— Но он убил его? — спросили сразу все вместе.

— Да, он убил его! — солгал старик, передавая охотникам ружье Думбы-иа-Квило. — Вот лежит леопард.

— А может быть, его утащил крокодил? — спросил один из охотников, пристально глядя на старика.

— Нет! Я сам видел. Он выстрелил, стоя на самом берегу, поскользнулся и упал в воду. Я видел это, люди!

— Думба-иа-Квило был храбрым охотником! — печально сказали стоящие вокруг люди.

— Он был еще слишком молод. Народ будет жалеть его. Он был храбрый, как лев. Наши женщины будут оплакивать лучшего охотника, а Сапала, который всегда был ему добрым другом, расскажет его историю, сложив о нем песню.

Матембеле молчал. Ведь только ему было известно, что Думба-иа-Квило, лучший охотник, которого он любил, как сына, умер позорной смертью.

«Какой грех совершил Думба-иа-Квило, чтобы его тело покоилось на дне этой великой реки?» — тревожно спрашивал себя старик, качая головой.

Матембеле страдал, думая о случившемся. Старик чувствовал себя виноватым. Зачем он выстрелил в леопарда? Почему он не дал Думбе-иа-Квило сразиться со страшным хищником и принять ту единственную смерть, которая не позорит охотника! Старик страдал и не говорил никому ни слова. Но он решил, что велит Сапале сложить песню, такую прекрасную, что ее будут петь все люди: и мужчины, и женщины, и молодежь. Все люди будут петь эту песню, которая навсегда сохранит подвиги Думбы-иа-Квило.

Прежде чем покинуть опустевшие берега и унести добычу, охотники стали бить в барабаны, сообщая всем людям, что Думба-иа-Квило, храбрый вождь охотников народа Иакалы, погиб геройской смертью на землях охоты, на равнине около реки Квило.

И на другом берегу осиротевшая Луежи услышала весть барабанов. Она горько заплакала, горюя о погибшем друге и о своем несчастье. Такова уж была судьба всех прекрасных женщин, которые решались любить отважных охотников и всегда были несчастливыми.

В селении Иакалы женщины издали увидали охотников, но не запели приветственных песен, потому что Думба-иа-Квило погиб.

В эту ночь никто не танцевал батуке. Никто не пел, никто не прославлял храбрые дела охотников. Только барабаны были и били, разнося повсюду горестную весть.

Вождь не захотел даже прикоснуться к леопарду, он не захотел даже видеть его. Он велел закрыть его листьями мулембы. В эту ночь никто не ел мяса, принесенного с последней охоты. А на следующий день, когда солнце поднялось над опечаленным селением, вождь приказал похоронить леопарда. Его положили на носилки, застланные ветками, покрыли листвой, украсили перьями священной птицы, и охотники понесли носилки на плечах к могиле у края дороги. А когда охотники вернулись в селение, чтобы танцевать батуке смерти, прославляя Думбу-иа-Квило, старый Матембеле ушел в святилище, чтобы замолить свой грех. Старик думал избежать таким образом кары богов и спасти душу Думбы-иа-Квило. Пусть она наконец успокоится под защитой богов охоты!

Люди шли спиной к солнцу, возвращаясь домой. Селения еще не было видно. Но они знали, что знакомые хижины с остроконечными крышами уже скоро появятся, возвышаясь над краем пропасти. Впереди шли охотники, широкими шагами меряя дорогу. За ними гуськом двигались носильщики, неся на плечах длинные шесты и согнувшись под тяжестью окровавленных туш антилоп. Следом за ними бежали мальчишки с корзинами и кувшинами на головах.

И на дороге, вьющейся среди высокой травы, оставались свежие кровавые следы, которые быстро осушал своим горячим дыханием вечерний ветер.

Вдалеке, в той стороне, откуда они шли, там, где дорога терялась за еле видимой линией горизонта, солнце пылало последним огнем, поджигая небо. А перед людьми на красной дороге ложились длинные тени.

Голос охотника, шедшего во главе, прорезал глубокое молчание, нависшее над степью. Все подняли головы и с надеждой посмотрели вперед. Они увидели поднимающийся столб дыма, который застилал небо. И люди ускорили шаг. Они должны дойти до селения раньше, чем на землю опустится мрак. Им нельзя оставаться ночью в степи. Никто не хотел делиться своей добычей со львами и гиенами.

Эти люди шли с далеких берегов реки Шикапы. Там, на лесных полянах, возле реки они хорошо поохотились этим утром. Их копья встречали животных прямо на водопое. И радостные крики людей сливались со стонами умирающих жертв.

А закончив охоту, они разожгли костры и уселись вокруг огня. Они ели чуть прижаренное на костре мясо, еще совсем сырое, а от этого руки и лица их были в крови, пили воду, черпая ее ладонями из реки, и курили одну трубку. Затем они говорили о женщинах, об охоте и смеялись, сытые и радостные. Пели, рассказывая всем четырем ветрам, что они, храбрые киоки, отважные охотники, которые не боятся смерти, прячутся сейчас в лесу, а потом зашагают снова по желтой равнине, сожженной из конца в конец пылающим солнцем…

К родному селению люди подошли перед самым наступлением ночи, сообщая воинственными песнями об охотничьих подвигах. И народ приветствовал охотников, которые принесли мясо для великого праздника посева.

Гуло, самый молодой охотник, недавний раб вождя, был признан товарищами самым храбрым и ловким из всех. Люди обращались к нему с приветствиями и похвалой. А Гуло улыбался им широко и радостно, и глаза его возбужденно сверкали.

Женщины встали вокруг него и запели, прославляя молодого и храброго охотника, который не побоялся сегодня ни льва, ни леопарда.

Среди женщин, приветствовавших охотников, Гуло увидел Самбу. Она давно была обещана ему, и теперь девушка улыбалась храбрецу. Ее влажные глаза, полные желания, призывно блестели. А когда народ разошелся, он обнял девушку и позвал ее на праздник посева.

Во мраке, спустившемся на равнину, селение озарилось кострами. Они горели вокруг площадки, вытоптанной перед дверями хижин.

В свете пламени мелькали фигуры людей, озаренные красными языками.

Сидя вокруг костра, киоки рассказывали истории, мрачные, как их собственная судьба. Один старый охотник вспоминал свои былые подвиги, как он выиграл схватку с леопардом, пожелавшим отнять у него газель, убитую на берегу реки, показывал оставшиеся на спине следы от когтей хищника. Кто-то рассказывал про охотника, которого утащил лев, — от бедняги не осталось и следа. А лодочник вспоминал страшную грозовую ночь, когда Замби-иа-Мейа, бог воды и одновременно бог несчастья, появился на реке Шикапе и погубил всех, кто был застигнут врасплох на берегах реки и на лодках.

Остальные киоки ожидали своей очереди, чтобы поведать слушателям что-нибудь интересное. Но вот, с трудом переставляя дрожащие ноги и опираясь на посох, к огню подошел вождь Календенде. Он поглядел на собравшихся подслеповатыми глазами, и все смолкли. Тогда заговорил старый вождь, тихо-тихо, еле слышно, как будто on молился. Но на самом деле он, как обычно, укорял своих подданных во множестве грехов, бранил их за дурные дела. И люди опустили головы, чтобы на их лицах вождь не увидел недовольства. Гуло стиснул зубы и сжал рукоятку ножа, висящего на поясе. Всегда, когда Гуло видел старого вождя, слышал его голос, у него будто открывались раны от ударов кнута, которыми еще недавно вождь приказывал наказать своего раба. Но юноша тогда ни в чем не был виноват, и поэтому при каждом воспоминании об этом случае он дрожал от ярости. Теперь, когда вождь заговорил, у молодого охотника было такое чувство, будто каждое слово старика бьет его по голове, как камень. Невероятным усилием юноша сжал руки за спиной, чтобы не вскочить и не вонзить нож в спину старика. Вождь продолжал говорить, и Гуло не смотрел на него.

«Сегодня я сделаю это», — сказал он про себя и закусил губы до крови. Старый вождь Календенде высказал все упреки и наконец, пожелав подданным хорошо провести эту ночь, пошел, потому что сам он был уже так стар, что не мог идти в поля со своими женами, чтобы справить праздник плодородия.

Старый вождь пошел, еле переставляя ноги, в свою хижину.