– Эт-т-то да. – Арт царапал ногтем по столу.

– Как вы познакомились?

– В кегельбане. Мы одно время ходили туда играть. Я вообще-то ее еще со школы знал. Ну, а тут пошли как-то с Джо Мантилой шары покатать, смотрю – и она там, я ее с-с-разу узнал.

Вернулась Рейчел. Она принесла небольшой белый бумажный пакет и положила его перед Джимом.

– Это вам.

Он заглянул в пакет: там лежала плюшка.

– Любит она делать подарки. – Арт встал рядом со своей женой и приобнял ее.

– Может, зайдете к нам как-нибудь, поужинаем вместе? – пригласила Рейчел. – Как-нибудь в воскресенье. У нас ведь знакомых – раз, два и обчелся.

– Обязательно, – сказал Джим, тоже вставая и машинально заворачивая края белого бумажного пакета.

Ему никогда раньше не дарили булочек. Что сказать или сделать в ответ? Он был тронут до кома в горле и перебирал в уме, чем бы таким их отблагодарить. Одно он твердо понимал – теперь он их должник.

Поднимая рукав, чтобы посмотреть на часы, Джим спросил:

– Вы на машине? Может быть, вас…

– Мы не домой, – сказала Рейчел. – Может, в кино сходим.

– Спасибо, – поблагодарил Арт.

– Ну, тогда, может быть, в другой раз. – Джим раздумывал, что бы им предложить. – Как вы на это смотрите?

– Можно, – согласился Арт.

– Я так рада, что познакомилась с вами, – в избитую формулу вежливости Рейчел вложила столько чувства, пропустила ее через себя так, что в ее устах слова прозвучали совсем незатасканно. Она добавила: – Вы правда как-нибудь к нам зайдете?

– И не сомневайтесь, – заверил он ее совершенно искренне.

Джим смотрел им вслед. Арт повел ее за собой к выходу из кафе, крепко держа за руку. Она двигалась медленно. Набирает вес, подумал он. Уже был заметен округлившийся под платьем живот. Она шла, опустив голову, словно погрузившись в созерцание. На тротуаре они остановились. По ним не сказать было, что они идут в какое-то определенное место, и ему представилось, как они бредут по улицам, не замечая прохожих, забыв, где они, все дальше и дальше, а потом, усталые, отправляются домой.

На столе все остыло, доедать не хотелось. Он расплатился, вышел и, перейдя Гиэри-стрит, вернулся на станцию. Арт и Рейчел не шли у него из головы. В общем отделе он отметился в журнале рабочего времени. За последние годы нести все свои заботы к Пэт стало его привычкой. Вот и сейчас он стоял перед ее рабочим местом. Но все, что там обычно лежало, было спрятано в ящики стола, прибранного и опустевшего. Пэт ушла домой.

Неужели уже так поздно?

Он направился в одно из помещений в глубине станции, разложил наброски и продолжил приводить их в порядок к вечерней передаче. Среди записей был и рекламный текст Полоумного Люка с прикрепленными к нему шестнадцатидюймовыми дисками радиороликов, присланными от Люка. Он поставил один из них на проигрыватель и включил первую дорожку.

Из акустической системы под проигрывателем раздалось:

– Хо-хо-хо-ха-ха-ха-хо-о-хи-хи-хи-хо-хо-хо-хо-о-о-о-о-о-о!

Джим закрыл уши руками.

– Итак, друзья, – объявил голос. – Все, как один, быстренько к Полоумному Люку! Во-первых, у него все по-честному – как нигде, а во-вторых, друзья мои, вы приобретете здесь автомобиль без сучка без задоринки, друзья, – в нем вы сможете сразу сесть за руль и смело выезжать на шоссе, и доехать, друзья мои, до самого Чи-ка-аго…

Он представил себе диктора из Канзас-Сити с широкой пустой улыбкой – с отвисшим подбородком и бессмысленно растянутыми губами. Искренняя интонация… Вера в полную чушь собачью. Ухмыляющаяся, пустая рожа из павильона смеха – несет бред и верит в него, несет и верит! Он протянул руку, чтобы поднять звукосниматель с пластинки.

– Ха-ха-ха, родненькие, – прорыдал голос, – это так, ха-ха: Полоумный Люк принимает старенькие о-хо-хо-нюшки и сразу же сажает вас в хи-хикушки, ха-ха!

«Ха-ха», – передразнил он про себя диктора, останавливая диск. Пальцы соскользнули, и звукосниматель проехался по мягкой пластмассовой поверхности; алмазная игла прорезала линию от наружного ободка к «яблоку». Ну вот. Диск был испорчен. Авария на производстве, сказал он про себя, слушая яростный грохот: игла продолжала терзать и кромсать этикетку, белые клочки ее посыпались на него и во все стороны.

Боб Посин был так рад заполучить в клиенты Полоумного Люка, что тем же вечером даром отдал одну ценную грампластинку фонотеки радиостанции «КОИФ», лежавшую у него дома.

– Я с удовольствием заплачу вам за нее десять баксов, – сказал Тони Вакуххи, сверяя номер на «яблоке» пластинки с листком бумаги, который он принес с собой. – Все равно не для себя беру, на кой мне эта классика! Это ведь для клиента. Все одно – продавать. В общем, нечестно как-то получается.

Тони зарабатывал на жизнь посредничеством, он был человеком светским, носил строгий деловой костюм, волосы зачесывал назад и смазывал бриолином, а синеющий подбородок припудривал. Делами Тони занимался по вечерам. Яркий блеск его хитиновых глаз притух и смягчился по случаю такого замечательного приобретения.

– Она досталась мне даром. Берите, – сказал Боб Посин и вложил пластинку в конверт, а затем в пакет.

Пластинка была пыльная и заезженная, ее проигрывали почти каждый воскресный вечер в программе на итальянском языке. Это была древняя запись «Che Gelida Manina»[8] в исполнении Джильи[9], фирмы «Виктор».

– Ну тогда лады, – согласился Вакуххи.

– Лады, – отозвался Боб Посин. У него было приподнятое настроение. – Как там Фисба?

– Ну и девчонка, скажу я вам! – ответил Тони.

Бобу Посину захотелось, чтобы в его торжестве участвовала и Фисба.

– Вы не знаете, что она делает сегодня вечером?

– Да поет она сегодня, в «Персиковой чаше»[10]. Хотите заехать? Можно к ней заглянуть. Правда, у меня дела, так что мне придется вас там оставить.

– Подождите, я рубашку сменю.

Он снял рубашку и извлек из комода чистую – розовую, с иголочки, ни разу не ношенную. Случай ведь особый.

Переодеваясь, он включил в гостиной радиолу «Магнавокс». Из динамиков полилась симфоническая музыка – шла музыкальная передача для ужинающих.

Тони Вакуххи, просматривавший журнал, взятый им с кофейного столика, сказал:

– Фисба записала тут пару пластинок для «Сандайэл», ну, этой фирмы на Коламбус. Смелые песенки, но не настолько, чтобы накликать неприятности – ну, вы меня понимаете. Может, принести их как-нибудь – для вашей программы популярной музыки?

– Спросите у Брискина, – ответил Боб, завязывая галстук.

– А то она бы и лично подъехала, – предложил Вакуххи. – Вы это практикуете? Вообще, ей бы на телевидение попасть. Вот это было бы дело, а?

– Нам бы всем туда попасть не мешало, – с чувством отозвался Посин. – Вот где настоящие деньги! Почему люди больше не слушают в барах живую музыку? Да по той же причине, по которой и мы сидим на своей независимой АМ-радиостанции не солоно хлебавши. Публика ведь как – включит себе «Я люблю Люси»[11] и довольна, что еще нужно этой тупой толпе? Подумайте только: иногда восемьдесят миллионов человек разом сидят и поглощают эту муть, лишь бы сбежать от реальности. Не хочу держать дома телевизор.

Музыка на радио смолкла.

– Увертюра «Ромео и Джульетта» в исполнении Лондонского филармонического оркестра под управлением Эдуарда ван Бейнума, – профессиональным голосом диктора объявил Джим Брискин. Последовала пауза.

– Понимаю вас, – сказал Тони Вакуххи. – Все, как один…

– Тише, – остановил его Посин, приглаживая волосы.

Из радиоприемника снова послышался голос Джима Брискина:

– Купив сегодня автомобиль у Полоумного Люка, вы получите отличную машину. Безупречное качество на долгие годы!