Присылай же скорей книгу этого вора!!! Люблю неприличную литературу! На следующий год буду вести курс под названием «Европейская изящная словесность» (XIX и XX век). Каких английских писателей (романы или рассказы) ты бы порекомендовал мне включить? Нужны по меньшей мере два автора. Намереваюсь главным образом опереться на русских, по крайности, на пятерых широкоплечих русских, для иллюстрации же западноевропейской прозы возьму, видимо, Кафку, Флобера и Пруста.

На мой взгляд, твое стихотворение — самое удачное из всех, которые ты написал в этом духе. Мне необычайно понравился стих про «пифку-пафку»^{221} — я бубнил его себе под нос, когда лежал, превозмогая боль, в клинике. Каждый вечер мне кололи (доходило до трех уколов за раз) морфий, но уменьшить боль до тупой и переносимой удавалось всего на час-другой. Просматриваю стихи и эссе Элиота, читаю сборник критических статей о нем и лишний раз убеждаюсь, что он — мошенник и прохвост (еще больший, чем смехотворный Томас Манн, — но более умный).

Напиши мне еще одно интересное письмо. После стольких недель боли нервы у меня совсем расшатались. Огромный привет всем вам от нас обоих.

В.

Дорогой Володя.

(1) Только что открыл Медного всадника, то место, которое я, по-твоему, неверно перевел. Советский текст (редакция Бонди, Томашевского, Щеголева) звучит так: Наш герой / Живет в чулане. Я позвонил Полу Чавчавадзе и попросил его посмотреть это место в старом издании, и там он, вместо в чулане, обнаружил в Коломне, как ты и говорил. Советская редакция, по всей вероятности, восстановила несколько мест в поэме, которые были изменены по настоянию Бенкендорфа, — кое-какие мрачные подробности, например, описание лачуг, смытых наводнением. Надо будет посмотреть оригинал — может, найдется еще что-то.

(2) Русская грамматика. К вопросу о творительном падеже. Прежде мне было очень не по душе его употребление для обозначения переходного, неактуального состояния: Когда я был мальчиком или Она воображала себя в будущем не иначе как очень богатою и знатною, — теперь же такое употребление видится мне очаровательным нюансом. Но чем я до сих пор не в состоянии овладеть, так это предикативной формой прилагательных. Вот что я встречаю у Чехова: Вы сегодня Бог знает какой скучный! Почему не скучен или скучны? Может, все дело в слове какой?

(3) Послал тебе книгу Жене, интересно, что ты скажешь. Меня потряс язык, сочетание арго, заурядных коллоквиализмов, причудливого книжного языка и точных технических терминов. Гюисманс, который умел совмещать такие вещи лишь синтетически, был бы от Жене без ума. Есть у него вдобавок некоторая нарочитая неграмотность — что бы ты, например, сказал о том, как он употребляет одно из своих любимых словечек sourdre[167] (которое он иногда пишет soudre). Он изобрел от него причастие sourdi по аналогии, видимо, с ourdi,[168] подобно тому, как Фолкнер придумал surviven по аналогии с driven[169] и т. д. У них с Фолкнером вообще немало общего; чем-то Жене напоминает и тебя — не этими солецизмами, разумеется.

(4) Посылаю тебе также небольшую бандероль с моими собственными сочинениями.

(5) Относительно твоей книги. Было бы, пожалуй, разумнее издать ее с несколькими прежде неопубликованными главами и объявить об этом на обложке читателю. Известно, что люди имеют обыкновение не покупать книг, отрывки из которых печатались в журналах. Пусть анонс напишут в «Харперс», а еще лучше, если его сочинишь ты сам; объясни, что в книгу вошли новые главы о политике, которых в «Нью-Йоркере» не было. Новые главы помогут завоевать читателя.

(6) Очень тебе сочувствую — тебе здорово досталось. Я тоже до сих пор не вылечился — что-то с голосовыми связками: Божья кара за то, что говорю слишком много и слишком громко. Кроме того, по мнению врача, мне обязательно надо похудеть на пятнадцать фунтов. Вот и приходится жить в беспросветном мире ингаляций и спреев, декстрозы и таблеток сахарина; я обречен говорить шепотом и держать в ванной весы.

(7) Про английских прозаиков. На мой вкус, два, безусловно, величайших писателя (за вычетом Джойса, поскольку он ирландец) — это Диккенс и Джейн Остин. Попробуй перечитать, если ты этого еще не сделал, зрелого Диккенса — «Холодный дом» или «Крошку Доррит». Джейн же Остин читать стоит все подряд — замечательны даже ее ранние, незаконченные вещи.

(8) Очень может быть, мы все же окажемся в ваших краях, когда Генри^{222} закончит школу. Тогда наконец и повидаемся. Сколько еще времени вы пробудете на Итаке?

Привет Вере.

ЭУ.

Дорогой Кролик,

огромное спасибо за книгу — читаю с удовольствием. Она ужасно хороша— местами. Возникает ощущение, что писал ее littérateur[170] в тиши кабинета. Все же грубо-кровавые сцены убоги и искусственны и отдают Раскольниковым. Процесс над Нотр-Дам-де-Флёром — это просто очень посредственная littérature.[171] Жалко, что автор не ограничился описанием нравов tantes[172] — эта часть выше всяких похвал. Не могу взять в толк, зачем было называть книгу именем самого неудачного и наименее убедительного персонажа. Pièce de résistance[173] — это, конечно, Дивин: он-она написан(а) превосходно. Еще кое-что. Мне понравились замеры пениса, подаренного любовникам. Если вдуматься, такой же описательный метод был применен мною в отношении моих бабочек. И еще: описание совокуплений, когда с ними свыкаешься, в целом довольно традиционно, в том смысле, в каком традиционна порнографическая литература XVIII века с ее бесцветными «assauts», «ébats»,[174] подсчетом оргазмов и пр. Искусственность этих описаний тем более бросается в глаза, что могучее здоровье этих людей вызывает подозрение (тем более что некоторые из них гетеросексуальны), и, право же, французы ведь принимают ванну — во всяком случае иногда. Я был несколько разочарован полным отсутствием среди героев девиц. Единственная jeune putain[175] была втиснута между мальчиками, целовавшими, как полные идиоты, друг друга.

Посылаю тебе свои заметки об английском стихосложении, которыми я пользовался на одном из занятий. Вникни в них.

Привет.

В.

Дорогой Кролик,

<…> насколько мне известно, правильное прочтение [в «Медном всаднике». — А. Л.] — в Коломне. Так в советском Академическом Пушкине.

Да, я заметил, что ты говоришь про старого доброго Жана [Женé. — А. Л.]. (Кстати, прислать тебе книгу в Уэллфлит?) Единственное известное мне значение soudre — это gush.[176] И он, и я читали Рембо-Жироду-Пруста и т. д.

Твоя идея насчет неопубликованных глав мне по душе. Насколько я могу судить, ты не из тех читателей, кого я смог бы «завоевать».

Спасибо за предложения по моему курсу европейской словесности. Джейн [Остин. — А. Л.] мне не нравится, и вообще, к женской прозе я отношусь с недоверием. Писательницы принадлежат к другой литературной категории. Роман «Гордость и предубеждение» никогда не вызывал у меня теплых чувств. А вот совет включить в курс Диккенса du bon.[177] Перечитаю обе книги. Мой отец был большим любителем Диккенса; одно время он читал нам, детям, вслух отрывки из его романов — по-английски, естественно.