– И часто тебе делают такие дорогие подарки?

– Часто, – буркнула она, – вставай, нам уже нужно ехать.

– Я никуда не поеду! То, что тебе померещилось, что отец умер, еще не повод лезть в пасть твоего ненормального отца. Тебе мало того, что он с тобой сделал?

– Если ты не поедешь со мной, то я поеду одна!

Мне после вчерашнего было так муторно, что ни спорить, ни ссориться не было никаких сил, поэтому я промолчал и опять прикрыл лицо концом холстины.

Тогда моя прекрасная подруга пошла самым проторенным путем, она заплакала. Плач был тихий и ненавязчивый. Наташа лила слезы почти беззвучно, только изредка всхлипывала и шмыгала носом. Слышать это в том состоянии, в котором я тогда пребывал, было трудно. Пьющие товарищи, страдающие похмельным синдромом, меня поймут. Я терпел, сколько мог, потом сел на наших полатях и задал вопрос, на который не бывает ответа:

– И чего ты плачешь?

Как и следовало ожидать, она на вопрос не ответила, но выдвинула версию своей вселенской тоски:

– У меня умер папа, а я не могу с ним проститься!

– Откуда ты знаешь, что он умер?

– Оттуда! Знаю, раз говорю!

Вопрос нужно было как-то решать. Я уже понимал, что если запутаюсь в семейных отношениях, то о моей «благородной миссии спасителя отечества» можно будет забыть. Другое дело, что пока, в начале царствования сомнительного царевича Дмитрия, никаких особых событий на Руси не происходило. Опять-таки, если верить историкам, реконструировавшим события этого времени по скудным летописным материалам и свидетельствам заезжих иностранцев.

– Хорошо, – скрепя сердце, сказал я, – как только мне станет лучше, я отвезу тебя к твоему покойному папе!

– Правда! – обрадовано воскликнула Наташа, разом забыв о слезах. – Принести тебе рассола?

– Принеси, – миролюбиво согласился я, зная из опыта, что лучше уступить, чем изнурять себя в нескончаемой семейной войне.

– Я мигом! – воскликнула она и, повернувшись на месте, так что раздулся подол нового сарафана, умчалась к квартирным хозяевам добывать огуречный рассол.

Пока Натальи не было, я оделся, умылся, почистил зубы тайной, чтобы не смущать аборигенов непонятными действиями, зубной щеткой, разогнал Ваню за плохую ковку донца, – заведовать лошадиным хозяйством была его святая обязанность, и уныло ждал, когда мне полегчает. Лучше всего было бы полечить похмелье некоторым количеством водки, но одна мысль о жутком сивушном запахе местных спиртных напитков отвращала душу от алкоголя.

– Ну, что там у них нового? – спросил я девушку, когда она принесла кружку мутного рассола.

– Поляки по Москве безобразничают, – ответила девушка, сочувственно наблюдая, как я медленно цежу кислую, умиротворяющую внутренний пожар жидкость.

– Это которые вместе с царем пришли?

– Да, ходят по улицам и задирают москвичей. Говорят женщинам от них отбоя нет.

– Поляки они такие, всегда пижонами были, – подтвердил я, хотя никаких доисторических поляков никогда и в глаза не видел. Знал о них по произведениям Гоголя, писателя гениального, но не утруждавшего себя ни исторической достоверностью, ни излишней ученостью.

– Одеваются они очень красиво, – с непонятным мне тайным смыслом сказала Наташа.

– Ну и пусть, русскому человеку красивая одежда не нужна. У нас вместо нее национальное величие и бескрайние просторы!

– Да, а я вот вчера такой красивый кафтан приглядела, нужно было его взять, такой впору и царю надеть!

Я подумал, что она заботится о моей внешности, и строго сказал:

– О моей одежде забудь, я сам с ней разберусь.

– Я подумала, он батюшке впору был бы, чтобы не стыдно было в гробу лежать.

– Господи, ты опять за свое. Ну и что там еще поляки делают?

– Пьют и дерутся, – потеряв интерес к разговору, ответила она. – Москвичам не нравятся.

– Нам никто не нравится, мы сами себе не нравимся.

– Говорят, царь их отослать хочет назад в Полянию, казной прельщает, а они ни в какую.

Мне, честно говоря, особого дела до поляков не было. Рассол немного смягчил похмелье, но голова по-прежнему трещала, и небо казалось с овчинку.

– Я так надеялась, что мы вчера, а ты так напился, – резко поменяла тему разговора Наталья. – Когда теперь удастся...

– Так в чем дело, иди сюда...

– Нет, – отстранилась она, – вдруг кто-нибудь войдет!

– Что-то это тебя раньше не останавливало.

– Мало ли что. было раньше, раньше и ты был совсем другим! Если я тебе стала не нужна, так и скажи. Только я не могу быть с тем, кто меня не почитает!

– Ясно.

Теперь стало понятно, куда она клонит.

– Что тебе ясно?

– Ну, если я хочу с тобой спать, то должен ходить перед тобой на полусогнутых.

– На чем ходить? – не поняла Наташа.

– Все, проехали.

– Ты стал совсем другой.

– Знаешь, ты тоже.

– Что я тоже?

– Сильно изменилась, сразу видно, что папина дочка.

Мне показалось, что Наталья не поняла и половины того, что я сказал, но и того, что до нее дошло, хватило, чтобы обидеться и постараться это скрыть. Ссориться перед поездкой в имение отца ей никак не хотелось. Потому она ласково улыбнулась и спросила:

– Как ты себя чувствуешь? Уже лучше?

– Пожалуй.

– Вот и хорошо. Может быть, ты еще немного поспишь? Тогда выедем позже. Только лучше засветло доехать, а то можно и к разбойникам попасть. Говорят, в лесах такие страсти творятся!

– Да ладно, как-нибудь переживу, Надо же тебя на похороны отца доставить.

– Тогда вставай, я Ване седлать давно велела. Он уже, поди, нас заждался. А по дороге можно в хорошем трактире пообедать. Я один знаю, там такой вкусный взвар готовят!

Я с интересом смотрел на девушку. Конечно, оборотистость и деловитость – хорошие качества, но иногда, в частных отношениях, они бывают явно избыточными. Однако начинать выяснять отношения желания не было. Тем более что мне прозрачно намекнули, что с послушанием будут увязаны и ночные радости.

Я надел кольчугу, шлем, проверил оружие, и мы вышли во двор. Оседланные лошади ждали возле крыльца. Ваня соскочил с жеребца покойного дьяка и бросился помогать Наталье сесть в седло его Зорьки. Потом, как мне показалось, все время выжидающе смотрел на Наталью, словно ждал ее похвалы и знаков расположения. То ли влюбился, то ли признал за лидера нашей маленькой группы.