долетит до его слуха, пожалуй, не обратит на неё внимания. Опытный же, в тихую погоду и в

редком лесу, услышит точение – глухую трель – за триста-четыреста шагов. В ветер, в дождь,

в чаще, после восхода солнца, когда пробуждается разноголосый весенний хор пернатых,

слышимость, конечно, хуже...

Стою, слушаю и жду, поглядывая на восток... Светлеет. Иногда в сильный мороз глухари

запевают после восхода солнца. Но сейчас тепло. Вот-вот начнет игру какой-нибудь старый

петух. Молодые, первогодки, в раннюю пору весны прилетают скорее утром, чем с вечера, и

первые дни не поют, а только прислушиваются да изредка «крекают»...

Чу! Щелкают!..

Издали обычно долетает сначала точение. Приблизившись, различаешь и прелюдию –

пощелкиванье или тэканье. С этого момента и начинают подход «в песню». Ведь пока не

услышишь тэканья, не рассчитаешь – когда шагнуть.

Сейчас от мутной стены сосняка доносятся ко мне полные песни.

Близко играют мошники. Один – впереди, другой справа.

Решаю идти к переднему. Давая ему разыграться, пропускаю несколько песен, не сходя с

места.

Трудно изобразить звуками глухариную песню.

Часто, чтобы дать о ней хоть какое-нибудь представление и заранее потренировать

начинающего охотника, «учитель» постукивает пальцем по спичечному коробку – «щелкает»,

мол! И «ученик» стоит «наизготовке». Затем «тренер» палочкой быстро проводит по зубьям

рогового гребешка и объясняет: «Точит, подскакивай!». И «охотник»... прыгает по комнате.

Этот наглядный урок показывает, что при щелканье токовика нельзя двигаться, шагать к нему

следует только в момент точения.

Слушая глухаря, можно подобрать примерно такое звукоподражание: «Док!.. док!.. да-

ке!.. да-кэ!.. тэкэ!.. тэкэ!.. тэкэ-тэкэ-тэкэтэкэ-тэкэ... Динг!-вжги-чири-вжги-чири-вжги-чири-

вжги-чири-вжги-чирииить!».

«Док» – одиночное щелканье. Продолжается или долго (особенно в начале пения и когда

певец насторожен) или быстро сменяется сдвоенным «даке». Потом – частое «тэкэ» (по

существу, то же щелканье, но тоном выше и мягче), переходящее в слитное тэканье –

щелкоток. За ним следует главный удар «динг» – глоточный звук от быстрого втягивания в

горло языка. Это напоминает хлопанье пробки, мгновенно вынутой из бутылки. Главный

удар – первое звено глухой трели – неотрывно сливается с точением. Именно со звуком

«динг» у певца выключается слух до конца пения. В момент замирания её последнего звена –

«вжги-чирии-ить» – пропадает и глухота.

Замечательно, что в течение четырехсекундной трели глухарь не в состоянии ни прервать

её, ни вернуть свой слух. Грубо потревоженный после главного удара, петух на лету докончит

точение.

Вот и пойми тут причину глухоты! И почему это после главного удара певец не может

смолкнуть, не закончив точения?

Только незнанием этой особенности можно объяснить разговоры о том, что «глухарь

обманывает охотника, прерывая игру на любом её колене».

Дело обстоит проще. Мошник жарко играет, а горячий охотник, волнуясь, спешит к нему

и, не выждав, пока сплошной щелкоток перейдет в точение, торопится шагнуть. Глухарь

сразу же смолкает. Значит, в таком неожиданном перерыве виноват сам охотник. Не надо

забывать и того, что даже в том случае, когда шаги охотника «уложатся» в глухую трель,

напуганный молодой или не разыгравшийся старый глухарь поют с перебоями.

Иногда некоторое время раздается только односложное «док» или «тэк», и на этом всё

кончается. Собираясь запеть, мошник обязательно, хотя бы с промежутками, сдваивает «.тэк-

тэк». Помолчит, и опять слышно: «тэ-тэк». Разыгравшись, глухарь беспрерывно льет песню

за песней, начиная ее: «Тэ-кэ-тэ-кэ-тэкэтэкэтэкэ...» Прерванная игра глухаря, в зависимости

от причин и длины перерыва, вновь начинается со щелканья или тэ-канья...

Стою, значит, и слушаю мошника, поющего впереди меня. А кругом светает. Начинаю

подходить к птице. Ружье у меня за плечом, в руках... палка. Пока в воздухе струится «тэкэ»,

не шевелюсь. Но вот глухарь заточил, делаю два-три шага и на ходу намечаю место для

очередной стойки, чтобы, надежно опираясь на палку, скрытно ожидать следующей трели.

Случается, глухарь вдруг беспричинно смолкнет и «продержит» охотника в

неподвижности одну, пять, десять минут, а то и больше. Попробуй тут устоять! Стоишь-

стоишь, нога затечет в неудобной позе, а переставить её нельзя, раз глухарь молчит. Не

выдержишь, зашатаешься или хрустнешь откуда-то взявшейся хворостинкой – вот и прощай

охота! С палкой в руках – другое дело. Тут сколько угодно выждешь, особенно если

остановишься с уменьем.

Много ли шагов можно сделать под песню?

Затемно и при удобном подходе опытные охотники продвигаются на три-четыре шага. В

ломняке, воде, по ледяной корке – ограничиваешься одним-двумя шагами. Глухая трель

длится примерно четыре секунды; поэтому, идя по непрочному насту или сухому валежнику,

с последним шагом надо сразу же проламывать ногами неустойчивую опору, чтобы стать на

твердую почву.

Сейчас, скрадывая переднего петуха, мне не пришлось прибегать к этому приему, – идти

было мягко. Пришлось только прятаться за деревья и кусты... Обхожу полянку. Лучше пройти

несколько лишних метров, но двигаться скрытно. Неожиданно упираюсь в просеку. Тут уже

деваться некуда. Под глухую трель стремительно мчусь семь-восемь шагов вперед и успеваю

прислониться к сосне на другой стороне просеки.

Подхожу ближе и, стараясь наглядеть певца, ищу его глазами... Вижу! Сначала мое

внимание привлекает большое темное пятно в хвое; приглядевшись к нему, различаю

играющего мошника. Позу его можно представить себе, вспомнив фигуру рассерженного

индюка. Шея и хвост круто подняты вверх, полураскрытые крылья опущены. Только глухарь,

как всякая дикая птица, стройнее и красивее.

В начале песни петух иногда поворачивает голову в стороны, но при точении она у него

обращена вперед. С главным ударом мошник отделяет от туловища опущенные крылья и

топчется по ветке. Разворачиваясь в кроне сосны и распуская крылья и хвост, он задевает и

роняет отмирающие иглы хвои. Слышно и шуршанье перьев от этих движений.

Я стреляю всегда только на коротком расстоянии, чтобы не делать подранка, а сбить

наверняка эту ценную дичь.

Под глухую песню втыкаю в землю палку. В следующую трель, не показываясь из-за

ствола, снимаю с плеча ружье. А глухарь смолк. Обычное явление, когда, пропев ряд песен,

он останавливается. Помолчал, чуть слышно тэкнул, затем снова заиграл. Шагнув в сторону,

чтобы не мешали ветви, бью под песню. Мошник бухнул оземь. Вдруг слышу над собой гул

полета и вижу, рядом на сосну опустился глухарь, – наверно, из молодых. Они прилетают с

утра и сидят молча, слушая игру «стариков». Не дав «молчуну» опомниться, стреляю. Он

зашатался, но не упал. Не тороплюсь со вторым выстрелом... Свалится. И через мгновенье

мошник, действительно, падает. Я стою тихо, ожидая, пока успокоится смолкнувший певец, –

тот, что играл справа.

Осматриваю свои трофеи. У певуна от прилива крови шея набухла и перья на ней от

такого утолщения кажутся редкими, видна между ними кожа. И языка во рту нет: «про-

глочен» – втянут в горло (проглатывание языка связано с особенностями глухариного пения).

У молчуна шея нормальная – тоньше, и перья на ней плотно прилегают к коже. Язык у него

на месте.

Полюбовавшись взятыми мной глухарями, подвешиваю их на широкие ремни через

плечо (так легче нести) и иду к тропинке.

Совсем рассвело. Ещё два мошника заиграли. «Крек», «крек» – изредка доносятся голоса

молодых петухов. Один даже перелетает с таким креканьем. Это единственный звук, который