В Нью-Йорке буду проездом в среду и четверг, 14 и 15 апреля. Позвоню в среду днем, если дашь мне свой телефон.

Уикс (под стаккато коротких «ха-ха») не без некоторого энтузиазма отзывается о «Помощнике режиссера», моем новом рассказе, который я ему предложил. Напечатан будет в майском номере. За энтузиазм, мне кажется, следует платить. Меня не устроил гонорар за «Мадемуазель О» (глухие дамы со всех концов этой трогательной страны до сих пор пишут мне письма. «Мистер Набоков, — говорят они, — если б Вы знали, что значит быть глухим, Вы бы описали „Мадемуазель О“ с куда большим сочувствием»), составивший 250 долларов. Новый рассказ примерно такого же размера, но с изюминкой покрупнее. Хочу я за него по меньшей мере 500. Что скажешь?

Ты видел последний («русский») «Лайф»?^{81} Вот говнюки! Эта непристойная фотография Дэвиса! Подпись под портретом Пушкина! Стиль! Петр Великий «единолично загнал Россию в прогресс»!

Твой

В.

Дорогой Кролик,

очень хочется с тобой повидаться — скажем, в среду вечером, 14-го, в 8.30. Благодарен тебе за Принстонский клуб. Думаю, однако, что остановлюсь, как всегда, в «Веллингтоне». Дай же мне свой номер телефона.

Уикс заплатил мне за рассказ 300 и добавил благоговейным шепотом: «Мы даже Кролику больше не платим!» (!)

Вот стихотворение, которое я отправил издателю «Новоселья» в ответ на их благодушную просьбу прислать что-нибудь «новенькое».

Я потихоньку распространяю слух, что «Владимир Познер» — мой псевдоним.

С нежным приветом

В.

Дорогой Братец Кролик,

Вера все правильно поняла, и мы были бы счастливы погостить, но у нас тьма скучных дел в связи с отъездом 21-го в Ютаху (так и хочется писать «Юта»; как бы все эти чудные западные штаты после войны не отошли к России). Мы не сразу ответили, так как Уикс сказал мне, что на днях вы приедете в наши края. Я очень хочу тебя увидеть, Братец Кролик, но втиснуть в эту неделю еще и визит на мыс Код нет никакой возможности — и без этого она похожа на чемодан, который не закроется, даже если я усядусь сверху.

Я только что продал Уиксу еще один рассказ.^{82} Он появится в сентябрьском выпуске, но я посылаю тебе экземпляр — может, ты предложишь немного созидательной критики — «немного», по-видимому, требует родительного падежа. Предложил (немного) хлеба. Еще один учебный семестр, и я растеряю все свои твердые знаки и яти.

Наконец мой «Гоголь в Зазеркалье»^{83} (как тебе название?) ушел к Лафлину. Перезрелый персик с отставшей бархатной кожурой на одной ягодичке и кровоподтеком на другой… но какой ни на есть, а все-таки персик. Переводчик по имени Герни берется за мой «Дар».^{84} Интересно, покажут ли «Миссию в Москву»^{85} в Москве, а если нет, то как наш друг в сапогах и полувоенном френче объяснит автору его ошибки?

Много ли ты пишешь? Мне понравились твои школьные воспоминания. Я тоже, пожалуй, напишу про Тенишевское училище^{86} — ты dedanche[70] картины моего прошлого: русский учитель Владимир Гиппиус^{87} (прекрасный поэт школы Белого), в которого я однажды запустил стулом; отчаянные кулачные бои, доставлявшие мне огромное наслаждение, поскольку, будучи физически слабее двух-трех главных наших забияк, я брал частные уроки бокса и savate[71] (русский человек бьет внутренней стороной кулака, раскрываясь перед боковым свингом, и в этот самый момент ты ему наносишь хороший англосаксонский апперкот); футбольные баталии во дворе, и кошмар экзаменов, и поляк-гимназист, щеголявший честно заработанным триппером, и упоительная синева невской весны.

Говорят, Керенский прослезился, когда ему показали стихи, те, что я послал тебе.^{88} Как бы мне хотелось прочесть с тобой вместе «Горе от ума». Роскошная штука. Старик отсчитывает назад девять месяцев — «и по расчету по моему»,^{89} — et pour cause.[72] А этот душераздирающий крик, чтобы дали карету — карету, которая увозила русских на дуэли, за границу, в изгнание, на Екатерининский канал.^{90} «Горе» и «Ревизор» — только эти две великие пьесы и есть у нас.

Я уверен, ты поймешь мое возбуждение, когда сегодня в результате долгих манипуляций с микроскопом удалось доказать, что lotis является разновидностью scudderi, а не melissa,^{91} как считалось семьдесят лет.

Мне ужасно жаль, что я не увижу тебя до отъезда. Мы вернемся в конце августа.

Твой

В.

Дорогой Володя,

вот корректура моей статьи о Пушкине для «Атлантика». Первую статью из этой серии ты, скорее всего, уже видел — она вышла в одном номере с твоим рассказом.^{92} Статьи эти могут показаться тебе пресноватыми, но ведь они ни на что не претендуют, это всего лишь первые впечатления иностранца, не более того. В дальнейшем собираюсь их расширить, доработать и выпустить отдельной маленькой книжкой, а потому буду тебе благодарен за любые соображения и замечания. Корректуру, пожалуйста, верни. Я предложил Уиксу, чтобы он каждой моей статье предпослал твои поэтические переводы. Идея, думаю, удачная.

Мне предложили место рецензента в «Нью-Йоркере», и я решил подписать с ними контракт на один год. (В следующем году пиши побольше, чтобы мне было что рецензировать.) Таким образом, с первых чисел декабря и до конца зимы мы будем в Нью-Йорке. Может, побываете у нас, пока мы не уехали? У нас сейчас Нина Чавчавадзе, и мы все очень хотим вас видеть. Мэри сейчас в Нью-Йорке — ищет квартиру, иначе бы тоже написала. Может быть, приедете на День благодарения (25 ноября), как три года назад (когда ты создал свое эпохальное стихотворение о холодильнике)? Были бы вам очень рады. Мы торжественно закроем сезон и постараемся создать вам массу неудобств, чтобы тебе было о чем писать в «Нью-Йоркере».

Только что прочел «Вий» Гоголя — вне всяких сомнений, один из величайших рассказов в своем роде. Маленькая деревянная церквушка на краю города, возле которой воют собаки, просто замечательна.