ее груди и живот… Она тоже ласкала его, но как-то иначе, словно бы по обязанности. Оба старались не встречаться взглядами и губами, словно делали что-то постыдное… А когда он, уже лежа сверху и войдя в нее, попытался поцеловать, она так резко отвернулась в сторону, что он все понял.

Успокоившись, он уснул почти мгновенно, а проснулся через несколько часов, когда где-то на периферии своего тревожного сна услышал что-то очень похожее на звуки выстрелов. Открыв глаза и приподняв голову, он с изумлением огляделся по сторонам – эти звуки не исчезли вместе со сном, но продолжали наполнять комнату. И только увидев Светлану, задумчиво сидевшую перед телевизором, он понял, в чем дело – телевидение Си-эн-эн вело прямую трансляцию штурма Белого дома.

На экране были видны стоящие на мосту танки, которые обстреливали исходящее черным дымом здание парламента. Однако Светлана не столько следила за происходящим, сколько думала. Дмитрий угадал ее мысли и с ужасом ждал решения, не имея никаких сил на него повлиять, Более того, к нему в душу стало закрадываться омерзительное чувство облегчения и смирения перед всем происходящим. Его можно было бы выразить такими гаденькими словами: «Я сделал все, что мог и пусть будет, что будет», если бы он осмелился сформулировать это чувство, хотя бы для самого себя, а не стыдился его и трусливо гнал прочь.

Она взяла сигарету и закурила – он сделал то же самое, и опять они не взглянули друг на друга и не сказали ни слова.