на директора.
– У кого предложенье будет президиум избрать?
Никто не подымал руки, не подавал голоса. Иван Иванович, загораживая бьющий в лицо
свет от лампы широкой ладонью, обвел всех глазами. Все молчали. Он оглянулся назад и,
увидев в углу Пашу Пластинина, закричал:
– Ты что, Пашка, забыл, что ли? Ведь у тебя предложенье о президиуме-то...
Паша схватился за голову – вот подкузьмил! Он с трудом пробрался через сидящих на
полу к столу.
– Предлагаю, товарищи, избрать президиум из десяти человек.
Иван Иванович спросил:
– Хватит?
Ему ответили от дверей:
– Шибко много. Чего они робить будут?
– Дело найдется, – отрезал Иван Иванович. – Давай, Паша, говори кого.
Егор, услышав свою фамилию, не поверил ушам. Он в темноте за печкой густо
покраснел. «Чего они выдумали? Срамить меня, что ли?»
Когда список был зачитан до конца, Иван Иванович спросил:
– Голосовать?
– Голосуй, – ответили ему, – подходящие...
Кто-то от двери добавил:
– Васьки Белого нет, не полон список...
Лесорубы засмеялись и захлопали. Васька Белый хлопал усерднее всех.
– Выбранные, займите места, – сказал Иван Иванович и облегченно вздохнул: он передал
председательствование Синякову.
Избранные в президиум, смущенно оглядываясь, будто не веря, что в самом деле их
избрали, стали один по одному подниматься с мест и пробираться к столу. Егор несколько раз
вставал и опять садился, не в состоянии перебороть неловкость. Он не понимал, за какую-
такую заслугу выпала ему эта честь, небывалая и нежданная. Синяков, улыбаясь в усы,
глядел на него. Он понял Егорове состояние. Решил помочь.
– Бережной, ты задерживаешь собрание, – сказал он, стараясь придать голосу строгость.
Егор, готовый провалиться сквозь землю, пошел к столу. Табуретки не хватило. Он
растерянно поискал её глазами, не нашел и сел прямо на пол. Хорошо, что никто этого не
заметил.
Собрание шло своим чередом. С докладом выступал директор леспромхоза Семушин.
Егор стал слушать и незаметно-незаметно задремал. Очнулся будто от укола. Директор
назвал его имя.
– На вашем лесопункте у него самая высокая выработка, – говорил директор. – Да и не
только на вашем. Во всём леспромхозе некому с ним потягаться. Не день, не два, а с самого
начала сезона он ломит, как медведь... Ты прости меня, товарищ Бережной, за грубоватое
сравнение. – Директор полуобернулся в сторону, где сидел Егор. – Как настоящий медведь.
Столько наломал, другому бы на три сезона хватило. Поэтому дирекция считает
необходимым отметить ударный труд товарища Бережного, выдав ему в награду денежную
премию.
Семушин опять обернулся к столу президиума, но не найдя за ним Егора, остановился с
разведенными руками, недоуменно пожимая плечами.
– Да вот он! Вон сидит на полу, – крикнул Васька Белый. – Ты чего не откликаешься,
Егорко? Встань-ко да благодари директора. Мы с тобой, парень, вместе робили...
Взрыв смеха потряс барак. Совершенно потерянный, Егор встал, неуклюже, почему-то
боком, приблизился к директору, словно во сне принял протянутый конверт и, в
растерянности не пожав директорской руки, заспешил на свое место.
– Ошалел от почестей, – расслышал он сквозь шум возглас от двери.
2
В пилоставне жарко. Печурка, устроенная из железной бочки, пышет раскаленными до
бордового цвета боками. Лесорубы в одних рубахах, босые сидят на скамьях, расставленных
вдоль стен. Они млеют от жары, наслаждаясь ею, и всё подбрасывают, всё подбрасывают в
печку дров. Егор Бережной снял и рубаху, склонился над пилой, похожий на статую. Мягкий
шум напилков в руках точильщиков сливается с яростным гудением печки. У самой двери на
груде поленьев пристроился Васька Белый. Он точит пилу сосредоточенно, с великим
усердием. Его редкая бороденка мокра от поту. Время от времени он вытирает лоснящийся
лоб подолом рубахи. Васька первый не выдерживает, бросает пилу, захлопывает дверку
печки.
– Хватит! Зажарили совсем. В аду у чертей и то прохладнее...
– А тебе там случалось бывать?
– Ну-ко, не случалось! И на сковороде сиживал, не то что...
– Добро?
– Еще как! Час посидишь – три часа от тебя пар идёт.
– Бывалый же ты, Васька, мужик, – говорит Егор, отложив выточенную пилу. – Дай-ко
мне твою заслуженную, подправлю малость.
Васька с готовностью подает свою пилу. Егор осматривает её зубья, заточенные так и сяк,
проверяет развод, крутит головой.
– Здорово ты её развел и выточил! Мастак.
– Да ведь кто точил-то, Васька Белый! Ещё бы...
Бережной правит развод Васькиной пилы и нахваливает, нахваливает Васькино
мастерство. В пилоставню заходят ещё лесорубы, ухают, охваченные теплом, раздеваются.
– А ты что именинником сидишь? – спрашивают они Ваську.
– Да у него полный коммунизм наступил: сиди да считай тараканов.
– Коммунизм-то у него кособокий получается, по правилу, они будут робить, а я буду
есть.
– И верно, ребята, добро при коммунизме, ничего не делай, хошь – на печи валяйся, хошь
– иди в казёнку. Пей, сколько твоей душеньке угодно. В лавку пришел – бери, чего надо:
масла так масла, керосину так и керосину. Пиджак захотел новый справить – нет отказу.
Сапоги поистрепались – бери новые..
Егор слушал-слушал эту болтовню и думал: «Эк ведь чешут языки. Может ли такое быть
– все разбогатеют, никто ничего делать не захочет. А где богатство возьмется? Манна
господня только в Платонидиной сказке бывает».
Егор передал Ваське выточенную пилу, натянул рубаху, пригладил пятерней волосы.
– Никто не знает, какая она такая коммунизма, – сказал он – Может, вовсе и никакой не
появится...
– Раз знающие люди говорят, нам сумлеваться не приходится.
– Ты знающий, так поясни.
– Что я? Я беспартийный... Пущай партийные поясняют...
– Вон Пластинина спросим, он – комсомол, должен знать.
Паша только что зашел в пилоставню, он не слышал разговора. Жмурился от света,
снимая ватник.
– Что в бане у вас, хоть пару поддавай...
– Поддай-ка, поддай пару вон Егору Бережному. Он в коммунизму не верит, говорит,
неизвестно, какая она получится. Как там в книжках-то ваших, партейных, сказано?
Паша смущен и общим вниманием, и трудностью вопроса. Он берет с полочки
напильник, ищет себе место на скамье. Лесорубы теснятся, освобождая ему конец скамьи.
– Коммунизм известно какой будет, – Паша старается говорить авторитетно. – Без
буржуев и кулаков, одни трудящиеся. Всё общее, и нет эксплуатации. Вот и коммунизм...
– Так, лонятно. А лес рубить, к примеру, кому придется?
– Доживешь – будешь и ты лес рубить...
– Эко! – разочарованно всплеснул руками Васька Белый. – А сказывали, робить никого не
заставят, один отдых, сиди да ешь...
– Не удастся, выходит, тебе полегостайничать, Вася, – захохотали лесорубы.
– А насчет чекушки? Будут подносить чекушку бесплатно или нет? Объясни...
– Глупости нечего объяснять, – рассердился Паша. – Кто о чекушке думает, тому не до
коммунизма. Какой коммунизм будет, мне трудно объяснить, я там не был. У меня есть
книжка, в ней про это сказано. Ежели хотите слушать, принесу прочитаю.
– Послушали бы, оно занятно.
Паша сунул пилу под скамью и, не одеваясь, побежал в свой барак. Вернулся
запыхавшийся, с книжкой в руках. Сел на чурбак и стал читать. Перестали шуметь напилки.
Лесорубы закурили. Свет лампы поубавился в густом облаке сизого табачного дыма.
Слушали, не прерывая, шикали на тех, кто пытался разговаривать. Брошюрка была
простенькая, короткая. Паша прочитал её быстро. В ней о коммунизме говорилось в общих
словах и возвышенных тонах. «Коммунизм – это такое общество, где не будет эксплуатации
