выпивать этот самый "посошок" у радиатора или багажника машины. В некоторых

местах так и говорили: "Выпьем у радиатора!" Это и была казачья стременная,

переделанная на современный, машинный, лад.

Если в гостиничных номерах, сидя у телевизоров, французы предпочитали

красные и черные вина, то тут, у радиатора, с превеликим удовольствием

вливали в себя белое, холодное, как лед, вино. Оно было как нельзя кстати в

жаркий июньский полдень. А жара была страшнейшая. От нее страдали все, но в

особенности переводчица-москвичка. Улучив паузу, когда не надо было

переводить, она убегала в тень, под какое-нибудь дерево или под стену

здания, где и обмахивалась, словно веером, сложенной вчетверо газетой. Пот

покрывал все ее раскрасневшееся лицо, и особенно заметны были бисеринки пота

на ее верхней губке, покрытой нежным пушком. Молодая женщина наслаждалась,

получив маленькую эту передышку.

Всему, однако, приходит конец. Гости отправлялись дальше по своему

маршруту. И поскольку комплекс находился на границе с другим районом, нам не

было необходимости провожать их куда-то еще. Передали другим хозяевам прямо

на месте, из рук в руки. Как всегда бывает в таких случаях, гости

опаздывали: в этот час они должны были бы находиться уже в промышленном саду

на берегу Днестра, там их ждали. Представители соседнего района тревожно

переглядывались, делали какие-то знаки переводчице, сопровождающему.

Завершив церемонию "посошка у радиатора", проводив глазами гостей,

помахав им на прощание, Алексей Иосифович основательно уселся за руль своего

автомобиля. С видимым облегчением радостно возгласил:

- Ну, Саврасушка, трогай!.. Слава богу, уехали! Истинно сказано: не

бойся гостя сидячего, а бойся гостя стоячего!.. Нас с тобою, Тоадер, ждет

уха у генерала!..

Самый цивильный человек на свете, Шеремет наконец-то подружился с

генералом, с настоящим, а не свадебно-чеховским! Его острый гастрит, который

все время находился на грани перехода в язву (а может быть, уже и перешел в

нее), часто заставлял корчиться от боли, лишь несколько глотков- чистого

спирта малость приглушали эту боль. Генерал, с которым сошелся секретарь

райкома, страдал тем же недугом, и общая беда переносилась немного полегче,

как бы поделенная пополам. Отставной генерал облюбовал себе местечко возле

пруда, который одним своим берегом вдавался в чащу леса, а сам пруд чуть ли

не весь тонул в зарослях камыша и осоки. Таких прудов и озер было много в

Шереметовом царстве-государстве, так же как и в царстве Берендеевом.

Каларашский район холмистый, с резкими перепадами, балками и оврагами, так

что воде было где задержаться и выбор у генерала был большой. Из всех прудов

он отдал предпочтение этому. Помимо воды тут к твоим услугам и лес с его

свежестью, запахами листвы и сушняком для разведения костра и варки ухи.

Алексей Иосифович подробно рассказал мне, откуда пришла к нему эта

дружеская связь с генералом.

Все началось с пионеров и комсомольцев, совершавших поход по следам

героев и боевому пути 95-й Молдавской стрелковой дивизии. Когда у красных

следопытов собралось достаточно материала, в городе был воздвигнут монумент

в честь павших и живых солдат и офицеров этой дивизии. На его открытие были

приглашены ныне здравствующие ее ветераны. Приехавший на

пионерско-комсомольскую "зарницу" будущий приятель Шеремета заявил после

торжеств, что хотел бы на недельку остаться в местах, через которые когда-то

прошел со своим соединением. Хорошо бы, добавил он, прахчнться возле

какого-нибудь водоемчика да порыбачить. Желание боевого военачальника было,

конечно же, с радостью удовлетворено: не нанесет он большого урона рыбному

хозяйству республики своей удочкой, и отдых его в здешних краях более чем

заслуженный. Словом, генерал остался. Облюбовал местечко. Вернулся в

Кишинев. Приехал оттуда уже на своей машине. Поставил брезентовую палатку

под кроной самого большого дуба. Проходит одна неделя, другая, третья, а

палатка стоит себе на одном месте и стоит. Генеральская "Волга" лишь изредка

появлялась у хлебного магазина. Постоит там немного, "заправится" батонами и

"кирпичами" и возвращается к палатке. Алексея Иосифовича это заинтриговало:

уж не обнаружил ли генерал место, неизвестное местным любителям рыбной

ловли? Долго не раздумывая, отправился к генералу с визитом. Застал некогда

грозного вояку за потрошением карасей. Их у него было штук пять-шесть, общим

весом не более полукилограмма. Тут же были приготовлены две луковицы,

несколько морковок, две-три картофелины. Только и всего! Ни красных

помидоров, ни горького перца, ни чесночного настоя - ничего этого не было.

Не было даже соли. И тут выяснилось, что генерал не отдыхал, а лечился.

Организовал себе санаторий на берегу лесного пруда. Начисто отказался от

минеральных вод Железноводска и Моршина. Пользовал себя теплой ушицей. Ухой

без соли, без помидоров, без стручкового перца и чеснока. Уверял при этом,

что рыбий желатин смазывает пораженную язвой слизистую оболочку желудка и

ему, генералу, становится хорошо. К лекарству этому надобно прибавить

тишину, безлюдье, чистый воздух, настоянный на лесных запахах, целебных

самих по себе. Правда, случалось, что старик тосковал в одиночестве. Жена,

сыновья, внуки и внучки остались в Кишиневе. Лишь изредка кто-нибудь из них

наведывался к нему. Что касается досуга, то его у генерала было хоть

отбавляй. У нового товарища, то есть Шеремета, со временем было похуже Как

ни отчитывал, как ни бранил его генерал за нарушение "ушиного режима",

секретарь райкома приезжал к его палатке нерегулярно. Благотворному действию

ухи мешало пристрастие генеральского друга к курению. Поругивал Алексея

Иосифовича за это пристрастие и генерал, и врачи во всех санаториях, в каких

он только побывал. Шеремет выслушивал их, соглашался, что поступает

относительно своего здоровья дурно, отрывал половину сигаретной начинки,

чтобы вдыхать в себя поменьше никотина, носил в кармане мятные конфеты,

надеясь, что они заменят ему курево. Но совсем отказаться от сигарет не мог.

Не мог регулярно наведываться и в генеральский "санаторий". Приезжал туда

лишь в редкие дни, когда его не вызывали в Кишинев на совещания, заседания,

активы и пленумы, коими так богата жизнь руководящих работников. В отличие

от хозяина палатки Шеремет хлебал и уху, и поедал вареных карасей. Ветеран

соблюдал строжайшую диету: ел только юшку с размоченными в ней сухариками,

размоченными настолько, что уха превращалась в рыбную кашицу, которая была

бы впору беззубым сосункам.

В этот наш приезд к генералу, на мое счастье, уха была настоящая. И

приготовил ее не сам генерал, а еще один его друг, которого мы с Шереметом

увидели возле палатки. Это местный лесник мош Остап Пинтяк пришел поразвлечь

малость старого, одинокого человека. Узнав, что генерал ждет секретаря

райкома, Пинтяк отбросил в сторону ружье, кожаный ягдташ, охотничий рог и

принялся готовить уху. Начал с того, что растер в металлической посудине

очищенные дольки чеснока; затем испек на углях несколько стручков горького

перца, освободил и их от шкурки, потом смешал с чесночной массой. Соль

лесник всегда имел при себе, носил ее в спичечном коробке. Не покидала его

никогда и сумка с монополькой, с водкой, значит. Словом, врасплох этого

человека не застанешь!

Увидя нас, мош Остап несказанно обрадовался. Со мною ведь встретился

после долгих лет разлуки, да и Шеремета видел далеко не каждый день. К тому