пришел, полегчало, вербованные появились. Особенно подбросила рабочей силы амнистия.
Не все, конечно, с добром ехали, иные не забывали свои старые ухватки, с теми ухо востро
держи. Получат подъемные, одежное барахлишко и – драла. Поверишь ли, находились
ловкачи – по три раза в сезон умудрялись завербоваться. Во как, парнёчок! А были и добрые
мужики, работяги вроде Бызова. Знаешь его? Те приживаются, в люди выходят. Да вот
удивленье: чем больше на лесопункте людей, тем меньше порядку. Машины стоят, план
трещит, Синяков с телефона не слезает, донимает район: давайте сезонников дополнительно.
А их уж, сам видишь, помещать некуда, бараки переполнены. Как же тут ум повернуть? Ты,
может, разберешься, Егор Павлович, человек ты ныне бывалый и по военным погонам высок.
Нашему уму что-то не под силу...
– Прибедняйся, прибедняйся, – засмеялся Бережной. – Мужик, брат, всегда мужиком
останется, он любит прибедняться... А загадку ты мне загадал, Иван Иванович, правильную.
Надо над ней покумекать.
2
Макора увидела Юру в лесу и удивилась, какая нужда занесла сюда человека в
длиннополом городском пальто и в лёгких ботиночках. Она подошла к Юре в тот момент,
когда он усердно тер ладонями прихваченные морозом уши.
– Кусается морозец-то, молодой человек?
Юра через силу улыбнулся, стараясь натянуть кепчонку на уши.
– Кусается...
– А что же вы в такой неподходящей одежде?
– Да завхоз говорит, нет ни фуфаек, ни валенок...
– Странно. Вы зайдите-ка после работы ко мне.
– Хорошо.
Вечером в рабочкоме Макора подробно расспросила Юру о его житье-бытье, о том, как
он попал в эти лесные края. Юра, почувствовав материнскую теплоту в её отношении к нему,
рассказал обо всём без утайки, он не жаловался и не нюнил, а скорее подтрунивал над собой
и над своими злоключениями. Макоре парень понравился. Она сказала ему на прощание:
– Приходите-ка вы, Юра, к нам в рабочком почаще. Поможете в культурной работе.
Давно молодежь просит литературный кружок в клубе создать, да некому руководить. Вот
вам бы...
Юра покраснел до корней волос.
– Смогу ли я, Макора Тихоновна? Одно дело в школе...
– А вы попробуйте, – убеждала его Макора, крепко пожимая ему руку. – И теплую
одежду завтра получите у завхоза обязательно. Слышите?
Она рассказала о сегодняшней беседе мужу. Егор, как всегда, помолчал сначала,
поскоблил затылок, а потом сказал:
– Синяков только одно и знает – требовать людей. А нешто бы заняться с теми, кто уже
есть. Этого парнюгу я тоже приметил в делянке, толковый, и душа вроде к делу у него лежит.
Подобрать бы таких да поучить, из них вышли бы и механизаторы, и бригадиры со временем,
и мастера.
– Ты, Егорушка, взял бы к себе Юру. А? У тебя он бы к делу приучился, – замолвила
Макора.
– Сразу так и взять, – ответил ей недовольным тоном Егор. – Уж не кажется ли тебе, что
у меня рай, а у других ад. Бызов – мужик дельный, с головой и с душой. В его бригаде
парнишке не хуже будет. А я по времени посматривать за ним стану, да и ты поглядывай,
коли он тебе по сердцу приходится. Не пропадёт, ежели у самого на плечах голова, а не
пустая канистра из-под бензина. К Синякову, говоришь, пойти?.. Я бы и пошел к нему. Всё-
таки человек, который в былые времена учил меня уму-разуму. Да толк-то будет ли?
Скорлупой какой-то покрылся Федор Иванович. В старину, бывало, ломил напролом, был
прям да справедлив. И за это ему спасибо. Умел смотреть и на свои недостатки с острой
смешинкой. Век не забыть, как он про свою Анфису сказал: «Не кулак, а ещё похуже того...»
И с Анфисой разделался, сумел. А теперь вот и новой семьей обзавелся, да ещё какой семьей!
А вот окостенел. Отчего с ним эта нелегкая случилась, ума не приложу.
– Просто закис он на одном месте, вот и всё. Въелась в человека многолетняя привычка и
верховодит им. И не может он понять, что ныне обстановка новая и условия иные, старинки
придерживается. А у нас ни духу, ни уменья не хватает направить его на путь истинный. Вот
и путаемся...
Егор посматривал на Макору, любуясь тем, как она ловко моет и вытирает полотенцем
тарелки, и усы его чуть заметно подрагивали над уголками рта.
– Ты у меня, Макора, сама философия-матушка, ей-богу. Всё объяснишь, всему причину
найдешь, да и вывод сделаешь. В нашем отряде комиссар такой был, да и ему, пожалуй, за
тобой не угнаться. Не в рабочкоме бы тебе сидеть, а по крайней мере областью управлять...
Макора мягким движением руки легко и точно опустила тарелку на стопку посуды и,
взмахнув полотенцем, ударила им Егора по широкой спине.
– Философия насмешек не терпит. Вот тебе, вот тебе, вот...
Дурашливо согнувшись, Егор закрывал голову руками и охал при каждом ударе. Потом
внезапно сорвался с места, схватил Макору, поднял её легко, до самого потолка.
– Ну, смиришься или нет?
– Смирюсь, смирюсь...
И когда он стал тихонько опускать жену, Макора изловчилась, обхватила его шею руками
и замерла, мягкая и жаркая.
3
Егор ввалился в кабинет к Синякову в тот момент, когда тот вёл очередное телефонное
наступление на районные власти, требуя у них людей. Ероша пятерней волосы, беспрестанно
дуя в трубку, Синяков не принимал в расчет никаких отговорок и объяснений, твердил одно и
то же:
– Мне дан план. Понятно? А без людей я план вам не выполню, значит, и мне и вам
солоно доведется. Вы подбросьте мне хоть на месячишко душ полсотни, ну на худой конец
недели на две. Всё равно сейчас в колхозе работы не ахти что, а у нас они бы и с планом
подмогли, и деньгу заколонули... Не полсотни, так десятка два на недельку прошу...
Он устало повесил на рычаг трубку, вытер тылком ладони пот на лбу.
– Здорово, Егор Павлович. Видишь, как приходится за план-то бороться...
– Вижу, крепко ты борешься, Федор Иванович.
Синяков не уловил насмешки, удовлетворительно мотнул головой.
– Приходится...
Егор сел на стул к окну, снял свой треух, положил на подоконник, расстегнул полушубок.
По всему было видно, что он пришел не без дела, и Синяков приготовился его слушать, по
привычке положив руки на настольное стекло. И верно. Бережной начал разговор. Начал он
его так, что Синяков сразу насторожился.
– Помнишь, Федор Иванович, ты меня уму-разуму учил, ну, хотя бы в Новочистях, около
поленницы... Помнишь?
– Ты к чему это? Помню.
– А к тому, что нынче мне тебя захотелось поучить. Выслушаешь ли?
– Учи, – усмехнулся Синяков, – ежели тебе приспичило стать учителем. И откуда столько
ныне учителей берётся? Всем охота в просветители. Давай выкладывай.
Егор сморщил лоб, насупясь. Потом поднял голову, посмотрел Синякову в глаза.
– Видишь ли, Федор Иванович, тебя мне учить вроде и не приходится. Не я над тобой
начальник, а ты надо мной. Но иной раз эту, по-военному сказать, субординацию и отбросить
полезно. Неправильная у тебя, Федор Иванович, политика...
Синяков взорвался смехом.
– Даже политика неправильная. Ну, давай, направляй на путь, слушаю...
Он принял нарочитую позу, демонстрируя усиленное внимание. Егора не обидел ни смех,
ни поза Синякова. Он продолжал тем же тоном, медленно подбирая слова.
– Дело-то по существу простое, товарищ Синяков. Ты людей в делянки гонишь, а техника
у тебя в лучшем случае используется плохо, а то и ржавеет без призора. Отсюда все беды.
Оседлай технику – и ты будешь выполнять планы при половинном количестве людей, а
может, и того меньше...
Синяков сощурился, забарабанил пальцами по стеклу.
– А ты сам пробовал оседлать?
– Пробовал, Федор Иванович.
– Далеко ускакал?
– Скакать-то надо всем вместе, товарищ начальник, тогда будет толк. Чтоб имелись
