– Вы молчали о своем посещении Колмена вместе с другом или говорили об этом публично?

– Я болезни своих друзей публично не обсуждаю, – холодно сказал Реджинальд. – Но я определенно не пытался скрыть ни посещение доктора Колмена, ни его причину. Зачем? У парня язва желудка, его не сочли пригодным для армии и дали работу здесь, вот и все.

Дэвид понял, что тот решил держаться полного доверия доктору Колмену. Позиция, которую трудно атаковать, но прояснить необходимо.

– То есть вы сохранили эти сведения про себя?

– Болезнь друга – да. Но из посещения специалиста я секрета не делал. В доме все знали.

– И Урсула тоже?

– Разумеется, Урсула тоже.

– А ваш отец?

– Знал. Думаю, это из-за меня он решил показать Урсулу Колмену.

– Видимо, так.

Дэвид подтвердил свою точку зрения, но дальше, как оказалось, не продвинулся. Без дальнейших доказательств невозможно было бы обвинить Фринтона ни в помощи другу в получении фальшивого заключения, ни в организации такового для Урсулы. На основании этой информации невозможно было заключить, кто принял решение показать Урсулу доктору Колмену – Фринтон или его отец.

У поворота тропы Дэвид попрощался с фермером и двинулся к перелазу, ведущему на дорогу, чувствуя, что за ним наблюдают. Он надеялся, что к нему больше не прилетят шальные пули, но заставил себя не оборачиваться и не ускорять шага. Дойдя до перелаза, он оглянулся. На тропе и лежащих за ней полях было безлюдно и тихо. Только несколько ранних ласточек пикировали к земле и взмывали вверх, навстречу свету весеннего солнца.

На следующий день погода была изумительная, а Дэвида все еще мучила совесть из-за Джилл. Поэтому после ленча на скорую руку он повел ее гулять по холмам к юго-западу от Шорнфорда. Физическая нагрузка и беззаботная беседа вернули ясность мысли, и Дэвид вернулся в «Плуг и борону», рассчитывая найти сообщение от Стейнса с дальнейшим развитием дела, связанным с Колменом.

Но его ждало разочарование. Сообщение и действительно имелось, но от Хьюберта Фринтона. Не был бы доктор Уинтрингем столь любезен, чтобы посетить усадьбу после обеда и услышать некоторые новости, возможно, имеющие отношение к трагической гибели капитана Дункана?

Дэвид был и удивлен, и заинтересован. Он считал свои подозрения в отношении семейства Фринтонов весьма обоснованными, но сбивало с толку определенное несоответствие их фактического поведения и предположительных действий в совершении преступлений, которые он расследовал. Ни Хьюберт, ни Реджинальд не проявляли неординарности ни в речи, ни в манерах, а смерть Урсулы была примером дерзости, демонстративного презрения к риску и изощренной изобретательности. Приглашение было вполне обычным. Какую информацию может сообщить Хьюберт, не выдав при этом слишком полного знания фактов? Дэвид помнил, что в отложенном дознании по поводу смерти Алана Дункана никотиновое отравление не упоминалось. Множественные травмы, полученные им, были достаточной и непосредственной причиной смерти. Он не умер от никотинового отравления, хотя с дороги съехал благодаря действию этого вещества. Возможно, Фринтонам неизвестно, что именно знает полиция. Интересно было бы это выяснить.

В библиотеке усадьбы Уэйкли, куда провели Дэвида в половине восьмого, не было ничего необычного. Стеклянные двери полуоткрыты, шторы отдернуты, и газон казался черным на фоне темной синевы вечернего неба. Мистер Фринтон сидел у небольшого камина, рядом с ним на столе горела настольная лампа.

– Можете закрыть шторы, уже, наверное, настало время затемнения, – сказал он горничной, когда поздоровался с Дэвидом и подвинул ему кресло.

Горничная подошла к окну и задернула гардины так, что они перекрылись примерно на фут.

– Но дверь в сад мы оставим открытой, – произнес мистер Фринтон, обращаясь к своему гостю, – потому что вам может быть слишком жарко от огня. Я всегда топлю долго, больше обычного, из-за моего ревматизма. Для меня вечером важно согреться.

– Могу понять, – ответил Дэвид. – И сочувствую, хотя мне повезло не иметь этого заболевания.

– В вашем возрасте еще и не полагается, – любезно заметил Фринтон.

– Боюсь, это не слишком зависит от возраста, – возразил Дэвид, понимая, куда тот собирается повернуть разговор, и решил подыграть для экономии времени. – И чем моложе, тем серьезнее его проявления.

– Вы имеете в виду болезни сердца?

– Их, и другие осложнения.

– В случае Урсулы, – сказал мистер Фринтон, направляя разговор в нужное русло, – источником была скарлатина. Но я думаю, последствия те же.

– Да, вполне вероятно.

– Урсула, видимо, осознавала свое состояние куда полнее, чем давала основания думать кому-либо из нас, – твердо продолжил мистер Фринтон. – Я только что получил экземпляр ее завещания. Не имея прямых наследников, она завещает свою собственность – вот эту усадьбу, – Национальному фонду, занимающемуся охраной памятников. У меня на нее пожизненное право.

– Понимаю, – вежливо сказал Дэвид, ожидая продолжения.

Мистер Фринтон сидел лицом к огню. Дэвиду показалось, что морщины на нем стали глубже после его первой встречи с их обладателем, но, возможно, подобный эффект создавало мерцание горящих дров. В то же время для Хьюберта Фринтона не могло не стать разочарованием всего лишь пожизненное право на усадьбу и невозможность передать ее сыну – тем более если устранение Урсулы, планируемое много лет, имело целью расчистить себе путь к владению.

– Мне неприятно приписывать дурные мотивы умершим, – продолжил мистер Фринтон, – но я невольно задумываюсь, знал Алан Дункан об этом завещании или нет.

– Какая разница? – спросил Дэвид.

– Видите ли, – сказал мистер Фринтон, тщательно взвешивая слова, – я не могу избавиться от подозрений, что Дункан женился на Урсуле по расчету. Около нее вилось много молодых людей – она была очень обаятельна, – но все они оставляли мысли о браке, узнав о болезни сердца. То есть все – кроме Алана. Я его, естественно, предупредил, но это не подействовало. И мне показалось очень странным и страшным, что Урсула вдруг умирает так скоро после заключения брака. Более того, у меня есть контакт с солиситором, составлявшим ее завещание, и от него я узнал, что он был информирован о ее браке и после ее смерти ознакомил мужа с завещанием. Урсула могла сказать ему, в чем оно состоит, но могла и не сказать. И вот меня не оставляет мысль: не была ли гибель Дункана связана с осознанием, что преступление, которое он совершил, не принесло ему выгоды?

– Но ведь он ближайший родственник, – возразил Дэвид. – И был бы прямым наследником.

– Урсула сделала оговорку для прямого наследника – своего ребенка, – ответил мистер Фринтон. – Мужу она оставила пожизненное право владения, если детей не будет, а коли он умрет первым – то пожизненное право мне или моему сыну в случае моей смерти. После чего усадьба поступает в собственность Национального фонда.

– Вы предполагаете, что Дункан, осознав крах своей мечты завладеть имением, совершил самоубийство? Потому что до этого убил жену, чтобы усадьба перешла к нему?

– Я просто не могу себе представить, кто иначе мог бы убить Урсулу.

– Вы считаете, что он покончил с собой, намеренно съехав с дороги?

– Предполагаю.

– Вам может быть интересно узнать, – медленно сказал Дэвид, глядя, как сжались на колене ревматические пальцы Хьюберта Фринтона, – что авария Алана Дункана была вызвана никотиновым отравлением. В его теле обнаружили достаточное количество этого вещества.

Пальцы дернулись, но лицо, обращенное к камину, осталось неподвижным.

– Это не противоречит моей гипотезе по сути, – сказал Хьюберт Фринтон. – Если он убил жену, отравив никотином, то, естественно, вспомнил бы о том же яде, обдумывая собственный уход.

– Нельзя сказать, что эта гипотеза укладывается в рамки известных фактов, – ответил Дэвид. – Но вы вправе предложить ее полиции, если считаете это своим долгом. Вы ее строите исключительно на своем недавнем знании о завещании Урсулы?