В один из дней, когда солнце уже спускалось к земле, Кингури и Иала появились в селении. Вокруг не было ни души. Пьяные братья, покачиваясь, добрели до хижины отца и остановились. Кингури не понимал, где он находится. А Иала, менее пьяный, чем брат, протерев глаза, прошептал:

— Это отец! Уйдем отсюда!

Иала-Маку даже не взглянул на сыновей. Он продолжал сплетать тонкие стебли, только пальцы его еле заметно задрожали.

— Смотри, сколько вина! — крикнул Кингури, заглянув в деревянный чан с водой, в котором мокли тростники.

Старик поднял глаза, посмотрел на сына, но, увидав, что Кингури еле держится на ногах, пожал плечами и продолжал работу.

— Проклятый старик! — заорал Кингури. — Как ты смеешь портить вино?

Дрожь пробежала по телу Иала-Маку. Но, полный величия, он сдержал себя и не произнес ни слова.

— Старик, оставь мое вино! — в бешенстве крикнул Кингури. — Зачем тебе, старой развалине, вино! Оставь его мне! Поди прочь! — И он ударил отца палкой по голове.

Еле слышно охнув, Иала-Маку упал на спину.

А Кингури, довольный, сказал брату, который в это время с жадностью пил воду из деревянного чана:

— Старик не будет больше пить! — И небрежно отпихнул йогой распростертую на земле руку отца.

Но старый Иала-Маку этого уже не чувствовал. Он лежал у входа в хижину, и кровь тонкой струйкой вытекала из его рта на землю.

А братья, обнявшись и распевая песни, ушли из селения, даже не зная, что они сделали.

Луежи возвращалась в селение после полевых работ в сопровождении рабынь, нагруженных корзинами, полными ямса и маниоки. Рыжая собака отца бежала с ней рядом, высунув язык от жары и усталости. Вот женщины остановились и опустили тяжелые корзины на землю. Солнце клонилось за волнующееся море высокой травы, туда, где небо сливалось с землей. Какая-то необыкновенная тишина стояла в селении.

— Мужчины, наверное, еще не пришли, — сказала Луежи.

И девушка направилась к хижине отца. Но прежде чем она вошла во двор, собака забежала вперед и, задрав морду, вдруг протяжно завыла.

Луежи охнула и побежала вслед за собакой в хижину. Тут она услышала стон. С замирающим сердцем Луежи вгляделась в сумрак. Завывание собаки становилось все громче. И Луежи увидала отца, лежавшего недалеко от входа в хижину. Около него темнела лужа крови. Старик не шевелился и еле слышно стонал. Не дождавшись прихода Луежи, он сам вполз в хижину. Последние силы оставили его.

Луежи позвала рабынь. Вместо они бережно подняли старика, положили на циновку и стали обмывать его раны.

В этот раз барабаны молчали. Они ничего не сообщили народу о болезни вождя, как обычно это делалось. Но старейшины посоветовали Луежи послать гонцов к вождям соседних селений, уведомить их о том, что случилось со старым Иала-Маку. Луежи ухаживала за отцом. Но надежды, что он останется жить, у нее не было.

Спавшие в пальмовой роще Кингури и Иала наконец пробудились. Смутные воспоминания о случившемся бродили в голове Кингури. Иала, который накануне был менее пьян, чем брат, напомнил ему о том, как он ударил отца по голове. Теперь они оба со страхом ждали того мгновения, когда барабаны начнут передавать по всей стране Каланьи весть о смерти старого вождя.

— Они схватят нас! — сказал Кингури, и лицо его переносилось от ужаса. Он вскочил и потащил брата за руку, в глубину пальмовой рощи, надеясь там укрыться от возмездия.

Всю ночь в полном молчании прибывали в Каланьи вожди из соседних и других селений великой страны, лежащей между реками Рубилаши и Руизой. Это быстроногие гонцы, посланные Луежи, разнесли горестную весть вождям, подчиненным старому Иала-Маку. И теперь все повелители ближних и дальних мест шли в сопровождении вооруженных отрядов на зов дочери вождя.

В хижине старого Иала-Маку горел костер, и красный огонь озарял мертвенно бледное лицо и померкшие глаза старика. Нежные руки дочери лежали на его лбу. Собравшиеся вокруг вожди молча, склонив головы, смотрели на умирающего.

— Отец, скажи, кто это сделал, неужели Кингури? — тихо спросила Луежи, склонившись над отцом.

И еле заметным движением губ старик дал утвердительный ответ.

— Иала тоже?

— Нет! — шепотом проговорил вождь, и горестный стон вырвался из его груди.

Слезы выступили на прекрасных, полных печали глазах Луежи и медленно скатились по щекам. Онемев от ужаса, безмолвно стояли вокруг умирающего отовсюду собравшиеся вожди.

На рассвете Иала-Маку, вождь бунго, почувствовал, что скоро умрет. Обращаясь к старым товарищам и советникам, он сообщил последнюю волю. Он проклял Кингури и Иалу и оставил наследовать после себя власть над народом бунго дочь Луежи. Прерывающимся, слабым голосом Иала-Маку попросил, чтобы все признали за его дочерью звание Свана Мурунда — Владычицы Земли. А так как сейчас Луежи еще слишком молода, то вожди должны охранять девушку от Кингури, руководить ее поступками и давать мудрые советы. После того как вожди дали клятву Иала-Маку, что исполнят его последнюю волю, он с усилием снял с руки браслет-лукано и надел его на тонкую руку Луежи. А потом этот браслет — символ власти — она передаст человеку, который станет отцом ее детей.

И больше уже старый вождь не сказал ни слова. Когда утреннее солнце заглянуло в хижину, на дрожащих ресницах вождя блеснули последние слезы, слезы смерти.

Сто барабанов загрохотали над страной Каланьи, и ветры понесли далеко-далеко над степями и над лесами весть о смерти великого вождя — Иала-Маку, лучшего стрелка из пращи, лучшего рыболова всех рек, всей страны бунго.

И в тишину пальмовой рощи тоже ворвался грохот ста барабанов. Братья вскочили на ноги. У Иалы сжалось сердце, а глаза наполнились слезами. Кингури нахмурил брови и стиснул зубы. Безмятежная птица запела на пальмовом дереве, ей откликнулась другая, ящерица, прислушиваясь к пению птиц, застыла на стволе дерева, широко открыв круглые неподвижные глаза.

— Нам надо уходить! И как можно дальше отсюда! — властно сказал Кингури.

Братья вышли из пальмовой рощи и зашагали по дороге, быстро удаляясь от родного селения. А в это время сто барабанов сзывали людей бунго со всех концов страны, чтобы они могли последний раз увидать великого вождя Иала-Маку и оплакать его смерть.

Девять лун прошли по небу над равнинами бунго, и только тогда Кингури и Иала решились возвратиться домой.

Кингури был вне себя от ярости, узнав, что его сестра стала Владычицей Земли, царицей бунго. Он никак не мог поверить, что воины, старейшины и вожди поддерживают сестру. Он решил сам во всем убедиться.

И Кингури пришел домой. Увидав, что Луежи спокойно управляет народом с помощью старейшин, он, с трудом сдерживая ненависть к сестре, сказал, что не собирается жить с ней вместе и не будет спорить о власти, потому что все, что делал отец, он делал правильно. Так сказал Кингури, думая совсем иначе.

Он недолго пробыл в Каланьи и снова отправился в странствия. Какой-то беспокойный голос постоянно призывал его на далекие пути кочевников. Но лишь немногие мятежные люди отправились вслед за ним на равнину, где Кингури решил остановиться и утвердить свою власть. Обосновавшись на новой земле, он стал призывать воинственных и храбрых людей, чтобы вместе с ними искать славу на дорогах странствий. Так говорил он, а думал о том, как бы отвоевать у ненавистной сестры древнюю землю бунго.

— Кингури зовет нас воевать, — говорили люди между собой, не разделяя его воинственных, честолюбивых намерений, — но зачем нам война? Тот, кто пойдет с Кингури, станет его рабом.

И барабаны Кингури умолкли, не дождавшись, когда славные люди бунго придут служить старшему сыну умершего вождя. И тогда этот самый жестокий и самый непокорный из всех бунго в бессильной ярости, что не может стать вождем народа, стал вождем разбойников. Ни один из вождей бунго не признал его власть.