Слышал, что в лесу развелось много кабанов и диких коз: сказался многолетний

запрет на охоту, на отстрел этих зверей. Лишь теперь вроде бы запрет этот

снят, и кукоаровцы могли охотиться в прилегающих к селу лесах по лицензиям.

Видя, что распалил старика до крайности, Никэ ловко переключился на

рассказ об экстраординарной породе венгерских свиней. Дедушка недовольно

крякнул, сочно выругался и, зажав под мышкой подушку, поплелся к своей

хатенке. Но и оттуда слышалось его сердитое бормотание:

- Гм... Ну не сукин ли сын этот Никэ? Испортил мне сон своими зайцами,

а потом понес какую-то чушь про венгерских свиней, как будто я буду

охотиться на них!.. Коровья образина и лягушачье дерьмо!.. Попробуй теперь

заснуть!..

3

Когда Никэ дошел до промышленных виноградников в департаменте Бордо,

дедушка оглашал подворье богатырским храпом. Вероятно, в течение дня к

стаканчику самогона с лекарственными травами он успел добавить и стопку

молодого винца, потому что храп его был подозрительно силен и с какими-то

металлическими нотками. Он и прежде своими носовыми руладами мог разбудить

все село. Зная за собой эту слабость, уходил спать во двор, чтобы не будить,

не беспокоить старуху. Что же касается соседей, то до них ему решительно не

было никакого дела. На их сетования говорил всегда одно и то же: что же вы

хотите? Здоровый человек всегда храпит! Постояли б вы целый день за моим

решетом, не так бы еще захрапели! Понянчи-ка, потетёшкай его на своих руках

да поглотай пыли из-под него, тогда и ты захрапишь, и, распалясь, старик не

удерживал в себе и бранного слова, как, впрочем, не удерживал и во многих

других случаях. Отчасти он был прав: расставшись с решетом (у совхоза теперь

было чем очищать зерно), дедушка перестал чихать очередями, как в прошлом.

Раньше весь двор оглашался его громоподобным, раскатистым чихом.

Великие мастера по части храпа и чиханья, даже наши лошади с любопытством

высовывали из хлева свои морды, когда за это дело принимался дедушка. Дав

крупнокалиберную очередь, дедушка начинал отчаянно материться. Ругал свой

картофелеобразный большой нос, ругал лошадей, проявлявших повышенный

интерес, и за то еще, что после каждой его очереди они начинали

пронзительно-звонко ржать. Сами же лошади были недовольны, что концерт этот

продолжался недостаточно долго: они, казалось, готовы были слушать его с

утра до ночи.

В утреннем концерте, открываемом дедушкой, участвовала вся живность

нашего двора. Кабан в своей клети начинал стонать и жаловаться на что-то:

"оф! оф! оф!". Петухи оставляли свои гаремы и, громко хлопая крыльями,

взлетали на забор и орали там во всю свою кочетиную глотку, готовые вступить

в немедленную драку с соседними петухами и с самим стариков. Дедушкино

чиханье заменяло всем им горн, которым будят на заре и людей, и животных. К

тому же население двора знало: за дедушкиным чиханьем последует кормежка - в

яслях у лошадей появится охапка сена и сноп люцерны; курам посыплют на земле

зерно и отваренную крупу; кабан получит похлебку, он уже недовольно

похрюкивал, находя, что ее долго не приносят. Звенели в подойниках первые

струи молока. Двор пробуждался.

Теперь дедушка чихал редко, без прежних очередей и музыкального

сопровождения. Но храп у него был таким же, как и прежде. К храпу

прибавлялось скрежетание зубами, когда старик ворочался с боку на бок во

сне. Скрежетал так, словно бы кто-то выскребывал ножом дно тарелки. Сейчас и

сон его едва ли назовешь крепким и здоровым. Старик просыпался от малейшего

шороха. Вскакивал и усаживался на свой стульчик. И вновь засыпал, уже сидя

на нем. В таком положении он не храпел во сне. Это нас очень удивляло. Даже

тихого сопения не издавал его великолепный нос. Похоже, он просто

подремывал. И этот заячий сон старика очень пугал маму: "Ах, боже ты мой!

Отчего же он не храпит? Да живой ли он? Умрет еще вот так, без свечки!"

Дедушка удалился от стола, а Никэ от виноградников Ротшильда в Бордо

перекочевал на выращивание сахарной свеклы в Англии. Дедушка и слыхом не

слыхивал, что его младший внук побывал на берегах туманного Альбиона.

Дедушка безмятежно спал, как не спал уже давно. Металл, звучавший в его

храпе, отдавался в луковице церковной колокольни, там, в конце кладбища,

через дорогу.

Никэ на какое-то время становился самокритичным. Рассказывал, что на

одной английской ферме утром их обслуживал за столом негр. Он был одет в

черный, как смола, фрак. Лишь на груди выглядывала белая накрахмаленная,

украшенная цветочками и кружочками рубашка с кружевом. Он был удивительно

похож на громадного ворона с белой грудкой. Утром встречал гостей с

серебряным подносом, уставленным многочисленными рюмками. Перед ранним

завтраком гости должны были отведать винца (почему-то обязательно

итальянского) в холле. Вино было цвета кожи холеной аристократки. Как-то

поутру Никэ увидал в кармане негра торчавшую салфетку либо полотенце, решил,

что у этого господина вываливается из кармана носовой платок, и обратил на

это внимание официанта. Негр рассмеялся. Вынул из кармана белое полотенце и

положил на левую согнутую руку. Как бы в благодарность за такую "услугу"

негр положил перед Никэ тарелку с ломтиками хлеба, который обычно не подают

на европейских столах. Выходит, что бестактность Никэ сослужила ему добрую

службу: он получил хлеб, который тщетно искали его тоскующие глаза.

Обычай не подавать хлеба на стол Никэ, разумеется, не понравился. Но

выращиваемая на ферме свекла привела его в сущий восторг.

- Подумайте сами: англичане собирали до двухсот - двухсот пятидесяти

центнеров корнеплодов с гектара, мы получали в два почти раза больше, а

конечный результат, то есть сахар, выходил в том же размере, что и у нас.

Это же не свекла у них, а сам сахар! - восторгался Никэ. - Выходит, -

размышлял он вслух, - мы загружаем кузова грузовиков и вагоны товарных

поездов не свеклой, а водой! Миллионы тонн воды гоним по автострадам и

рельсам!..

- Ну, ну, ты уж очень разошелся! Не низкопоклонствуй. Теперь вон на

Украине стали считать центнеры сахара, а не тонны воды!

По характеру своему Никэ был порывист и нетерпелив: стоит ему увидеть

где-то какое-нибудь новшество, он готов уже немедленно внедрить его в своем

хозяйстве. Отец же был по-крестьянски нетороплив, осторожен и не шибко

доверчив. Прежде чем во что-то уверовать, он должен хорошенько вглядеться в

это "что-то", пощупать его собственными руками, раз, и два, и три, и четыре

раза проверить опытом. На его веку что только не делалось с землей, какие

только методы ее обработки не применялись, и далеко не все они приносили

землепашцу радость. Через множество порогов недоверия прошел отец. Сперва не

верил в тракторы, смеялся, когда к шинам "Универсала" "пришпандоривали"

поленья, чтобы машина не вязла в черноземе. Поверил, когда на смену

"Универсалу" пришли могучие гусеничные пахари - гусеницами своими они как бы

раздавили отцово недоверие. Не верил он и в то, что появятся комбайны,

способные убирать не только пшеницу и рожь, но и кукурузу. Первые комбайны

срывали кукурузные початки вместе с их "рубашкой". На колхозных токах горы

таких початков проходили дополнительную обработку. Их пропускали через

специальные барабаны, которые и раздевали донага початок. И это считалось

чуть ли не верхом технических достижений в таком трудоемком деле, как уборка