Арниум ожидал чего-то подобного, не мог его уважаемый коллега понадеяться только на свою сомнительную способность договориться с белыми ведьмами. А вот Эратос, напротив, оказался застигнут врасплох, он еще попытался было нанести ответный удар, но всем, даже его молодым союзникам было понятно — магистр Ир и в этот раз не взойдет на костер.

— Вы понимаете, коллега, насколько важно для нас знать, где появятся Тварь и Провидец?

— Разумеется, коллега, потому я и храню молчание. Вы сами видели, что может произойти, когда пророчество оглашается вслух. Эдаа не любит расставаться со своими тайнами. В тот день, когда Тварь и Провидец придут в мир — я назову имена, но не раньше. Что же касается маленькой Саломэ — давайте решать проблемы по мере поступления. А сейчас, — Ир позволил себе улыбку, — предлагаю перейти к голосованию, — маг вежливо обратился к Эратосу, — у вас право первого голоса, коллега, как у самого младшего в нашем собрании. — В исходе голосования он больше не сомневался — молодые магистры не станут рисковать. Если голоса разделялись поровну, избранника определял жребий, а слепому случаю было безразлично, на кого указать. Эратос умел проигрывать:

— Мой голос я отдаю себе, коллеги. Не будем нарушать сложившиеся устои, — маг повернулся и вышел из зала, не дожидаясь конца голосования. Его не преследовали: покинуть Дом Феникса избранный уже не сможет, а если приговоренный магистр желает провести последние дни жизни в одиночестве — стоит с уважением отнестись к его воле.

После единогласно принятого решения магистры поспешили покинуть зал, задержался один Арниум:

— Поздравляю, коллега, — сказал он Иру, — ох уж эта молодежь! Я с самого начала не сомневался в вас.

— И все же поддержали меня. Я запомню.

— Да уж, окажите такую любезность, а то, знаете ли, тени нынче беспокойны.

— Какие времена — такие и тени.

— Как знать, как знать, — Арниум, нарочито стариковски покашливая, вышел из зала, оставив Ира одного. Магистр откинулся на неудобную спинку высокого стула, промокшая от пота роба прилипла к спине. На этот раз он подошел к самой грани. Не будь он магом — вознес бы благодарственную молитву, но магистр Ир точно знал, что боги не прислушиваются ни к просьбам, ни к благодарностям волшебников.

Девушка ждала его в спальне, помогла скинуть тяжелое одеяние, усадила в горячую воду и, намылив губку, стала мыть, негромко напевая. Нехитрая женская магия действовала безотказно, вместе с потом смывался омерзительный запах страха, а еще через час, лежа на роскошной кровати и пощипывая округлое бедро девушки, Ир забыл про все неприятности. Жизнь продолжалась, по крайней мере, для него. Послушница перевернулась на живот:

— Я волновалась за вас, мастер.

— Напрасно. Или ты сомневаешься в моих силах?

— Что вы! Просто сама я слишком мало знаю и умею, чтобы понять, что происходит.

Ир провел рукой по гладкой спине девушки: послушники, а тем более, послушницы, знали мало, а умели еще меньше. Магию доверяли уже ученикам, чьи черные одеяния украшала красная кайма. Ученик… Ир задумался: молодой Эратос был его последним учеником, с тех пор Ир предпочитал одиночество — слишком много он вложил в мальчишку, а тот возьми да и стань магистром. Удрал от учителя к другому, избранному для перерождения, чуть ли не за день до костра. Понял, что при Ире он робы магистра и через тысячу лет не дождется. Даже спустя триста лет Ир так и не догадался, как Эратос убедил магистра Кора передать ему силу, минуя собственного ученика, но сейчас это уже и неважно: через три недели молодой маг дорого заплатит за свою поспешность, а рядом с Иром нет никого, способного снова предать. Триста лет прошло… пора бы и перестать бояться прошлого. Он снова посмотрел на девушку, с некоторым удивлением вспомнив, что не приказывал ей сегодня остаться на ночь, она пришла сама и сумела доставить магу удовольствие. Хороший знак. Почему бы и нет? Почтенные коллеги теперь скушают от него все, что угодно, да еще и спасибо скажут, и плевать он хотел на все устои ордена:

— Как тебя зовут, послушница? — До сих пор его этот вопрос не интересовал, какая разница?

— Анра, мастер.

— Однако твои родители высоко себя ставили, — хмыкнул маг. Девочек редко называли именем империи, разве только в знатных семьях, претендуя тем самым на трон наместницы, когда придет время следующих выборов.

— Я из знатной семьи, мастер, но когда избрали Энриссу, родители сочли, что мне лучше посвятить себя служению огню.

— Ну что ж, Анра, я долго к тебе присматривался. Ты достойна стать моей ученицей.

Казалось, девушка перестала дышать:

— Но, мастер, я ведь не девица.

— А я не белая ведьма. Пламя предпочитает женщин.

— Если мастер считает меня достойной, я с честью приму ученичество.

— Ты, похоже, не рада?

Но нет, девушка была очень рада и благодарна, и до самого утра выказывала благодарность единственным доступным ей способом.

На следующий день Ир объявил магистрам свое решение и с удовольствием полюбовался их перекошенными лицами. Вечером того же дня Анра сменила черное платье послушницы на робу личной ученицы магистра, а еще через неделю алая птица влетела в окно спальни магистра Иланы и скинула кусок пергамента со всего одним словом посередине: «Получилось».

Весна, как обычно, не торопилась в Суэрсен: под конец февраля непогода только сильнее разгулялась, наметая огромные сугробы — уже не горы, но все еще повыше иных холмов. Ветер ударял в оконные стекла, отскакивал, горестно подвывая от бессилия, и даже заядлые охотники не рисковали высунуть нос из дома. Вечера дамы проводили в покоях вдовствующей герцогини: Соэнна — вышивала или вязала, Ивенна сидела, уткнувшись в книгу, или читала матери вслух, а сама леди Сибилла, укутанная в меховое одеяло, полулежала на кушетке, рассеянно выслушивая сплетни фрейлин, или просто рассматривала тени от свечей, покрывавшие стены затейливой паутиной. Последний год Иннуон избегал общества матери, стараясь не оставаться с ней наедине, ведь все разговоры неизменно сводились к одному: Соэнне уже шестнадцать лет, два года прошло, а твоя жена все еще дева, я хочу увидеть внуков перед смертью… Герцог сочувственно кивал, обещал, что исправится, но простыни на ложе молодой герцогини по-прежнему радовали взгляд нетронутой белизной. А теперь, когда измученная бесконечной зимой старая женщина перестала покидать свои покои, Иннуон не скрывал облегчения. Он заходил к матери раз в день, целовал руку, справлялся о здоровье и быстро уходил, не дожидаясь, пока она снова примется за уговоры.

Герцог понимал, что продолжая упрямиться, выставляет себя на посмешище — уже никто не верил в его благородное стремление позаботиться о здоровье молодой супруги, слуги, и те пересмеивались за спиной хозяина, а тесть с каждой почтой присылал гневные письма, угрожая обратиться к наместнице. Этого Иннуон не боялся, чопорный граф Айн сделает все, чтобы избежать нового скандала, но понимал, что со стороны его нежелание исполнить супружеский долг ничем не оправдано. Соэнна за прошедшее время прибавила в росте, ее движения приобрели взрослую степенность, любой счел бы молодую, пышущую здоровьем девушку созревшей для материнства. Иннуону становилось все труднее стоять на своем: если полный ненависти взгляд жены по-прежнему приятно бодрил, то молчаливый укор на лице Ивенны и упреки больной матери вызывали раздражение. Особенно раздражало герцога осуждающее молчание сестры. Иннуон с детства привык к восхищению и безоговорочному одобрению всех своих затей, сестра всегда и во всем была его первой союзницей и помощницей. Теперь же герцог запутался в узах близнецов — его по-прежнему влекло к Ивенне, нравилось разговаривать с нею, играть в четыре руки на старом клавесине, чихать от пыли, уткнувшись носами в старый фолиант, даже просто сидеть на подлокотнике кресла и, не говоря ни слова, перебирать прохладные пряди ее волос. Но стоило ему подойти к Ивенне — и в глазах своего отражения он видел только неприятие и боль, сразу пропадало желание быть рядом. Иннуон понимал, что Ивенна бьется в тех же узах, и тем сильнее проклинал ее за нежелание принимать брата со всеми недостатками и капризами, как было раньше. Теперь он уже не знал, чего хочет сильнее: вернуть прежние отношения или больше никогда не видеть сестру.