Тружусь не покладая рук над своим «Discourse on Igor's Campaign»,[233] который когда-то перевел, а теперь переиначил. Комментарий к нему унаследовал онегинский ген и грозит превратиться в еще одного мастодонта. Надеюсь, однако, дойти с ним до финиша. Россия никогда не сможет расплатиться со мной сполна.

Черкни мне пару слов. Вера вместе со мной приветствует тебя и Елену.

Сердечно,

В.

Дорогой Володя,

я как раз собирался у тебя спросить, читал ли ты о прекомичнейших похождениях «Лолиты» в Англии.^{287} Думаю, что читал, ведь библиотека Корнелла в твоем распоряжении; если же не читал, пришлю тебе вырезки из газет. История с выборами в Борнмуте выглядит так, словно ее сочинил Комптон Маккензи^{288} или Ивлин Во. К сожалению, до конца апреля мы в Нью-Йорк не попадем. Рад слышать, что ты берешь годовой отпуск. Я бы сказал, что отпуск ты заслужил пожизненный. <…>

Всегда твой

Э.

Дорогой Кролик,

прожив четыре довольно безумных месяца в Европе, мы собираемся домой. 19 февраля поднимемся на палубу «Соединенных Штатов», по приезде два-три дня проведем в Нью-Йорке, откуда отправимся в Лос-Анджелес, где планируем пробыть как минимум полгода.

Мы съездили в Женеву, где живет моя сестра^{289} (которую я не видел с 1937 года), побывали в Париже и Лондоне, где у меня были дела в связи с изданием моей книги. Пожили в Риме и Милане. Доехали до самой Таормины, жуткого городишки на Сицилии. Безуспешно пытались снять квартиру в Нерви, Рапалло, Лугано и Сан-Ремо, и, наконец, нашлось жилье в Ментоне.

Дмитрий продолжает учиться в Милане; к нему мы собираемся поехать осенью. Самый лучший сейчас французский писатель — Роб-Грийе, с которым мы познакомились в Париже. Многие французские критики по непонятной мне причине объединяют его со всевозможными Бюторами и Саррот. В Англии, как в России в 60-е годы прошлого века, имеется мощная когорта критиков, интересующихся в основном невыразительной литературой социального анализа; во Франции же мода на социальную проблематику, судя по всему, сходит на нет. Кембриджский университет (где я выступал с лекцией) показался мне безнадежно провинциальным по сравнению с университетами американскими.

Надеемся, что в Кембридже, штат Массачусетс, тебе нравится. Ты получил экземпляр «Приглашения на казнь»,^{290} который я просил тебе переслать? Когда и где мы увидимся с Еленой и тобой?

По этому адресу в Ментоне мы пробудем до 15 февраля. Дай о себе знать.

Вера шлет привет.

Всегда твой

В.

Владимир Набоков.

Дорогой Володя,

наш адрес: 12 Хильярд-стрит, Кембридж, телефон: Троубридж 6—8179. Вы не сможете у нас остановиться? Судя по тому, что направляешься ты в Голливуд, «Лолита» попадет в кино. Ты читал «Zazie dans le Métro»[234] Кено, книгу, которую сочли французским ответом на «Лолиту»? Если нет — прочти, хотя она страдает некоторой вычурностью, присущей некоторым французским писателям: Жироду, Эме, Ануйю и прочим.

Привет Вере.

Всегда твой

ЭУ.

Дорогой Кролик,

мы — в Лос-Анджелесе, где сняли прелестный дом в цветущем каньоне, полном отличных бабочек. Живем очень тихо. Занят в основном сценарием,^{291} а также чтением корректур: «Онегина», «Слова о полку Игореве» и перевода Dara, выполненного Дмитрием.

Над сценарием [«Лолиты». — А. Л.] буду трудиться до августа или сентября, после чего вновь поплывем в Европу. В прелестном безмятежном Лос-Анджелесе чувствую себя счастливым и отдохнувшим. Как было бы хорошо, если бы вы с Еленой смогли у нас побывать.

Да, от «Zazie dans le Métro» я в восторге.^{292} Это настоящий шедевр в своем причудливом жанре. (А разве не причудливо всякое искусство — от Шекспира до Джойса?) За последнее время прочел несколько довольно скверных книг. Пальма первенства принадлежит, пожалуй, посредственному гротескному творению Колина Уилсона^{293} «Обряд в темноте».

Написал всего несколько строк, чтобы не потерять с тобой связи. Ведь через несколько месяцев исполнится 20 (двадцать!) лет со дня нашего знакомства.

Твой

В.

Дорогой Кролик,

несколько дней назад я перечитал vsyu pachku нашей с тобой переписки и испытал огромное удовольствие, вновь почувствовав теплоту всех твоих добрых дел, вспомнив всевозможные испытания, которым подвергалась наша дружба, неослабевающую радость от произведений искусства и интеллектуальных открытий.

С горечью узнал (от Лены Левин), что ты был болен, и счастлив, что теперь тебе гораздо лучше.

Пожалуйста, поверь: я давно перестал дуться на тебя за твое непостижимое «непостижение» пушкинского и набоковского «Онегина». <…> Уверен, ты согласишься со мной, что Солженицын, по сути, третьеразрядный писатель. <…>

Твой

Владимир Набоков.

Дорогой Володя,

очень был рад твоему письму. Как раз сейчас составляю сборник своих русских статей. Исправляю языковые ошибки в русском в эссе о Набокове — Пушкине и одновременно привожу примеры и твоих оплошностей тоже…

Солженицын, мне кажется, замечателен, хотя и несколько однообразен; он ниже классом, чем Пастернак, но, с другой стороны, ему ведь нечего рассказывать, кроме как историю своей болезни и своего заключения. Пытаюсь в последней главе что-то о нем написать. Я заметил, что советский русский язык дается мне не без труда.

В книгу, которая выйдет весной (не читай только ее куцую версию в «Нью-Йоркере») и основу которой составляют мои талкотвиллские дневники, я включил очерк о том, как побывал у тебя в Итаке. Очень надеюсь, что эта книга не повредит, как в прошлый раз, нашим с тобой отношениям. Не должна повредить.

Последнее время мы с Еленой находимся в неважной форме. Я перенес легкий инсульт, отчего теперь плохо владею правой рукой. Нам не терпится поскорей покинуть Нью-Йорк, который превратился в сущий ад. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь заставить себя приехать в этот город вновь.

Вере наши лучшие пожелания и приветы.

ЭУ.

P.S. Если верить советскому изданию Чехова, ты перепутал дату письма, в котором Чехов говорит о встрече с твоей родственницей.^{294}