Сьинга сказала, что они долго не могли смириться с нашей земной эволюцией, в которой живое поедает живое, в которой идет неистовая борьба за жизнь, вечная грызня из-за куска мяса, из-за самки. Сильный выживает — вид совершенствуется. А слабые не нужны. Это было недоступно пониманию жителей Глюссии, слабых, наоборот, нужно поддерживать и делать их сильными, а слабые, в свою очередь, делают все возможное для совершенствования сильных. Если у нас идет смертельная схватка за выживание, за место под солнцем, то у них идет та же борьба, однако, без зубов и когтей, борьба идет лаской и добром, заботой и ухаживанием. У них нет страха смерти, и невольно можно подумать, что отсутствует великий инстинкт самосохранения, без которого жизнь теряет смысл. Отнюдь, этот могучий инстинкт есть, но природа его такова, что он направлен через одну особь на другую, получается взаимное оберегание, страз не за свою смерть — за чужую, за ее недопущение, что равнозначно инстинкту самосохранения. У них любовь всего живого к живому. Но плодовитость у них низкая, рождение происходит в тяжелейших муках, и часть этих мучений непостижимым образом передается и мужским особям. Появившееся потомство требует большого ухода и внимания. У них все животные, в том числе птицы и насекомые — живородящие. Это у нас всякая муха откладывает тысячи яичек, большинство которых, к счастью, погибает, а у них то же насекомое наподобие нашей мухи, производит на свет всего две-три мушки, этих мушек бережет и охраняет весь животный мир, а мушки тоже сеют добро и радость. Все живое питается только растительной пищей, но, несмотря на обилие культурных и диких растений, пища дается нелегко, требуется много обработки.

Человек на Глюссии подчинен тем же законам эволюции. Стремление помочь ближнему, да и дальнему тоже, накормить и напоить, облегчить труд, создать наилучшие условия для жизни дало толчок для развития цивилизации. И все, что создавалось, изобреталось и производилось, все делалось не для себя — для других, которые тоже в долгу не оставались. Если кому-то горько, больно, то из-за него переживают и другие, и делают все возможное для облегчения страданий несчастного, независимо от того, родня это, друг или совершенно незнакомый человек. Вся деятельность направлена на то, чтобы сделать людям приятное, обеспечить их всем необходимым и приносить радость, радость и только радость. И нет в этом ни конца, ни покоя. Это вовсе не жалость и не желание угодить, это их потребность, такими их создала природа. В их языке нет таких слов, как «драка», «наказание», «преступление», и, конечно, отсутствует слово «убийство». Последнее для них вообще не представляемо. А уж о войне у них даже фантасты не додумались. Если у кого-то горе, несчастье, то к нему спешат на помощь, а пострадавший сам из кожи лезет, чтобы другие из-за него меньше страдали. Если кто-то ценой своей жизни спасал жизнь другого, то умирал со счастливой улыбкой на устах. Это не расценивалось как геройский поступок — так и должно было быть. Складывается впечатление, что там все такие хорошие люди, и добрые, и ласковые, и любвеобильные, ну прямо расчудесные. И жизнь течет там безмятежно и весело. Неужели у них нет противоречий и споров, нет конфликтов и недовольства, полностью отсутствует зло и ненависть? Оказывается, что-то похожее на это есть, но имеет иную психологическую окраску. Взаимное уважение и любовь тоже порождают массу неудобств и переживаний, появляется недовольство собой, когда человек осознает свою, кажущуюся ему неполноценность, отчего сильно страдает. Взаимоотношения людей на почве добра очень сложные, даже есть свои нахалы и подлецы. Но смертельных врагов нет ни у кого. Человек искренне радуется, что кто-то кому-то помог лучше, чем он, и в то же время его это очень угнетает, он и зол на лучшего помощника и доволен за него и за того, кому помогли. Лучший помощник, видя переживания худшего, начинает переживать сам, и оба они принимают меры для улучшения самочувствия друг друга. А тот, кому была оказана помощь, зная, что из-за него мучаются двое, тоже начинает делать для них добро. Получается вроде конфликта наоборот. Принцип «пусть мне будет хуже, что б другому было лучше», тоже, по-моему, не очень-то хорош, все неприятности идут от самого себя и чувства вины перед другими. Мне было бы трудно это понять, но Сьинга сделала так, будто я стал жителем Глюссии и на миг испытал его чувства. В тот момент наша эволюция казалась мне варварской и неестественной! Еще ужаснее были революции, где какие-то люди звали к жертвам, но сами в число этих жертв не попадали! Я почувствовал такую сильную душевную боль, что жить расхотелось. Но в глубинах подсознания затаилась ликующая радость, что Владимир, Добрыня, Гек Финн, все наши приступают к великому делу по спасению глюссиян. И я здесь главная фигура. Я был счастлив и одновременно страдал, я метался в поисках выхода и не мог обрести душевный покой. Вот такое странное двойственное чувство. Сьинга дала мне возможность краешком глаза взглянуть и на жизнь планеты Глюссия. Я увидел веселых жизнерадостных людей, но был несказанно удивлен, что все мужчины на голову ниже женщин, и что они весьма хрупкие создания. Женщины главенствовали, мужчины их за это любили, а женщины боготворили своих умных мужей и, как говорится, носили их на руках. А еще поразило меня обилие всяких забавных животных, которые крутились среди людей, бегали, прыгали, ласкались, вроде бы даже болтали и смеялись, играли с детьми и со взрослыми. Одни зверюшки, с осмысленными мордочками, возводили из мозаики нехитрые сооружения, другие, пушистые, устраивали хороводы и пели, третьи, с длинными лапами, лазили по деревьям, собирая оранжевые плоды.

Планета-гигант Глюссия была средоточием жизни. В зените висела ослепительно белая точка звезды-бродяги, на столь громадном расстоянии освещая и согревая Глюссию. Небо было белым, с фиолетовым отливом. Красочные картины следовали одна за другой. Я видел внушительные агломерации городов, города надводные и подводные, здания непривычной архитектуры, округлых неправильной формы. Были и здания, парившие на разных высотах в атмосфере. Проплывали грандиозные технические сооружения. Всюду наблюдалось буйство пышной растительности. Два великих океана. Жутко было сознавать, что от всего этого не осталось и следа — космическая катастрофа и время уничтожили буквально все. Не верилось, что это было не где-то на другой далекой планете, а здесь, пусть под другим солнцем, но на Земле. Ну и на Луне, конечно, поскольку она тоже была частью Глюссии.

Между тем, голос Сьинги стал совсем слабым, и она почти растворилась в воздухе.

— Хотела тебе, Саша, больше показать, — едва-едва услышал я. — Но энергия кончилась. Я ухожу. До свидания.

Сьинги не стало. Не меняя позы, я долго сидел и мысленно прокручивал в уме увиденные картины. Я был поражен, взвинчен и шокирован. Из спаленки вышла Наташенька и, постучав о ножку кресла, напомнила о своем существовании.

— Я тебя не потревожила? Сьинга ушла? Я слышала, ты спрашивал ее о Вове и Кате. Их можно вернуть в наш мир?

— Они скоро будут среди нас.

Насчет скорости я, может, и загнул, но так хотелось сделать Наташеньке приятное. Бедненькая! В последнее время я был постоянно на связи Сьинги с учеными и изготовителями тайгота, дома не ночевал и Наташеньку не видел, мне казалось, что она всегда одна и сильно скучает. Я и с Юлией давно не встречался. Мои слова обрадовали Наташеньку, она сразу повеселела. А уж как я сам рад был! Я стал свободным, могу отдыхать, встречаться с Юлией. По телу разливалось тепло от значимости своей персоны, что я очень нужный и незаменимый человек в этом мире, я первым увидел не наш разум и его деятельность. И хоть и понимал, что моей заслуги в этом нет, что в общем-то я — мелкий человечишка, но все равно было дьявольски приятно, и даже появилась гордость за себя — не иначе, как дух двадцатого века во мне заговорил.