«От знакомых в Уральске узнал, — говорится в предисловии, — что за два года перед тем три казака совершили далекое путешествие в Индокитай и Японию, разыскивая мифическое «Беловодское царство». Путешествие это было изложено одним из участников на страницах местной газеты, а затем появилось отдельной брошюрой, вскоре ставшей библиографической редкостью.
В июле того года я совершил поездку по казачьим станицам среднего Урала, и здесь учитель войсковой школы Кирсановской станицы сообщил мне, что другой из этих путешественников казак Григорий Терентьевич Хохлов живет в Кирсанове и в настоящее время находится в станице. По моей просьбе любезный хозяин пригласил его к себе, и таким образом я познакомился с автором путешествия, предлагаемого теперь вниманию читателей. Оказалось, что во все время своих странствий он с чрезвычайной обстоятельностью вел путевой дневник. Он позволил мне сделать из нее (рукописи. — А. Ш.) выдержки, которые и были напечатаны в моих очерках, а я в свою очередь обещал похлопотать об отдельном издании всего путешествия, причем, кроме естественного желания видеть свой труд в печати, — автором, очевидно, руководило также стремление ознакомить своих единоверцев с трудным и тщетным опытом отыскания сказочного Беловодского царства»{39}.
Писатель остается отзывчивым на большие и малые просьбы. В январском письме 1903 года он уведомляет Макара Егоровича, что посылает ему два третьих томика своих очерков, один из которых просит передать И. И. Иванаеву и тут же напоминает Верушкину, чтобы он попросил последнего ответить на некоторые вопросы, связанные с изданием газеты «Казаки».
1903 год для писателя был юбилейным. Общественность Петербурга и Полтавы, многих других городов России отметила пятидесятилетие Короленко. Он получил огромное количество приветствий, телеграмм, писем, адресов. Пришли они и из Уральска. В письме Верушкину от 17 октября Владимир Галактионович благодарит всех своих добрых знакомых за приветы по поводу своего пятидесятилетия.
Он рассказывает своему спутнику по поездкам, что за лето успел побывать в Румынии, в Синае, в Карпатских горах «среди чудесной природы», «съездил в Кишинев, чтобы ознакомиться с историей еврейского погрома».
«Это нечто ужасное, но статью мою по этому предмету не пропустила в «Русск. бог.» цензура. Все мы очень рады были узнать о Вас и об Уральске, о котором вспоминаем с величайшим удовольствием. Поздравьте от моего имени Ив. Ив-ча и пожелайте ему всего хорошего»{40}.
Появление очерков «У казаков» пробудило повышенный интерес самого казачества к прошлому. В газетах Уральского войска появились отклики, были изданы почтовые открытки с видом дома Пугачева в Уральске. На одной из таких открыток Макар Егорович писал:
«Вы своими очерками «У казаков» пробудили в местном населении интерес к сему жилищу, и вот оно появилось на открытках. Взглянув на этот домик, может быть, лишний раз вспомните о нашем далеком Урале…»{41}.
1904 год — год перерыва в переписке Короленко с Верушкиным. Писатель бы поглощен началом русско-японской войны, удручен смертью редактора «Русского богатства» Н. К. Михайловского и смертью А. П. Чехова, арестом друзей, членов редколлегии журнала Н. Анненского и В. Мякотина. Писатель по-прежнему получал подробнейшие письма из Уральска.
Война с Японией вызвала справедливое негодование Короленко. Он называет ее глупой, преступной, указывающей на гнилость самодержавия. Писатель, следя за забастовками и стачками рабочих, прокатившимися по крупнейшим городам, сочувствует им и живет предчувствием больших революционных событий.
Январские дни 1905 года, всколыхнувшие всю Россию, находят самый горячий отклик в сердце писателя, наблюдавшего картины жестокой расправы царизма с участниками революционного движения. Он пишет статью «9 января 1905 года» для своего журнала, свидетельствующую о гражданском мужестве писателя. Этим настроением полно письмо к Верушкину.
«Мы пока все здоровы, хотя нельзя сказать, что живем спокойно. 13 декабря у нас казаки разогнали митинг и потом произвели побоище, врывались даже в дома мирных жителей. В селах и деревнях происходят уже настоящие зверства. В газетах есть слух, будто теперь вызывают ваших… Как-то будут вести себя уральцы. Вероятно, так же?»{42}.
Владимир Галактионович сообщает, что в Полтаву он возвратился из Петербурга лишь 24 декабря, где провел три недели и теперь ждет известия о выходе журнала, который вследствие забастовок и других бурных обстоятельств выпускается сдвоенным номером (ноябрь, декабрь). Он полон тревоги за журнал, все было готово, а известий о выходе его нет.
«Поневоле думается: не случилось ли чего? Теперь свобода печати особенная…»
Писатель благодарит Макара Егоровича за присланный список илецких фамилий, который запрашивал и высказывает ему предположения:
«По-видимому, среди них мало русских, очень мало или совсем нет. Чем, однако, объяснить заметную разницу в говоре, сильно подходящую к малорусскому произношению. Интересно, как это объясняют илечане?»
Революционные события захватывают писателя целиком. Он помогает общественным деятелям приобрести газету «Полтавщина», активно борется с погромной агитацией черной сотни в Полтаве, выступает в городской думе, на митингах, обращается к населению с воззванием, напечатанным бастующими рабочими типографии. В «Русском богатстве» публикует «Манифест Петербургского Совета рабочих депутатов» и за это привлекается к суду, как редактор журнала. И в этой кипучей общественной деятельности, Владимир Галактионович не забывает об уральцах. В письме от 17 июня он благодарит Макара Егоровича за его подробный рассказ о революционных событиях, происходящих в округе Уральского войска.
«Я интересуюсь всем, что происходит на местах, где я раз побывал и завел знакомства. У нас тут тоже, что по всей России: недовольство, брожение, вспышки… Верю, что перемелется, мука будет, но мельница действует тяжеловато. Счастие еще, что на сей раз холера приятно обманула ожидания и не явилась в наши пределы»{43}.
И далее сообщает подробности из своей личной жизни и творческой деятельности.
«Не знаю, о каком это рассказе Вы читали в газетах. Вероятно, «Дом № 13-й», — это небольшой набросок после посещения Кишинева в 1903 году (вслед за погромом). Цензура его не пропустила, и издан он за границей. У меня, к сожалению, сейчас оттисков нет. Мой «Пугачев» теперь не двигается, — не до того, и еще некоторое время подождет».
И тут же просит Макара Егоровича сообщить список, хотя бы самый краткий, слов, в которых илецкие жители делают смягчение буквой и (например: писок, видро и т. д.). А также интересуется, не сохранилось ли украинских фамилий на -енко или вообще с малорусским значением или окончанием, и помнят ли илечане о своем отчасти малорусском происхождении?
Верушкин аккуратно выполняет просьбу писателя. Короленко сразу же отзывается благодарным письмом.
«Фамилия Череватый — несомненно малорусская, — сообщает он, — и, помнится, встречается у Костомарова в истории Малороссии («Мазепенцы» или «Руины», — впрочем еще наведу справки). А вот, нельзя ли было бы набрать просто сотню-другую старых илецких фамилий (или хоть просто зауряд. сотню фамилий, наудачу). Я просмотрел бы их, не встретилось ли бы и еще таких же измененных Череватых»{44}.
И вновь обращается с убедительной просьбой к Макару Егоровичу:
