Видеть Набоковых для меня всегда удовольствие. Наши стычки носят интеллектуальный характер, хотя достается, и крепко, обоим. Но после наших встреч у меня всегда остается какой-то неприятный осадок. Мотив Schadenfreude,[239] постоянно присутствующий в его книгах, вызывает у меня отвращение. В его романах унижению подвергаются все и всегда. Он и сам, с тех пор как уехал из России и после убийства отца, по всей видимости, многократно испытывал унижение, особенно болезненное из-за заносчивости, присущей богатому молодому человеку. Сын либерала, бросившего вызов царю, он не был принят в кругах реакционного, консервативного дворянства. И за испытанное им в молодости унижение приходится теперь расплачиваться его героям, он со злорадством подвергает их всевозможным страданиям, вместе с тем себя с ними отождествляя. И в то же время человек он во многих отношениях потрясающий, сильная личность, невероятный труженик, он всей душой предан своей семье и — истово — своему искусству, у которого есть немало общего с искусством Джойса; Джойс — одно из немногих искренних его увлечений. Несчастья, ужасы и тяготы, что пришлись на его долю в изгнании, сломали бы всякого; он же благодаря силе воли и таланту преодолел все невзгоды. <…>

На страницах Вашего журнала ищу защиты для установления истины в нижеследующем деле.

Один из моих корреспондентов любезно сфотографировал и прислал касающийся до моей персоны отрывок (страницы 154–162) из недавно опубликованного произведения Эдмунда Уилсона «На севере штата Нью-Йорк». Поскольку некоторые соображения в этой книге балансируют на грани клеветы, считаю своим долгом прояснить кое-какие вещи, которые могли бы ввести в заблуждение доверчивых читателей.

Начать с того, что «несчастья, ужасы и тяготы», которые, по мнению Уилсона, преследовали меня на протяжении сорока лет, прежде чем мы с ним встретились в Нью-Йорке, являются чистым вымыслом, следствием его извращенного воображения. О моем прошлом Уилсон имеет, прямо скажем, представление весьма отдаленное. Он даже не потрудился прочесть мою книгу «Память, говори» — свидетельства и воспоминания о счастливом изгнании, начало которому было положено, в сущности, в день моего появления на свет. Излюбленный метод Уилсона — извлечь из моих художественных произведений то, что ему видится подлинными, «почерпнутыми из жизни» впечатлениями, а затем запихнуть их обратно в мои романы и рассматривать моих героев в этом ложном свете. Тем самым, Уилсон уподобляется шекспироведу, который вывел из его пьес образ матери Шекспира, а затем обнаружил аллюзии на нее в тех самых строках, что он переиначил, дабы произвести эту даму на свет. Удивляет меня, однако, не столько самоуверенность Уилсона, сколько то обстоятельство, что в дневнике, который он вел, когда гостил у меня в Итаке, он лелеял чувства и мысли столь мстительные и примитивные, что — выскажи он их вслух — я был бы вынужден немедленно указать ему на дверь.

Следует сказать и об очевидных нелепостях, встретившихся мне на страницах «На севере штата Нью-Йорк». Утверждение Уилсона, будто мнение о существенном сходстве между русским и английским стихом почерпнуто мною «…у отца… приверженца конституционной монархии по британской модели», слишком глупо, чтобы доказывать здесь его несостоятельность. Что же до его бестолкового, не имеющего ничего общего с реальностью описания русского стихосложения, то вздор этот доказывает лишь одно: Уилсон органически не способен прочесть, тем более — понять мою работу на эту тему. Не соответствует фактам и его столь обывательское впечатление, будто на вечеринках в нашем доме в Итаке моя жена, «сосредоточившись» на мне, «обделяет вниманием всех остальных».

Особенно же отвратительны пошлость пополам с наивностью, сквозящие в его замечании о том, что в жизни я испытывал «всяческие унижения», ибо, будучи сыном либерально мыслящего дворянина, не был «принят (!) в кругах реакционного, консервативного дворянства». Где не был принят?! Когда?! В каких «кругах», помилуй Бог?! Уж не в кругу ли моих дядьев и теток? А может, не был принят сановными, хмурыми боярами — этим порождением плебейских фантазий?

Мне известно, что здоровье моего бывшего друга оставляет желать лучшего, однако в борьбе между долгом сострадания и защитой собственной чести побеждает честь.

Так вот, следовало бы, на мой взгляд, ввести правило или закон, согласно которому публикация «старых дневников» (предпринятая, хочется надеяться, чтобы соответствовать требованиям сегодняшнего дня, который в пору их написания был днем завтрашним), где живые люди являются не более чем дрессированными пуделями, действующими по указке автора, была бы невозможна без формального согласия, полученного от жертв сомнительных догадок, невежества и измышлений.

Владимир Набоков

Монтрё, Швейцария

Карпович Михаил Михайлович (1888–1959) — историк, публицист, мемуарист, с 1949 по 1959 гг. — редактор нью-йоркского «Нового журнала». Знакомство с Набоковым состоялось в апреле 1932 г. в Праге, куда писатель приехал навестить свою мать. В дальнейшем оба поддерживали приятельские отношения: Карпович помог Набокову при переезде из Франции в Америку, а летом 1940 г. Набоков, тогда только прибывший в США и не имевший своего угла, провел несколько недель на вермонтской даче Карповича.

…двоюродный брат Николай. — Николай Дмитриевич Набоков (1903–1978), композитор, музыковед, мемуарист. В апреле 1919 г. покинул Россию; в 1920-е сотрудничал с Сергеем Дягилевым (специально для дягилевских «Русских сезонов» написал балет-ораторию «Ода» и балет «Жизнь Афродиты»); в 1933 г. переехал в США и в 1939 г. получил американское гражданство; в 1945 г. служил в американской армии офицером по культурным связям. В судьбе Владимира Набокова сыграл двойственную роль: с одной стороны, именно по его рекомендации Набоков списался с Эдмундом Уилсоном; с другой стороны, когда в октябре 1946 г. нуждавшийся в дополнительном заработке писатель обратился к нему с просьбой — помочь устроиться заведующим русским отделом новообразованной радиостанции «Голос Америки», — тот воспользовался случаем и сам занял вакантное место.

...рецензия на Руставели… — Свою литературную карьеру в Америке Набоков начал в качестве критика. Уилсон, временно занимавший должность литературного редактора леволиберального журнала «Нью рипаблик», заказал ему несколько рецензий на книги, так или иначе связанные с «русской темой». Среди них были: книга о духоборах Дж. Ф. Райта, написанная С. М. Лифарем биография Дягилева и перевод «Витязя в тигровой шкуре». Набоковские рецензии, поразившие Уилсона «своим великолепным качеством», появились на страницах «Нью рипаблик» в конце 1940 — начале 1941 гг. (Diaghilev and Disciple <Rec: Lifar S. Serge Diaghilev. An Intimate Biography> // New Republic. 1940. November 18, pp. 699–700; русский перевод см.: Набоков о Набокове. С. 425–427; Crystal and Ruby <Rec: The Knight in the Tiger's Skin>// New Republic. 1940. November 25, pp. 733–734; Homes of Dukhobors <Rec: Wright J. F. С Slava Bohy, The Story of the Dukhobor's>// New Republic. 1941. January 13, pp. 61–62.

…пожалуйста, воздержитесь от каламбуров… — В рецензии на «Николая Гоголя» Уилсон также неодобрительно отозвался о пристрастии Набокова к словесной игре: «Его каламбуры бывают просто ужасны» (Цит. по: Классик без ретуши. С. 243).