Мэри — замечательная, ты сам знаешь. Она обожает Африку, чувствует себя там как дома. Сейчас она в Лондоне, ходит по магазинам с Рупертом Белвиллем и шлет тебе привет. Она велела передать тебе, что на ярмарке на площади Сан-Маргерита есть карусели с гондолами вместо лошадей. Я не знаю, может, это какой-то код — но передаю все так, как она просила.
Тут послышался стук в дверь, и в комнате появился человек, с которым я уже познакомился в наш предыдущий приезд в Венецию. Это был граф Федерико Кехлер — вежливый, шикарный, забавный и остроумный венецианец. В этот раз на нем были замшевые ботинки, в тон замшевые перчатки, почти в тон замшевый пиджак и довольно помятая, намокшая фетровая шляпа — конечно, тоже в тон всей этой замше. Он говорил на превосходном кембриджском английском и считался одним из самых метких стрелков в Венеции, а также вообще известным спортсменом. Они с Эрнестом сердечно поздоровались, и Эрнест тут же вручил ему нож с ручкой, украшенной жемчугом, который получил в подарок на Рождество.
— Я отдал свои рождественские ботинки Джеки, — сказал Эрнест, — булавку для галстука — Бертену и бумажник — какому-то ребенку. Люблю начинать новый год с новыми вещами. Но пока не избавишься от старых, не получишь новых.
Эрнест всегда раздавал людям то, чем он владел, чтобы никогда не стать заложником своего имущества. Кроме охотничьего снаряжения и картин, у него действительно было очень мало ценного. «В жизни человеку необходимо совсем немного, — говорил он, — и, избавляясь от материальных ценностей, я твердо знаю, что не буду тратить себя и свое время на то, что мне совсем не нужно».
Эрнест принялся рассказывать графу Кехлеру о том, как он охотился в Африке:
— Тебе бы очень понравились некоторые выстрелы, Кех, честное слово. Как-то раз Мэри и ее верный оруженосец шестидесятилетний Чаро, весивший столько же, сколько и Мисс Мэри, фотографировали буйволов. Они стояли в замечательном месте — ветер дул в нужном направлении, и вид открывался просто чудесный. Сзади, невидимые и неслышимые, как сицилианские мафиози, застыли я — мистер Папа, мой тридцатилетний оруженосец Н’Гуи и мой негодный брат. Мэри делала снимки — я купил ей камеру с четырнадцатидюймовым объективом, которая выглядела как шестидесятимиллиметровая мортира и стоила чуть-чуть меньше «ягуара». И вдруг прямо под тем же деревом, где стоят Мисс Мэри и Чаро, мы с Н’Гуи видим стаю диких собак. Мисс Мэри фотографирует, а собаки считают детенышей буйволов. Ни одна группа не видит другую. Тут собаки слышат щелчок фотоаппарата, замечают Мисс Мэри и Чаро и решают, что те вполне сойдут в качестве добычи. Да, надо было видеть этих волков, приготовившихся к охоте. Но Мисс Мэри, несмотря ни на что, продолжала снимать, а нам с Н’Гуи удалось перестрелять одну за другой всех собак и при этом не спугнуть буйволов.
Потом Эрнест рассказал нам о том, как он женился в Африке. Однажды, когда Мэри уехала в Найроби, Эрнест нашел себе восемнадцатилетнюю невесту из племени вакамба, а также, в соответствии с местными обычаями, получил и ее сестру, семнадцатилетнюю вдовушку. Они спали все вместе — втроем — на покрытой козлиной шкурой кровати шириной в четырнадцать футов. Когда же Мэри вернулась из Найроби, ее удивлению не было границ — так потрясло ее все случившиеся и то высокое положение, которое Эрнест приобрел в племени благодаря женитьбе на сестрах.
Одним из самых больших удовольствий Эрнеста было сочинение шутливых баек как бы из собственной жизни. Эта история о женитьбе была как раз типичным примером такого рода выдуманных сюжетов, хотя для достоверности Эрнест даже показывал фотографии своей африканской невесты. Это напомнило мне, как однажды Эрнест рассказывал в хорошо подогретой алкоголем компании о своем приключении с известной шпионкой Матой Хари. Он признался, что знал ее не очень хорошо, поскольку был всего лишь младшим лейтенантом, а она общалась в основном с генералами и министрами, «но однажды ночью здорово ее оттрахал, хотя, по правде говоря, она оказалась слишком тяжеловата в бедрах и больше требовала от мужчины, чем сама ему давала». Я был чрезвычайно удивлен такой низкой оценкой талантов мадемуазель Хари, пока не осознал, что знаменитая шпионка была расстреляна французами в 1917 году, а Эрнест в первый раз приехал в Европу в 1918-м — он служил тогда шофером в медсанбате Красного Креста в Италии. После этого я всегда с недоверием относился к рассказам Эрнеста, но с историей об африканской свадьбе так до конца и не смог разобраться — сочинил он ее или же это правда?
— Замечательное шоу для Мисс Мэри, правда? — спросил Федерико. — Обычная женщина пришла бы в ярость.
— С Мэри было чудесно все эти четыре месяца сафари. Она была великолепна. И очень часто проявляла настоящую храбрость и отвагу. Но после первой аварии, когда мы упали в джунгли, где водились довольно толстые слоны, Мэри стала немного раздражительной — например, отказывалась верить, что я по запаху могу отличить мужчину от женщины. Другой ее ошибкой было то, что она никогда не считала львов по-настоящему опасными, а наше сражение с леопардом, когда я продирался через кустарник погуще мангровых зарослей и в конце концов пристрелил его, по-настоящему грандиозным приключением. Леопард был тяжело ранен и очень опасен. Мне пришлось стрелять наугад, ориентируясь по слуху на рев зверя, потому что сквозь заросли я не мог его видеть. В общем, это было потрясающе. По правде, я вовсе не виню Мисс Мэри. После аварии она была в настоящем шоке, но не знала об этом, просто ничего не понимала. Когда я удалял куски дерьма из пораненного сфинктера, она думала, что я так развлекаюсь. Но вообще-то Мэри замечательная женщина. И, как я уже говорил, очень отважна. Правда, иногда мне хочется, чтобы в ее жилах текла хотя бы капля еврейской крови, — тогда бы она представляла, что такое страдание и милосердие. Но нельзя иметь все, и я женился на женщине, которая наполовину немка, наполовину ирландка. Это сочетание порождает жестокий, безжалостный характер, но вместе с тем Мисс Мэри очаровательна! Она мой карманный Рубенс.
— Знаешь, когда вас объявили погибшими, — сказал Федерико, — все ваши друзья в Венеции очень переживали. Адриана умоляла меня отвезти ее на Кубу — хотела сжечь вашу финку, чтобы никто больше не смог спать в твоей постели, сидеть в твоем кресле и подниматься на белую башню. Она серьезно подумывала и о том, чтобы стереть с лица земли бассейн. Бедная девочка!
Адриана была настоящей красавицей — стройная девятнадцатилетняя аристократка с длинными черными волосами и носом необычной формы, но вполне привлекательным, который Эрнест называл византийским. Хемингуэй познакомился с Адрианой в 1949 году. Она происходила из старинной знатной венецианской семьи, писала изящные стихи, рисовала и была отменной лыжницей. Кстати, она сделала обложку для романа «За рекой в тени деревьев». Время дружбы Эрнеста и Адрианы соответствовало продолжительности отношений полковника Ричарда Кантуэлла и юной графини Ренаты.
— Хотч еще не знает, — сказал Эрнест, — что сегодня вечером мы собираемся на обед в палаццо Адрианы на Большом канале. Муж сестры Адрианы, офицер итальянского флота, прикомандированный к американским морским частям в Норфолке, Вирджиния, страстно полюбил гамбургеры. Он возвращается домой на следующей неделе. По этому поводу среди домочадцев большое возбуждение, поскольку все они не имеют понятия об этом самом известном американском блюде. Я должен показать им, как делается настоящий гамбургер, но, так как Хотч здесь, пожалуй, поручу это ответственное дело ему.
Когда Федерико ушел, Эрнест сказал:
— Чрезвычайно благородный джентльмен! Классический экземпляр! Итальянцы вообще очень славные люди. У них, наверное, была самая ужасная пресса в мире.
— Чертовски рад, что я снова здесь. Знаешь, наша поездка в Венецию в сорок девятом году — наверное, лучшее время в моей жизни, — заметил я.
— Не спеши делать выводы! — воскликнул Эрнест. — У нас впереди еще столько прекрасных дней.
