этом доме жил, насколько помнится, Ефим Маркович. Конечно, тот дом, вот и доска у

калитки с грозной надписью голландской сажей: «Цъпная собака». Выходит, жив бывший

кожевник и, видать, блюдет заветы своей преподобной тещи. Интересно, чем же он

занимается?

Пение в домике затихло, и в то время, когда Дмитрий Иванович проходил мимо калитки,

она распахнулась. На дорогу вышел Фишка. Он узнал Бережного, прикоснулся рукой к

шапке, хотел, ускорив шаги, уйти вперёд. Дмитрий Иванович окликнул его:

– Куда заспешил, земляк?

– Да уж поздновато, Дмитрий Иванович...

– А у вас тут что – вечерня была?

– Собирались... Попели, не без этого...

– Значит, жив Ефим Маркович? Здоров ли?

Фиша замедлил шаги, с недоверием вгляделся в лицо главного инженера: что он, шутит?

Ефимовым здоровьем интересуется...

– Ничего, во здравии.

Сзади скрипнула Ефимова калитка, послышались женские голоса, группа женщин вышла

из дома. Они крестились, твердили молитвы.

– Так-так, Платонидина практика продолжается, – усмехнулся Дмитрий Иванович.

– Блюдем Христовы обычаи, – покосился Фиша.

Дмитрий Иванович не заметил, что среди женщин, вышедших из Ефимова домишка,

была молодая девчонка. Все они показались ему старухами.

Сапожной мастерской у Ефима теперь не было, в её помещении устроили молельню. Сам

он, переняв по наследству Платонидино ремесло, превратился в проповедника, но

действительным верховодом в святом деле был не он. Верховодом был Фишка.

Командировки в роли вербовщика рабочей силы по деревням и дальним городам Фишка

успешно совмещал с обязанностями «странника». Это была важная должность. Недаром

слово «странник» вошло и в само название секты. Название длинное и торжественное:

Истинные Православные Христиане (странники). На молитвенниках, которыми секта

снабжала своих единоверцев, это название церковнославянской вязью было начертано

сокращенно: ИПХ(с). Сектанты не признавали попов, к иконам же относились безразлично:

можно молиться иконе, а можно и просто так. Поскольку церкви не имелось в наличии,

приходилось службу вести без неё и обосновать это «теоретически» так: бог вездесущ, где

он, там и божий дом. Вербовали сектанты в свои ряды настойчиво и упорно, но вербовка шла

туго. Хоть и «модернизированная», религия людей не привлекала. Поэтому члены секты

получили твердое задание: каждому привлечь не менее одного человека. Фишка решил

показать пример и завербовать не какую-нибудь старуху, а молодую цветущую девицу. Его

выбор пал на Нину.

Когда Доретта услышала предложение своего возлюбленного, она опешила. Фишенька

до этого и виду не показывал, что он верующий, да еще и сектант. Он не хотел к своим

любовным утехам примешивать святошеский привкус. Но когда потребовалось, он открыл

карты и ловко воспользовался слепой привязанностью Доретты.

– Ой, Фишенька, да что же я ей скажу-то? И сама про бога кои годы не вспоминаю, а тут,

нуте-ка, дочь божьему учить, – говорила она, боязливо поглядывая на Фишку.

– Ничего, мудрость не велика, – утешил он. – Помаленьку-потихоньку внушай,

незаметно, между делом, глядишь – и пойдет на лад. Ты – мать, материнское слово мимо не

пролетит. Раскусила?

– Да уж как-нибудь, Фишенька, сделаю, – покорно согласилась Доретта. – Ради твоей

любови сделаю, сокол мой...

Нина вначале удивлялась странностям, которые стала замечать в поведении матери: то

молитву шепчет ни с того ни с сего, чего раньше не бывало, то вдруг перекрестится неумело,

неуклюже, завздыхает, сделает благостное лицо, то начнет разговор с дочерью на

душеспасительную тему. Нине чудно и даже забавно. Она фыркает, изумленно смотрит на

мать, а толком не поймет, как ей ко всему этому относиться.

Однажды Доретта сказала дочери, к слову пришлось:

– Ты бы хоть лоб-то перекрестила.

– А зачем? – наивно спросила Нина.

– Как зачем! Бог-то ведь всё видит, – назидательно сказала мать.

Нина пожала плечами. Не знала она, что вслед за этими первыми попытками склонить её

к божьей вере, пойдут другие, и третьи, и четвертые. Вокруг девушки появились какие-то

говорливые тетушки и бабушки, иные с речами сладкими, как патока, иные с устрашающими

россказнями, а некоторые с простыми житейскими разговорами, направленными к одному:

без бога не до порога. Фишка тоже разъяснял Нине священное писание и иной раз столь

занятно, что девушка слушала с интересом.

И всё же Нина внутренне противилась религиозным наставлениям. И когда ей сказали,

что надо идти на моленье, она, ощетинясь, сказала:

– Не пойду.

Мать притворно заплакала, стала укорять её злым неверием. Бабушки наперебой

заговорили об ужасных бедах и тяжких карах, кои ждут богоотступников.

Фишка строго приказал:

– Не дури. Сходишь раз, сама почувствуешь облегчение. Слушайся матери, она худому

не научит.

Скрепя сердце Нина пошла с ними. Встретил Ефим Маркович. Он маслено улыбался,

мотал головой, колол девушку белым глазом. Вручил' ей молитвенник – толстую книжицу в

засаленном переплете, пахнущую ладаном.

После общего моления, во время которого Нине казалось, что она попала в какой-то

странный потусторонний мир, Ефим Маркович взял её за руку и вывел на середину комнаты.

– Мы наречем тебя, отроковица, сестрой нашей во Христе, и будешь ты среди нас

непорочной голубицей, источающей свет истинный. И да будет житие твое

присноблаженным и всеправедным...

Он помолчал, сделал смиренно-строгое лицо и, уставившись на Нину глазами так, что

она вся затрепетала, изрек:

– Но знай, девица: отныне жизнь твоя в руце божией. И ежели ты пошатнешься в вере

истинной православной, вовсе сказать, не будет тебе спасу ни на земле, ни на небе. Молись,

соблюдай духовные каноны наши, и благо ти будет, и воссияет имя твое во веки веков.

Аминь.

После этого вечера за Ниной неотступно следили, поучали её, заставляли молиться и

молиться. Нина чувствовала себя опускающейся в какую-то мрачную бездну, но сил и путей

удержаться от страшного падения не находила. Порой у нее мелькала робкая мысль

обратиться за помощью к товарищам, рассказать обо всем Юре, но в таких случаях она с

ужасом сжимала голову руками. Нет, нет, пусть лучше никто не знает о её несчастье.

Она смотрела на нежданных своих «сестер» и «братьев» и не могла понять, что это за

люди, к чему они стремятся, куда зовут. У них даже и религии-то не было, все их «учение»

сводилось к воспеванию бога да к проповеди житейских запретов. То нельзя, другое нельзя.

И выходило, что нельзя именно то, что идет на пользу обществу.

Ефим Маркович внушал девушке:

– Пойми умом своим, чадо моё, что все эти светские затеи: собрания, кружки,

увеселения, – вовсе сказать, бесовское утешение. Безбожники выдумали их, чтобы радовать

сатану. Будь в стороне от них, не поддавайся соблазну. Бери пример со старых, верных,

истинных христиан. Вот хотя бы бабушка Курначиха. Стара и немощна, а проявила не так

давно, вовсе сказать, дух твердости и божьей гордыни в схватке с безбожниками.

Новоявленный апостол поведал, как во время выборов в местные Советы Курначиха

отказалась принять избирательный бюллетень. Сколько ни старались агитаторы разъяснить

ей значение выборов, сущность советской демократии, роль Советов в жизни общества,

старуха стояла на своем: участвовать в выборах она не будет и на избирательный пункт не

пойдет.

– Может быть, бабушка больна, идти к урне не в состоянии? Так мы принесем бюллетени

и избирательный ящик сюда,– говорили агитаторы. Она твердила одно: голосовать не будет.

Тогда агитаторы привели ей слова из священного писания: «Несть власти, аще не от бога».