палец изо рта. Другого наградил еловой шишкой, блестевшей чешуйками и пахучей.

Третьему достался свилеватый нарост от березы, похожий на черепаху. Тот был доволен

тросточкой, этот саблей из березового сука. А для Владика – ах, какой хороший подарок! –

тугой голичок обметать валенки. Миша получил то, чего больше всего ждал – осиновые

плашки, из которых выйдут великолепные лыжи, мечта всех подрастающих спортсменов.

Так мудрёно ли, что все награждённые неотступно следовали за папкой, пока он

умывался, смотрел на градусник у оконной рамы, ходил по горнице, разминая ноги. Он – за

стол, и они – за стол. Не шумят, не толкаются, каждый знает место, у каждого своя чашка с

приметой – золотой ободок, аленький цветочек, занятная виньетка, а то и просто

выщербленный краешек, облинялый рисунок, особая кособочинка, неровное донышко.

– Как вы жили, мужики? – спрашивает отец со строгой серьезностью.

Отвечают по старшинству. Первенец четверку принес, гордится. Второй штаны порвал,

от матери влетело. Третий на санках катался прямо с крутика, не боялся. Четвертого козел

боднул. Пятый в детском садике песню выучил, вот. Шестого кошка оцарапала. А седьмой

сосет конфетку, ему некогда отвечать, занят человек.

– У нас всё ладно, без драк обходилось. А кому и попало, тот молчит, попало за дело, –

говорит мать, – А у тебя-то как, всё ли ладно?

Синяков трет подбородок, морщится.

– Да кто его знает, когда сон в руку бывает. Как он, Егорко Бережной, хочет управляться

без людей, уму непостижимо. Сезонников на Крутой Веретии совсем вытеснил, бараки

пустые стоят. На механизацию, вишь, надеется. Оно, конечно, механизация у него вроде бы

притёрлась. Наблюдал всю неделю, ловко действуют. А случись что? Машина

закапризничала, ПЭС сдала – что он станет делать? Пока людей подбрасывают да

организуют, время-то ушло, план-то и лопнул... Нет, всегда надежнее, ежели народ под

руками... Они, не знаешь, без меня здесь не нахозяйничали, дров не наломали?

Жена, принарядившаяся к приезду мужа, наверно, первую-минуту за всю неделю сидит

именинницей, она пьет чай и ласково смотрит на супруга. Его вопросом очень довольна:

ценит, знать, ежели спрашивает. Но в дела лесопункта вмешиваться она не смеет.

– Ты, Феденька, сам погляди. Моё дело женское, чего я понимаю в вашей политике, –

скромно отвечает она. – Бережной-то мужик дельный, видать. Его машины слушаются. И с

народом он умеет обращаться.

– Умеет, говоришь?

– Так люди говорят. Мне-то по чему судить? Я производством ныне не занимаюсь, на

кухне да во дворе много ли увидишь. Только и свету, что в магазин сходишь. От баб больше

просвещаешься. От них, правда, уж ничего не укроется. А Бережному и инженер добро

помогал, всё подсказывал да учил... Лёгок, гляди-ко, на помине...

За окном мелькнула шапка Дмитрия Ивановича, и через минуту он сам появился на

пороге весь в седой изморози.

– О! К самому пиршеству попал, будто знал. Нуте-ка, хозяюшка, нацедите мне чашечку,

да покрепче, да погорячее, надо согреться с дороги дальней.

Ребята, как по команде, сдвинулись, освободив стул. Хозяйка обмахнула его тряпицей,

подставила гостю.

– Садитесь, Дмитрий Иванович, выпейте стаканчиков десяток. Мой-то и по двенадцать

пьет с морозу. Ну, вы помоложе, вам на два стакана меньше, – шутливо-радушно угощала

она.

– Выпью, Вера Никитишна, и двенадцать, пожалуй. Следует старших догонять, – в тон

хозяйке ответил гость, присаживаясь к столу.

– Не догнать тебе, Дмитрий Иванович, нет, – откликнулся и Синяков. – Видишь, сколько

у меня помощников-то!

– Тут ещё всё впереди, Фёдор Иванович. Как знать, может, и потягаемся... Ну, граждане

Синяковы, принимайте подарки.

Дмитрий Иванович стал выкладывать на стол из карманов конфеты, грецкие орехи,

печенье.

– У тебя там не карман, инженер, а настоящий орс, – захохотал Синяков. – Говорили, что

у попа бездонные карманы, а ты, того и гляди, перещеголял попа...

Ребята чинно ждали, когда будет распределено лакомое угощение. Дмитрий Иванович

щедро оделил всех. Забрав гостинцы, они моментально исчезли.

– Давай теперь, Федор Иванович, о деле, – посерьезнел Дмитрий Иванович. –

Прошедшая неделя показала, что механизмы и в Сузёме могут действовать сносно. При

условии, если на них не глядеть скоса.

Он посмотрел на хозяина. Тот сидел, задумчиво рассматривая подстаканник.

– Мы тут без тебя немножко посамоуправничали: сезонников по домам распустили,

разгрузочные площадки переоборудовали. Возможно, тут получатся излишние против сметы

расходы, ты уж отдувайся как-нибудь, компенсируй. Полагаю, по зарплате будет солидная

экономия, с лихвой перекроешь...

Подстаканник, по всей видимости, был очень интересный, потому что хозяин не отрывал

от него глаз.

– Отдуваться, говоришь? – тянул он. – Отдуваться-то мне приходится нередко, то уж

ладно. Только вот, Дмитрий Иванович, ты уедешь, тебе и горя мало, что тут, на Сузёме,

делается. Синякову давать во всём отчет... Я не первый год на производстве, собственным

горбом испытал и вывод сделал: на машину надейся, а рабочие руки в запасе имей. Надежнее

так-то...

Дмитрий Иванович допил стакан, поблагодарил хозяйку, подсел ближе к Синякову.

– Федор Иванович, я с тобой хочу прямо поговорить, без всякой дипломатии. Ты старый

работник, заслуженный. Но у тебя есть серьезный недостаток: ты новые масштабы старыми

мерами меряешь. Заскорузлость какая-то в твоей практике, вот беда. Если ты не поймешь,

что сейчас механизированный труд пришел на смену ручному, можешь оказаться не у дел.

– Так, так... Понимаю... Синякову деликатно предлагают освободить место...

– Об этом пока речь не идёт. Но она может возникнуть, Федор Иванович... Так что надо,

конечно, делать вывод.

Вера Никитишна вздыхала, убирая со стола посуду, поглядывала на супруга, порывалась

что-то сказать, но не решалась. Наконец, она не выдержала.

– И бабы то же говорят, Феденька...

Муж не удостоил её ответом, встал, походил молча по комнате, посмотрел зачем-то на

градусник за окном.

– Раз бабы говорят, то, надо быть, правда...

Лег на кровать и повернулся лицом к стене.

2

Егор не напрасно вспоминал свои лыжи. Так захотелось ему тряхнуть стариной,

побродить по лесным трущобам с ружьишком, что не утерпел, заказал с попутчиком

привезти старые осиновые самоходы. И вот они снова в Егоровых руках, неуклюжие,

смешные на вид, зато легкие и на ходьбе сноровистые. Юра от души хохочет, глядя на этот

первобытный снаряд. Егор нарочито сердится:

– Ты погоди, орёл, издеваться-то! Пойдем в лес, поглядишь, чья возьмет. Твои

щегольские спортивные и держать-то тебя не будут на рыхлом лесном снегу, заревешь с

ними, помяни меня...

– Помяну, помяну, Егор Павлович, когда вы отстанете и потеряете мой след....

Егор молчит, привязывая к носкам своих легкоступов длинные веревочки. В ватнике,

подпоясанном солдатским ремнем, с ружьем за плечами, он выглядит ещё молодо не по

летам. Встает на лыжи бодро, скользит легко, без палок, держа в руке верёвочки. Юра

иронически посматривает на него, не спеша закрепляет свои лыжи, берёт палки и упругим

шагом пускается вдогонку. Настигает быстро и обгоняет, издали помахав рукой. Егор

невозмутим. Он шествует ровно и важно, похожий на богатыря в доспехах, потому что

стеганый ватник облегает его широкую грудь и спину, будто пластинчатый панцирь. Юра,

балуясь, делает вокруг него петли, озорно кричит:

– Егор Павлович! Я вас, как серого волка, обкладываю...

– Смотри, чтобы не слопал тебя серый волк...

Миновали вырубки, перешли просеку, углубились в нетронутые дебри сузёмских лесов.