там! Стал пить еще больше. Да еще взял дурную привычку жаловаться на жену

всем подряд. Кто слушал, а кто не слушал, но ему было наплевать. Гнул свое:

- Гм... Ольгуца, баба моя, говорит, что я не работаю... Брешет она!

Гляньте на мои руки!.. Правда, пропущу иной раз стаканчик вина... Но я ж

работаю! Разве вы не видите, люди добрые, как я работаю!..

Его "работа" по большей части начиналась и заканчивалась в сельском

буфете. Его почти всегда можно было видеть среди пустых ящиков с наполовину

опорожненной бутылкой в кармане. Если и шел помочь в чем-то кому-нибудь, то

исключительно ради вина. Угостившись, начинал размахивать руками, хвастаться

своими героическими подвигами на войне, уверяя при этом, что сам маршал

Жуков пожимал ему руку у стен рейхстага в Берлине. Под конец заносился

настолько, что выдавал себя за Героя Советского Союза: вот, мол, только

потерял где-то Золотую Звезду. После этого все понимали, что "героя" пора

уводить домой, чтобы проспался.

Теперь сын Дорофтея, бросив нагружать машину, пытался умаслить дедушку,

чтобы тот принес ему кувшин вина.

- Я очищу вам колодец, мош Тоадер!.. Принесите кувшинчик!.. Не

скупитесь!..

- Я не буду загаживать колодезь такой дрянью, как ты!

Убедившись окончательно, что от старика ему ничего не перепадет,

выпивоха приблизился к нашим воротам. Поздоровался со мной. Затем

переместился к воротам Кинезов и там "поручкался" с каждым из великанов:

ведь никогда не знаешь, где тебя ждет удача! Может быть, как раз сыновья мош

Саши Кинезу и раздобрятся, побегут поскорее в погреб с заветным

кувшинчиком?! От меня он, очевидно, не ждал таких милостей, таких

подношений. И вдруг, к нашему общему удивлению, сын Дорофтея резко сменил

тему. Ткнув в меня пальцем и обращаясь к одним сыновьям мош Саши, решительно

объявил:

- Видите вы сына мош Кости? Ну так вот. Если бы я не женился, то

учился бы с ним в Москве. Не сойти мне с этого места - не вру! - Увлекаясь

своей фантазией все больше и больше, горячо уверял молчаливых гигантов, что

его даже просили поехать учиться в Москву, не просили - умоляли, чтоб

поехал, тянули так, что чуть было рукав не оторвали...

- Но я не поехал, так как сдуру обзавелся семьей. Сам не выучился,

зато дочку выучил, довел до дела. Шутка сказать - врачом работает!..

Гайдуки мош Саши молча посмеивались, мерно покачивали головами, как

лошади, когда обгоняют от себя мух. Сын Дорофтея принимал это за знак их

согласия с ним. И расходился до того, что и про вино забывал. Нес такую

несусветную чушь, что даже у меня уши краснели от стыда за этого человека. А

он, чтобы ему еще больше верили сыновья мош Саши, то и дело дотрагивался до

моего плеча, как бы призывая в свидетели.

- А ты помнишь? - обращался он уже ко мне. - Помнишь, как ходили мы на

посиделки к девчатам? Какие это были посиделки! И я тогда был первым парнем

на деревне... в селе то есть.

Молчание гигантов сменилось неудержимым хохотом, но их смех прервался

столь же быстро, как и возник: они увидели, что мош Ион Нани наконец

покидает свое бывшее подворье Как приговоренный к казни, он распрощался с

дедушкой. Сделал несколько поклонов и в нашу сторону. Но и на этот раз не

открыл рта, чтобы вымолвить хотя бы одно словечко. Медленно и лениво побрел

за нагруженными машинами. Издалека было видно, как он время от времени

останавливается, оборачивается и все поглядывает на то место, где была его

хата и где сейчас ничего уже не было. Сына Дорофтея, который бежал к

машинам, мош Ион смерил своим печальным взором как совершенно незнакомого

пришельца. Выпивоха же скакал за последней машиной как жеребец и орал, чтобы

она остановилась и подобрала его: ужасно не хотелось идти пешком на другой

конец села. Но машина не останавливалась,. Сын Дорофтея отчаянно матерился,

посылая в адрес шофера проклятия.

Один только мош Ион Нани никуда не спешил. Передумал ехать на поиски

источников и дедушка. Разгневанный до крайности, он выхватил свою торбу из

кабины промкомбинатовского грузовика и прокричал:

- Ищите воду без меня, коровьи образины! - Голос его прервался,

перехваченный болью, вызванной расставанием с мош Ионом.

Немного помолчав, заговорил снова. Со двора мы слышали, как он

бормочет:

- Орехи продаете на килограммы.. Арбузы раздаете ломтиками... В вино

наливаете воду с сахаром... А теперь льете воду и в молоко!- Делайте теперь

без меня колодцы!..

Ну и старик! Расстроился по одному поводу, а бранился совсем по

другому. Никогда у него не было орехов столько, чтобы он продавал их пудами.

Что же касается молока, брынзы, то он за всю свою жизнь ни разу не

прикоснулся к ним. Даже запаха молочного не переносил. Он ругал Никэ, ругал

совхоз, в котором работает внук, ругал гидробурильщиков из Теленешт, а ведь

они ни капельки не виноваты в том, что мош Ион Нани покидал старое место.

Дедушке, конечно же, было очень больно, что их оставлял еще один старый

друг. Как было хорошо, когда тот стоял у себя во дворе, прислонясь спиной к

забору. Они хаживали друг к другу. Один раз мош Ион заглянет к дедушке,

другой - дедушка к нему. Усаживались на завалинке, и сверхлюбознательный

Лефтер заставлял приятеля рассказывать о его путешествии на Дальний Восток,

об охоте и животных в Уссурийской тайге.

И вино наполовину с водой не было для дедушки новостью. Он сам придумал

ему прозвище: "лягушачье вино". Мы хорошо знали нашего старика, знали и то,

как вести себя, когда он во гневе; давали ему возможность выругаться до

конца, чтобы каким-нибудь неосторожным словом не подогреть буяна еще больше.

Истинная подоплека дедушкиного взрыва выяснялась обычно после того, как он

выговорится, отбранится как следует и остынет. Но сейчас мы уже хорошо

понимали, что все дело в мош Ионе, в его. переезде

Честно говоря, мне и самому было как-то грустно оттого, что Нани

вынужден был перебраться на другой конец села. По дороге к Никиным фермам я

пытался не думать о нем. И все-таки думал. Я не мог забыть, как у его очага

тетушка Веруня своим заговором отгоняла страх от детишек, для этого окуривая

их дымом от сгоревшей шерсти. Если узнавала, что ребенок испугался злой

собаки или быка, тетушка Веруня требовала от родителей, чтобы они принесли

ей шерсть этих животных. Получив, клала ее на раскаленные угли. Подводила

ребенка к дымоходу, задирала рубашонку и окуривала голое пузцо отвратительно

пахнущим дымом. Ничего теперь не оставалось ни от той плиты, ни от самой

печи, сложенной с какими-то хитростями. Другие соседи будут видеть мош Иона

у виноградного пресса. Другие соседи будут слушать его странные песни из-за

синих туманов осенних ночей. Других детей будет мош Ион называть внуками да

племяшами, не спрашивая их имен.

Похоже, что мое молчание было понятно и Никэ. И для него проводы

забавного соседа не были легкими и веселыми. Я видел, как он нервничает, как

швыряет ногой разные инструменты, перекатывая их из одного конца кузова в

другой. Толкнет и взмык-нет: "М-м-м..." Украдкой взглядывает на меня. Что-то

хочет сказать, но никак не может или не знает, с чего начать. И мне было бы

неплохо отделаться от образа печального рыцаря, то есть от мош Иона, от его

одинокой фигуры, медленно, с остановками удаляющейся от бывшего своего

подворья вслед за машиной.

В голове всплыл вдруг спор Никэ с отцом относительно молока. Меньше

всего меня интересовало, какую воду подливают в него: сырую или кипяченую. Я

вообще не представлял себе, что можно его разбавлять таким способом, что