– И потом слухи поползут дальше. Ты не успеешь моргнуть глазом, как её обвинят в колдовстве. Возможно, и нас с тобой тоже. Ты хочешь, чтобы жестокие инквизиторы пытали эту девочку в каменном подземелье? Подвешивали на крючья, мучили днями и ночами, а потом сожгли на площади?

Святые угодники! От тихого голоса лекаря по моей спине поползли мурашки, я всё живо представила и по-настоящему испугалась. Никогда не думала, что мой недуг, мой дар способен привести к такому кошмару. Крючья… Костёр… Ой!

– Ты хочешь, чтобы её сожгли? – повторил вопрос мсьё Годфруа.

– Нет, – хрипло ответил Этьен.

– Тогда придётся с неделю-другую притворно «выздоравливать». И побыть дома. Ты меня понял? – акцентируя последнее слово, спросил отец.

– Да.

– Тогда иди.

Лекарь отстранился от двери и пропустил сына. Уже выходя, Этьен снова оглянулся на меня. Наверное, так затравлено смотрел бы зверь, угодивший в капкан. В сердце кольнула жалость, но Этьен тут же выпрямился и зло бросил в мою сторону:

– Я не просил меня спасать!

«Не делай добра, и никто не воздаст тебе злом…» – говаривала нянька Нанон и была тысячу раз права. Я закусила губу. На глаза упала прядь волос. Хотела её отбросить, но вместо этого дрожащая рука выдала резкий кульбит и шмякнула меня по лбу. Будто и не моя была, а чёртик, выскочивший из омоньерки. Я не выдержала и ругнулась.

Плотно прикрыв дверь, лекарь подошёл к кровати. Глядя на меня, он поцокал языком, покрутил носом так, что усы над губой заходили ходуном, и заговорил негромко:

– Итак, Абели Мадлен, для тебя не существует слова «нельзя», не правда ли? – Жесткие нотки прозвучали так угрожающе, что мне захотелось вскочить с кровати и убежать, сломя голову. Эх, если б я могла. Лекарь скрестил руки на груди. – Ты плевать хотела на приказы и предупреждения?

– Нет, мсьё, нет. Но ваш сын… он упал прямо передо мной…

– И?..

– Я почувствовала, как ему плохо…

– И?..

– Но ведь это по моей вине!

Лекарь склонил голову набок.

– И ты считаешь, что вправе решать за всех? Что ты – сама Фортуна, мадемуазель Судьба или богиня Правосудия? А я, по-твоему, никчёмный докторишка, которому не под силу вылечить собственного сына от банальных травм?

– Нет, мсьё. Простите, – потупилась я. – Но разве он не умирал?

Лекарь оставил вопрос без ответа и подался вперёд:

– А ты понимаешь, что мой сын – душевно неуравновешен? Что ему ничего не стоит возопить на всю базарную площадь о ведьме и колдуне-отце, который разводит нечисть в доме?

– Неужели он сделает так, мсьё?! – ужаснулась я.

– Не трезвый, так пьяный.

– Простите, я не знала, не думала…

– А голова на что? Прически делать и ленты завязывать? – грозно спросил мсьё. – Ты должна думать! С твоими-то способностями, в которых ни черта не смыслишь. Расшвыриваешься ими направо и налево. Всё игрушки тебе! Судьям или инквизиторам тоже будешь лепетать: «Простите-извините, я не знала»? Ты хоть представляешь, что грозит обвиняемым в колдовстве? Дыба, плети, испанский сапожок, железное кресло, утыканное шипами. Хочешь голой в колодках сидеть на площади? Или в огне корчиться, а? Хочешь?!

Меня затрясло. Я не могла и слова вымолвить.

– И зачем я взялся тебе помогать? Скажи. С таким же успехом я мог набить свою подушку порохом, поджечь фитиль и ждать, бабахнет или нет.

– Простите, мсьё, больше не буду.

– Не будешь. По крайней мере, несколько дней можно пожить спокойно, – кивнул лекарь. – Выплеснула всё на-гора́. Теперь на покойницу похожа. Ну и как, хорошо тебе? Результатом довольна?

– Нет, – всхлипнула я. – Ноги не ходят, руки плохо слушаются, болит всё. Очень.

Мсьё Годфруа, казалось, смягчился и обхватил моё запястье. Послушал и лишь покачал головой.

– Мсьё, а я смогу снова ходить?

– Сможешь.

Лекарь сел на кровать, оттянул мне нижние веки, потрогал пятнистые руки, расшнуровал корсаж и потянул белую рубашку.

– Мсьё, зачем…

Я вспыхнула, сердце забилось от смущения. Если бы могла двигаться, уже бы спряталась под кровать.

– Молчи, дурная. Я тебе не мужчина, я – врач. Я должен тебя осмотреть.

Он стянул с плеч рубашку, оголив мне шею и декольте. Надавил пальцами на грудную клетку. Я взвизгнула.

– Позволь догадаться: тут у тебя ничего не было. Вот этого багрового пятна?

– Мне не видно, мсьё, – втянула я в себя воздух. – Но раньше кожа была чистой.

– Этьенов шрам на себя перетащила, – заметил лекарь. – Странно, с ожогом Софи такого не было. Надеюсь, пройдёт.

Он сбросил мои башмаки, ощупал ноги, снова покачал головой и направился к двери.

– Отсыпайся, отлёживайся. А мне надо работать.

– Мсьё, – умоляюще воскликнула я, – а иголку в лоб… или какое-то средство, чтобы не так болело, вы разве не дадите?

Лекарь прищурился.

– Терпи, раз самовольничала.

У меня всё оборвалось. А на что я надеялась? Лучше б уже придушил, что ли…

Но мсьё вдруг сжалился.

– Ладно, сейчас принесу иглы и отвар.

Он дёрнул ручку двери, и в комнату ввалилась моя тётушка.

– Моник! – радостно вскрикнула я.

Тётя раскраснелась, разулыбалась, еле удерживая тюк под одной рукой и мешок – под другой.

– Ой, здрасьте, здрасьте. Я сюда, а вы отсюда. Зато я с полными руками – к прибыли.

– Ах, чертовка, ты всегда кстати, – расцвёл лекарь. – Куда запропастилась?

– Дома задержали: муж, малышня. Крик, гам, тарарам. Этому сопли подтереть, второму по заднице дать, третьему кое-чего другого дать, а тоже надо. И корми их всех, корми, оглоеды ненасытные. Ну, вы понимаете. И па-та-ти, и па-та-та. Вчера не вырвалась, – с громким выдохом Моник скинула в угол вещи, приосанилась, поправила прическу и кокетливо улыбнулась мсьё. – Как вы тут? Как моя красавица Абели?

– Ну и подарочек ты подкинула, Моник, – сказал лекарь, но тоже улыбнулся. – Всего два дня здесь твоя племянница, а дел натворила – не разгрести. Полюбуйся: теперь её парализовало.

– Как так? – всплеснула руками тётушка.

– А вот так.

Во дворе послышался шум отворяемых ворот, зацокали подковами лошади. Лекарь выглянул в стрельчатое оконце и бросил:

– Ко мне важный пациент. Моник, чуть погодя загляни в кабинет, посудачим.

И, не дожидаясь ответа, вышел. Моник кинулась меня обнимать, охать и ахать.

– Девочка моя, что с тобой? Бледная вся, кожа в пятнах каких-то. Тебя что, по рукам тут били? А на шее! И на груди! Ой-ёй-ёй.

– Я думала, ты уже и не приедешь, – жалобно промямлила я.

Тётушка поправила мою подушку, убрала прядь со лба за ухо.

– Вот глупости! Разве могу я тебя бросить?

– Нет?

– Конечно, нет, глупышка!

– Знаешь, мне так плохо, – вздохнула я. – Со мной происходит что-то странное. Жутко. Дом этот, мсьё Годфруа, его сын…

– Красавчик Этьен? Ах, он такой, такой, – восхищённо затараторила тётя. – Я всё ехала и думала: поженить бы вас: детки вышли бы чудо! И разбогатела бы моя племянница, было б у кого в праздники гостевать с вином и пирогами. Мм, Этьен… Один раз увидишь, потом не забыть. Глаза у него какие, а? И стать. Плечи широченные, талия узкая. Эх, будь я помоложе… Ты ещё не влюбилась?

– Ни за что! – вскинулась я. – Ненавижу этого мерзавца!

– Обидел тебя?

– Да! Он – хам и негодяй.

– Та-ак, – нахмурилась тётя и уткнула руки в боки. – Ну-ка, выкладывай. А уж я с ним разберусь, не будь я Моник Дюпон! За племянницу и красивые глаза враз выцарапаю…

И я выложила всё, что со мной произошло. Как на духý. Уж кому жаловаться, как не родной тётушке. Та лишь сыпала удивлёнными восклицаниями и забористыми словечками. Под конец моего повествования Моник, прижав ладонь к щеке, сокрушённо покачала головой.

– Бёф, Абели! Вот беда-то… Страсть, какая беда! Кто б подумал, что через столько поколений в нашем роду снова сильная ведьма появится…