Мы прибыли в Памплону за день до начала ферии (Анна Дэвис и Мэри Хемингуэй приехали из Малаги и присоединились к нашей компании), поскольку, как сказал Эрнест, мы должны «собрать свои ряды и все разведать до начала Извержения». Старый друг Эрнеста, Хуанито Кинтана — бывший импресарио памплонской арены, а до Гражданской войны владелец местного отеля, — обычно заказывал ему билеты на корриду. И в этот раз Эрнест попросил его обеспечить нас билетами. Однако, когда мы встретились с Кинтаной в кафе «Чако», он страшно нервничал и пытался что-то объяснить, но факт оставался фактом — вместо номеров в отеле и билетов на корриду он мог предложить нам только обещания. Фериа Сан-Фермин — настоящее столпотворение, сюда съезжается масса народу, а в Памплоне меньше отелей, чем в других городах, где проходят ферии, да и арена здесь меньше, и, соответственно, на ее трибунах меньше мест. Надо отметить, что Эрнест проявил понимание и доброту к своему старому другу. Эрнест отдавал себе отчет, каково положение в Памплоне с билетами и местами в отелях. И он сказал Мэри, что не Кинтана нас подвел, а этот неправильно устроенный мир. Затем Эрнест нанял кого-то для поисков билетов, а сами мы сняли комнаты в частном доме.

— Абсолютно не важно, где жить, — ведь здесь, в Памплоне, во время ферии никто не спит и не переодевается, — убеждал он нас. — Главное — достать билеты на корриду.

На следующий день ровно в полдень в ясное небо взвились две ракеты, и город встал на уши. Это происходит на ваших глазах, но вы все равно ничего не успеваете понять. В считанные секунды пустая площадь заполняется веселой толпой. Звуки барабанов и дудок сотрясают воздух, мужчины и юноши в красном и белом поют и пляшут, приседают и вновь встают, обняв друг друга, подпрыгивают в бешеном ритме. И так — все семь дней и ночей, улицы не пустеют ни на минуту.

Все кафе были переполнены, но в «Чако» для Эрнеста всегда держали столик. В толпе было множество туристов, и по их одежде не составляло труда определить, откуда они приехали. Так мужчины из Наварры носили белые брюки, белые рубашки, красные шарфы и береты. Американские туристы, в основном студенты — а их набралось тысяч двадцать пять, — были одеты в узкие брюки и майки. Почти все они приехали в Памплону, прочитав «И восходит солнце», книгу, которая вышла тридцать лет назад. Узнав, что автор тоже здесь, они начали штурм «Чако», пытаясь заполучить автограф Эрнеста на всем, что только можно, — от книг до маек.

Вечерами, когда на арену выходили не самые лучшие быки и матадоры, Эрнест усаживался за свой столик в «Чако», а вокруг собирались те, кто стал его командой на этой ферии. С двоими из них, кетчумским врачом Верноном Лордом и его женой Ли, мы заранее договорились, что они приедут, зато все остальные возникали совершенно случайно. Молоденькая девушка из Глазго Онор Джонс с ярким румянцем на щеках и прической, похожей на черную блестящую тиару, по-видимому, репортер одного из еженедельников (правда, у нас на этот счет были некоторые сомнения); высокий худощавый гитарист Хью Милле, певший песни на сладкозвучные стихи, которые сочинял сам, а при этом ему подпевала приятным мягким голосом его очаровательная жена-француженка Сьюзи; дерзкая блондинка по имени Беверли Бентли (ныне — миссис Норман Мейлер), звезда кино, снявшаяся в фильме «Аромат тайны», а потом много снимавшаяся в Испании; Мервин Харрисон, прошлой зимой бравший интервью у Эрнеста для своей диссертации по литературе, которую он якобы писал. (Интервью закончилось тем, что он выпросил у Хемингуэя деньги на шестимесячный курс французского языка в Сорбонне. И вот сейчас эти шесть месяцев как раз истекли.)

Антонио, который не выступал на ферии в Памплоне, пришел в тот вечер в «Чако» вместе со своим импресарио Пепе Домингином, родным братом Луиса Мигеля. Всю ночь мы все вместе — Эрнест, я, Билл и Антонио с Пепе — участвовали в общем уличном веселье: пели, танцевали и пили вино в кафе. И всюду, где ни появлялся Эрнест, он находил людей, которые его давно знали и любили, а после этих случайных, неожиданных встреч звучали новые песни и опустошались новые бутылки.

Около четырех часов утра мы, обнявшись и громко распевая, шествовали по узенькой улочке. Вдруг видим — белое маленькое «рено», а в нем — хорошенькое женское лицо.

— Они не пройдут! — на всю улицу заорал Антонио.

— Берем девушку, — быстро скомандовал Эрнест.

Антонио запрыгнул на машину, а Пепе открыл дверцу со стороны руля и выволок на улицу невысокого дрожащего от страха француза в шляпе и перчатках. С противоположной стороны из машины вышла ослепительно красивая молодая дама, которая, взглянув сначала на Антонио, на чистом английском, на каком говорят на Среднем Западе, спросила:

— Вы — Антонио Ордоньес?

А потом, как будто ей оказалось недостаточно быть захваченной лучшим в Испании матадором, она посмотрела на Эрнеста и воскликнула:

— А вы — Эрнест Хемингуэй?

Я думаю, она была готова упасть в обморок.

Француз слегка очухался и, заикаясь, сумел донести до нашего сознания, что машина принадлежит даме, что он ее почти не знает — она просто попросила помочь ей найти ее дом. Пока мы спорили, что с ним делать, он незаметно растворился в ночи. Эрнест торжественно сообщил девушке, которая представилась как Тедди Джо Паулсен из Уиллистона, Северная Дакота, что она — наша пленница. Тедди была совершенно счастлива и только спросила, не будем ли мы так любезны и не отвезем ли ее к дому, чтобы взять в плен и ее подругу.

Билл прекрасно знал все улицы Памплоны, как, впрочем, и многих других испанских городов, и уже очень скоро мы смогли разбудить Мэри Шунмейкер, соседку Тедди по комнате.

— Настоящая красавица, — заметил Эрнест, — хороша, даже когда просыпается.

Потом Антонио потащил нас в клуб, где играл громкий оркестр, и все танцевали и пели. Нам было так хорошо, что на следующий день мы чуть не пропустили первых быков, несущихся к арене.

Во время ферии каждый день рано утром быков, которые должны участвовать в корриде, выпускают из загона на окраине города, и они бегут вдоль улиц по направлению к арене. По традиции, любители боев могут присоединиться к сопровождающим животных мужчинам и юношам, бегущим по улице впереди быков. Самые первые стартуют заранее и сильно опережают быков, средняя группа держится к ним поближе, а самые смелые и дерзкие или просто сумасшедшие — эта оценка зависит от вашего собственного восприятия ситуации — стараются бежать рядом с быками, и так близко, как только можно без риска быть заколотым.

Раньше Эрнест нередко бегал вместе с быками, но теперь его ноги были слишком слабы для таких упражнений. Антонио конечно же бежал в группе чокнутых — перед быками. Я был в средней группе и, глядя через плечо, мог хорошо видеть и быков, и тех ненормальных из ближайшей к животным группы. Мы были уже на полпути, когда люди, глазеющие на нас из всех окон, со всех заборов и балконов, вдруг в ужасе закричали. Оглянувшись назад, я увидел, как один из смельчаков поскользнулся и упал. К нему сразу же бросился большой черный бык с огромными рогами. И тут я заметил Антонио. Он бежал к упавшему человеку, держа в руках газету, свернутую в трубку, непрерывно махал ею и кричал быку:

— Торо! Торо!

Бык попытался проткнуть рогами упавшего, но промахнулся. Тут Антонио махнул газетой прямо перед глазами быка, и тогда тот пошел на Антонио. Несчастный, лежавший на земле, вскочил и побежал, в то время как Антонио отвлекал быка газетой. Вдруг газета развернулась и упала на ноги Антонио. Тут бык и достал бы его, но в этот момент Эрнест, устремившийся к ограде, скинул свою куртку и набросил ее на забор. Бык бросился туда, тыча рогами в деревянные столбы. Антонио же рванул к противоположному забору, где полицейский помог ему укрыться.

Застыв на месте, я следил за Антонио, но, когда он уже был в укрытии, понял, что оказался в самом авангарде сумасшедших, бегущих в третьей группе. Послав все к черту, я побежал прочь со всей скоростью, на какую был способен и какую мог вызвать вид разъяренных диких животных.